Последний же улыбался. Видя недоумение сторожа, он тихо сказал:
– Е mi americano...
Сайрус А. Вильям взорвался:
– Да, я американец и горжусь этим, когда вижу европейские, а точнее, латинские нравы! У нас уважают умерших, господин комиссар!
– Да, а у нас их любят... Я возвращаюсь в комиссариат. Вы со мной?
Озадаченный этим непринужденным тоном, Лекок не сразу последовал за удаляющимся Тарчинини. Джанфранко, воспользовавшись этим, шепнул ему:
– Зря вы, синьор, так говорили с комиссаром. Он умеет объясняться с мертвыми! Он унаследовал этот дар от своей бабки, так мне говорили...
Сайрус А. Вильям пожалел, что под рукой нет бутылки виски: он выпил бы сейчас не меньше полбутылки и, может, хоть тогда почувствовал бы почву под ногами.
* * *
Людовико Тарволи ждал их. Когда они вошли в кабинет, он спросил:
– Ну и какое твое мнение, Ромео?
– Спроси сначала синьора Лекока, Людовико.
Комиссар из Сан Фермо Миноре повернулся к Сайрусу А. Вильяму, который кратко изложил свое мнение:
– Я считаю, что это, несомненно, самоубийство. Синьор Росси покончил с собой, выстрелив в висок через носовой платок.
– Любопытно... А пистолет? Вы его нашли?
– Ба! Его могли украсть... Я думаю, воров в Вероне хватает?
– Да, голодных много... А платок?
– Какой-нибудь мальчишка или собака...
– Понятно... а ты, Ромео, как считаешь?
– Я считаю, что его убили.
Последовала пауза, во время которой Людовико Тарволи лукаво поглядывал на Лекока, однако последний сделал вид, что не замечает этого, подозревая, что оба итальянца сговорились над ним посмеяться. Он уселся поудобнее и небрежно заметил.
– Я держусь своего мнения, хотя, правда, мне, синьор Тарчинини, мертвые не поверяют своих тайн.
Ничуть не удивившись, Тарволи сказал только:
– А! Так вы знаете?
Не воображают ли эти два голодранца, что могут потешаться над Соединенными Штатами в лице Сайруса А. Вильяма?
– Я знаю одно, синьор Тарволи: все, чему я был свидетелем сегодня утром, – позор! Человек покончил с собой ночью, а в одиннадцать дня это еще обсуждается! И, наконец, следователь уголовной полиции разыгрывает непристойное представление в морге, делая вид, что беседует с мертвецом! Шарлатанство! Шарлатанство в духе отсталых народов старой Европы, растленной, прогнившей до мозга костей!
– А вам-то какое дело?
– Как? Но...
– Я, Тарволи Людовико, говорю вам, синьор Лекок: что вы лезете в наши дела? Я зам это, конечно, дружески говорю, но вы примите к сведению. Мы ведем следствие, как нам кажется лучше, и не американцам, которых наши же предки понаделали в тех краях...
– Вы оскорбляете Штаты, синьор!
– Не смешите меня! Ваша молодость, которой вы так гордитесь – кто же ее создал, как не мы, наши эмигранты? Вы нам всем обязаны, синьор Лекок, всем, потому что ваши хваленые Соединенные Штаты еще не родились, а мы, итальянцы, уже двадцать пять веков творили историю и все еще не имели права отдыхать! Когда вы сделаете столько же, тогда и являйтесь со своими советами.
Сайрус А. Вильям был, в сущности, славным малым и признал, что зашел слишком далеко.
– Простите, синьор комиссар, но мы не любим, когда смеются над наукой... и когда мне говорят, что синьор Тарчинини общается с мертвыми...
– А почему бы и нет?
– Но послушайте! Наука...
– Есть вещи, которых никогда не обнаружить вашим лабораториям со всей их наукой!
Тарчинини вмешался в спор:
– Ну конечно, синьор, я не разговариваю с умершими так, как вы имеете в виду. Мы, понимаете, стремимся, чтобы наши предположения обрели образ... мы их разукрашиваем... такая старая слабость... может быть, это потому, что мы никогда не были особенно счастливы в материальном плане. Когда я вижу перед собой незнакомого мертвеца, я пытаюсь вообразить его живым... понять, чего он мог желать... чего у него не было или что он потерял... причину его смерти, синьор; и почти всегда это женщина. Тогда я пытаюсь представить себе и ее... и поэтому я почти уверен, что Эуженио Росси не самоубийца.
– На чем основывается ваша уверенность?
– Во-первых, на интуиции...
– Интуиция! Главное – надежные доказательства. А частицы пороха вокруг раны доказывают самоубийство. Надеюсь, вы их разглядели?
– Разглядел, синьор Лекок... но неужели вам кажется естественным, что человек, перед тем, как покончить с собой, побрился у парикмахера?
– Не понял?..
– У нашего клиента оказались еле заметные следы парикмахерского мыла в складках левого уха; я за это ручаюсь, потому что уже имел дело с подобными уликами.
– Он хотел привести себя в приличный вид перед смертью! Что тут удивительного?
– И такой чистоплюй идет стреляться на заброшенной стройплощадке?
– Ну, не мог же он покончить с собой посреди пьяцца Эрбе?
– А у себя дома? Нет, синьор, мне трудно представить себе человека, который, решив застрелиться, идет бриться в парикмахерскую...
– Значит...
– Значит, мы будем требовать экспертизы.
– По-моему, вы зря потеряете время.
– Время – единственная вещь в Италии, которую можно позволить себе расточать. Кстати, Людовико, что сказал врач?
– Он сказал, что парень застрелился около полуночи. Он тоже считает, что это самоубийство. Но странно вот что: крови вытекло очень мало.
– Есть у тебя сведения об этом бедняге Эуженио Росси?
– Да, он представитель фирмы "Маффеи", – знаешь, галантерея...
– Да.
– Он ездит как представитель этой фирмы... Его сектор – Мантуя, Феррара, Равенна, Падуя и Виченца. Он должен был выехать вчера поездом в двадцать три часа... В кармане нашли билет и порядочно денег.
– Багажной квитанции нет?
– Нет.
– Странно.
– Думаешь?
– Вряд ли Росси ехал в Мантую вот так, без ничего, верно? Ну, а если он не сдал чемодан в багаж, то куда он его дел? Что вы об этом думаете, синьор Лекок?
– Признаться, я об этом не думал, но я не знал, что тот человек собирался куда-то ехать.
– Я знаю, где чемодан!
Американец и Тарволи недоверчиво поглядели на Тарчинини, а тот, выдержав паузу, объявил:
– У убийцы, как и револьвер!
– Вы отстаиваете свою версию об убийстве?
– Да, синьор Лекок.
– Дело ваше.
Вспомнив о своих обязанностях, Тарволи заметил:
– Надо будет взять у вдовы разрешение на вскрытие.
– Какова была ее реакция на сообщение о смерти мужа?
– Ей еще не сообщали.
– До сих пор!
Изумленный американец вскричал:
– Вы хотите сказать, что женщина, овдовевшая по крайней мере двенадцать часов назад, еще не предупреждена?
– Куда спешить с дурной вестью?
– И ее не приглашали опознать труп?
– А зачем? При нем были документы с фотографиями.
– Но правила...
– О! Если в мы исполняли все правила, мы бы стали, как дикари, верно, Тарчинини?
– Конечно... Где живет вдова, Людовико?
– Виа Кардуччи, 233.
Следователь встал.
– Я сообщу ей, а заодно попрошу разрешение на вскрытие, объяснив ей мои подозрения... Я тебе позвоню.
Сайрус А. Вильям уже перестал возмущаться пренебрежением здешней полиции к установленным правилам. Когда он вернется в Бостон, он повеселит общество рассказами о веронских нравах. Вряд ли ему поверят, и, возможно, обвинят в том, что он играет на руку изоляционистам, рисуя Европу более черными красками, чем она есть в действительности.
В доме 233 на виа Кардуччи привратница, недовольная тем, что ее оторвали от еды, вышла им навстречу:
– Чего вам надо в такое время? Что это за напасть такая, не дадут поесть спокойно! Во имя сердца Христова, неужто и на старости лет человек не имеет права отдохнуть?
Лекок отметил, что в уголках губ у старушки остались следы томатного соуса. Вот такие мелкие детали придадут правдоподобия тому, что он будет рассказывать в Бостоне у Пирсонов.
– Простите, что побеспокоили вас, синьора, но мы вынуждены... Можно ли видеть синьору Росси?
– Третий этаж, налево!
– Тысяча благодарностей, синьора!
– Но можете не трудиться подыматься, ее нет дома.
– А! Она еще не пришла с работы?
Привратница разразилась хриплым смехом, похожим на карканье:
– С работы? Уж она-то, будьте спокойны, себя не утруждает! Платья, волосы, ногти – вот вся ее забота. Говорю вам, ей чертовски повезло подцепить такого мужа, который хорошо зарабатывает и может ей позволить целый Божий день сидеть, сложа руки, когда другие...
Тарчинини поспешил перебить поток личных выпадов, который готов был прорваться:
– Ваша правда, синьора. Нет в мире справедливости, и не всегда хорошо бывает тем, кто больше этого заслуживает... А вы случайно не знаете, где синьора Росси?
– Всякий раз, как ее муж уезжает, она отправляется к своей подруге – та вдова, синьора Фотис, Лидия Фотис. Она живет в Сан-Дзено, виа Скарселлини, дом 158.
* * *
Наши сыщики в некотором замешательстве смотрели на женщину, открывшую им дверь, и она заговорила первой:
– Что вам угодно?
– Нельзя ли повидать синьору Фотис?
– Войдите, я сейчас доложу.
Она провела их в маленькую гостиную, заставленную мебелью начала века. Сайрус А. Вильям сразу же заметил висящую на стене гравюру, которая взволновала его, несмотря на ужасное качество печати, потому что такая же была у него в детской. Там была изображена вызывающе элегантная женщина, опоясанная бросающимся в глаза золотым поясом, от которой прохожие презрительно отворачивались, тогда как в другом углу гравюры бедно одетая молодая вдова, держащая за руку ребенка, принимала изъявления всеобщего уважения. Заинтригованный Тарчинини вывел своего спутника из задумчивости:
– Что вас заворожило, синьор?
Американец указал на гравюру:
– У меня такая когда-то была...
Они одновременно обернулись, услышав приятный голос:
– Чем могу служить, синьоры?
– Синьора Фотис?
Она кивнула. Высокая, тонкая, подчеркнуто строго одетая, Лидия Фотис была само изящество, а ее ласковые, как это бывает у близоруких, глаза выражали неисчерпаемую доброту. Тарчинини низко поклонился, и в первый раз Лекока это не покоробило.
– Мы бы хотели поговорить с вашей подругой, синьорой Росси.
Она как будто на мгновение смутилась, что не ускользнуло от следователей.
– Моей подруги здесь нет.
– Да? Нам сказали, что всякий раз, как ее муж уезжает, она перебирается к вам, чтобы не оставаться одной.
Синьоре Фотис было явно не по себе.
– Кто вы, синьоры?
– Мы из полиции, синьора.
– Из полиции? Мика что-нибудь натворила?
– Вы говорите о синьоре Росси? Нет, успокойтесь... Мы только должны поставить ее в известность, и как можно скорее, о... ну, короче, о несчастном случае с ее мужем.
– Боже! Он ранен?.. Опасно?
– Очень опасно, синьора, и поэтому...
– Мика, в сущности, хорошая девочка, но она всегда была так избалована...
Тарчинини мягко прервал ее:
– Что, если вы нам скажете, где она сейчас?
– Я...я не знаю.
– Послушайте, синьора! Она в самом деле пришла сюда вчера вечером?
– Да, но...
– Но?
Она, видимо, с величайшим трудом пересилила себя и ответила, краснея:
– Она здесь не ночевала.
– Вы бы лучше сказали нам, где она провела ночь?
– Не знаю...
В этом разоблачении американец увидел подтверждение своей версии. У Мики Росси был любовник, и ее муж, не в силах вынести этого, застрелился. О чем еще хлопочет Тарчинини? Без сомнения, зациклившись на своей версии убийства, он никак не может выбросить из головы эту нелепицу!
– Понимать ли ваши слова так, синьора, что ваша подруга не была верна своему мужу?
– Это был брак по расчету... Эуженио не был красавцем, но хорошо зарабатывал...
– Она придет к вам или домой?
– Думаю, что ко мне.
– Будьте так добры, передайте ей, как только ее увидите, чтоб она немедленно явилась в уголовную полицию, где ее ждут.
– Уголовная полиция?
– Муж вашей подруги умер, синьора. По-видимому, это самоубийство. Нам необходимо разрешение на вскрытие.
– Это невозможно!
– Что невозможно?
– Росси не мог покончить с собой!
– Вы его хорошо знали?
– Я не знала его...
– Вы его никогда не видели?
– Никогда... Я понимаю, это выглядит странно, но Мика не настаивала на нашем с ним знакомстве, а мне было бы тягостно завязывать дружеские отношения с человеком, которого... которого я помогаю обманывать... в некотором роде. Но Мика мне часто говорила, что ее муж глубоко религиозен, и поэтому я не верю в самоубийство. Он не мог решиться на такой грех!
– Можно ли знать наперед, синьора, кто на что способен?
Глава III
Ромео Тарчинини тщательно вытер усы и подбородок, отхлебнул изрядный глоток кьянти и, снова наведя красоту, спросил:
– Ну, синьор Лекок, что вы думаете об этих scaloppine alla fiorentina?
И Сайрус А. Вильям обнаружил, что не только съел две порции эскалопов по-флорентийски, но и помог своему спутнику осушить бутылку кьянти, стоявшую перед ними. Американец чувствовал – с тех пор, как они вышли от очаровательной вдовы Фотис – что в самой глубине его существа происходит какая-то таинственная алхимия, природу которой он не без тревоги пытался понять. Сам не узнавая своего голоса, он услышал, что отвечает:
– Превосходно... но я бы еще чего-нибудь выпил, страшная жажда!
Это пожелание, казалось, преисполнило комиссара радостью, и он немедленно казал официанту бутылку Malvasia di Lipari с макаронами на закуску. От этого крепкого вина кровь бросилась в голову Лекоку, а воспоминание о трезвом Бостоне расплылось в золотом тумане мальвазии.
Пытаясь побороть дрему, смежавши ему глаза, Сайрус А. Вильям счел своим долгом вернуться к интересующей его проблеме:
– Синьор комиссар, вы правда уверены, что Эуженио Росси убили?
– Да.
– И вы отвергаете версию о самоубийстве?
– Да.
– Почему?
– У самоубийц не такие лица.
– Так вы считаете, что у тех, кто хочет умереть, особые лица?
– Да, синьор, Вот у вас, например.
Сайрус А. Вильям подскочил.
– У меня? Что за мысль?
– Вы печальны, синьор, а только печальные люди кончают самоубийством.
Американец рассмеялся так, что остальные посетители ресторана разом обернулись, убежденные, что в зал зашла лошадь.
– Но я не печален! Просто я серьезно смотрю на жизнь.
– И что вам это дает?
– Но... но... нет, Тарчинини, вы меня поражаете!
– Я вас поражаю потому, что заставляю взглянуть правде в глаза! Печальны, да, вы печальны, amico mio, и таким вы останетесь до конца ваших дней, разве что.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21