В нас стреляют!
Прогремели еще два выстрела. Но я больше ни на что не обращал внимания. Вопреки всем доводам здравого смысла и нарушая элементарные правила безопасности, я, как безумец, зажег фонарик. Но, проведя тоненьким лучиком по лицу Хуана, я сразу понял, что брат Марии мертв… погиб, спасая мне жизнь… Лусеро приказал оцепить участок, где мог прятаться убийца, и в это же время к нам подошли Алонсо и Чарли.
— Пепе! — дрогнувшим голосом окликнул меня Алонсо.
— Я тут.
— Благодарение Богу!
А Чарли Арбетнот торжествующе оповестил Лусеро:
— По-моему, мы его все-таки прикончили… Кто там, на земле, Моралес?
— Хуан.
— Брат…
— Да.
— Goddam!
Алонсо положил руку мне на плечо, и я невольно застонал от боли. Он с удивлением посмотрел на свои пальцы и увидел кровь.
— Ты ранен?
— Заработал пулю в плечо… по сравнению с малышом — сущая ерунда…
Я плакал, даже не отдавая себе в том отчета. Я оплакивал и Хуана, и Марию, и свое навсегда потерянное счастье, ибо девушка никогда не простит, что ее брат погиб из-за меня, чтобы доказать беспочвенность моих дурацких подозрений… Да и я сам никогда не прощу себе ни этой ошибки, ни ее трагических последствий.
— Я прослежу, чтобы его отвезли домой… Положись на меня, Пепе… А тебе надо ехать в больницу…
Для меня было большим облегчением, что Алонсо рядом. Он-то все мог понять, в то время как Арбетнот, пожалуй, считал мою печаль проявлением старомодной сентиментальности. Подбежавший полицейский сказал, что Лусеро… хочет меня видеть. Оставив Хуана на попечении Алонсо, я пошел к инспектору.
— Сеньор Моралес… есть ли у нас хоть какая-то надежда, что это Лажолет?
Я нагнулся над освещенным фонариком трупом того, кто убил Хуана, ранил меня и в свою очередь погиб от пули моих коллег. Сердце у меня так и колотилось, словно вот-вот не выдержит и разорвется. Неужто и впрямь передо мной Лажолет? Хоть я и не знал главаря банды в лицо, но твердо надеялся, что все мое существо признает врага, с которым мне так долго пришлось помучиться и наконец побежденного. Пуля пробила голову, и бандит упал, так и не выпустив из руки револьвера «смит-и-вессон». Лусеро наблюдал за моей реакцией.
— Ну?
— Этот тип известен вам лучше, чем мне, ибо перед вами тот самый Педро Эрнандес, что пытался сбить меня машиной…
— Ну и ну! Вы хороший физиономист, сеньор Моралес… Я его даже не узнал… правда, часть лица пуля превратила в месиво…
— Я всегда хорошо помню тех, кто пытался меня убить.

Из-за удушающей жары меня прооперировали на рассвете. И очнулся я в крошечной палате севильской клиники. Пуля не затронула кость, и никаких страданий я не испытывал. Да, мне повезло куда больше, чем Хуану… Однако стоило только вернуться к действительности — и тень несчастного парня возникла перед глазами. Теперь она станет моей постоянной спутницей очень надолго, если не навсегда… На тумбочке возле кровати стоял будильник. Уже три часа дня. Я не настолько скверно себя чувствовал, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, а кроме того, мне не хотелось оставаться наедине с воспоминанием о Хуане. Сейчас Мария уже обо всем знает. Должно быть, с ней Алонсо. После смерти брата девушка осталась одна на свете. Совсем одна. Но, насколько я успел узнать Марию, она сочтет своим долгом хранить верность покойному и принести себя в жертву мертвому брату точно так же, как делала это при жизни.
Сиделка принесла апельсинового сока и с гордостью сообщила, что я чувствую себя настолько хорошо, насколько это возможно, учитывая обстоятельства. Как будто меня это хоть в малейшей мере волновало! Меня так накачали лекарствами, что я снова заснул и, к счастью, без сновидений.

Ближе к вечеру сменили повязку. По словам медсестер и сиделок, они еще никогда не видели такой отличной раны. И вдруг в палату явился Арбетнот, нагруженный пакетами и свертками. Уж не вообразил ли здоровяк англичанин, будто я собираюсь с минуты на минуту отдать Богу душу? Он притащил конфеты, книги, а из кармана слегка торчало горлышко тщательно припрятанной бутылки. И, как только последняя медсестра вышла из палаты, Чарли торжествующе достал «Джонни Уокера».
— По-моему, старина «Джонни» скорее поставит больного на ноги, чем все врачи в мире вместе взятые… Как вы себя чувствуете, Моралес?
— Лучше некуда.
— А знаете, вы меня чертовски напугали! Сперва никто из нас не сомневался, что вы отошли в лучший мир… и опять-таки из-за нарушения дисциплины… и самоуправства. Что за легкомыслие…
— А где Алонсо?
Арбетнот немного смутился.
— Ну… сами знаете… он ходил туда… Но до сих пор я его еще не видел…
— Значит… оттуда никаких известий?
— Нет.
Похоже, и в этом парне я здорово ошибался. Судя по всему, Чарли был искренне огорчен. Как только вернусь в Вашингтон, всерьез займусь психологией…
— Моралес… Я догадываюсь, что вы сейчас чувствуете… И простите, что мне пришлось заговорить на эту тему…
Представляю, какое неимоверное усилие над собой пришлось сделать бедняге англичанину, чтобы коснуться «частной жизни» собеседника!
— …но и я тоже жестоко обманулся в парне… Он был славным малым… и настоящим смельчаком… Как, по-вашему, можно мне сказать об этом его сестре?
— Ну конечно, старина… Это скрасит ее одиночество… А как насчет Лажолета?
Чарли с раздражением пожал плечами.
— Ох уж этот тип… невозможно хотя бы узнать, где он скрывается… Как в воду канул! Да и вообще, кто скажет, в Севилье ли он сейчас? По правде говоря, Моралес, я уже устал за ним бегать и ужасно хочу вернуться в Лондон…
— Бросив расследование?
— А чего вы от меня хотите? Не могу же я торчать в Испании до бесконечности? В Ярде, должно быть, подумывают, уж не решил ли я попутешествовать в свое удовольствие за счет Ее Величества! Ну а вы что собираетесь делать дальше?
— Положа руку на сердце, сам не знаю… Во-первых, долечить плечо, а во-вторых, если до тех пор ничего нового не произойдет, наверняка придется лететь в Вашингтон.
Вошли Лусеро и сиделка, и моя палата стала похожа на гостиную. Девушка, которой было поручено заботиться о моем здоровье, попыталась было внушить посетителям, что они могут меня утомить, но, не в силах совладать с нашим упорством, удалилась. Осведомившись о моем здоровье и передав от комиссара Фернандеса пожелание скорейшего выздоровления, Лусеро сообщил, что большинство моряков с «Каридад» уже имели дело с полицией, а капитана, присвоившего чужое имя, разыскивали стражи закона по крайней мере трех стран. К несчастью, невзирая на крайне суровые допросы, никаких сведений о Лажолете так и не удалось почерпнуть — судя по всему, никто из этих людей с ним не сталкивался. Уходя, инспектор прихватил с собой Арбетнота, причем последний обещал завтра же снова навестить меня и выразил надежду, что к тому времени я снова смогу упражняться с гантелями. Но тут уж он явно хватил через край.
Я не стал зажигать ночник, думая о Марии — должно быть, она тоже сейчас молилась над телом брата в полной темноте. Оставшись один, я снова принялся размышлять о Хуане. Не разреши я ему сопровождать меня в Уэльву, Мария в эту минуту сидела бы у моего изголовья, и, возможно, злосчастная рана соединила бы нас навеки… А теперь…
Увидев, что моя комната погружена во тьму, Алонсо испугался, и мне пришлось поскорее зажечь свет в доказательство того, что я жив. Без всякого сопротивления я позволил другу осмотреть рану с нежностью наседки. Но мне не терпелось узнать, что происходит в доме Марии.
— Надо полагать, ты и сам догадываешься, Пепе, как она это восприняла? О нет, никаких криков… Но, Господи Боже! Я всерьез испугался, как бы девушка не последовала за братом… Она словно окаменела, лицо покрылось мертвенной бледностью… И я не смог выдавить из себя ни слова… Сталкиваясь с таким горем, право же, чувствуешь себя ужасно скверно, Пепе… И я казался себе последним мерзавцем…
— Ну, ты ничуть не хуже других, Алонсо…
— Да… но Рут…
— Верно… у тебя есть Рут…
Он сразу понял, о чем я думаю, и склонился к моей постели.
— Ты мой единственный друг, Пепе… И я никогда не забываю, что ты для меня сделал, уступив любимую девушку… В тот день я стал твоим должником навеки, и настанет время, когда я сумею расплатиться.
— Алонсо… а Мария ничего не говорила… обо мне?
— Когда я сказал, что ее брат спас тебе жизнь, но сам при этом погиб, девушка с удивительной простотой ответила: «Хуан правильно сделал. Это был единственный способ доказать ему…» А потом, узнав, что ты ранен, Мария, несомненно, встревожилась. По-моему, ты еще не все потерял, Пепе, и, если сумеешь проявить терпение…
— Ладно уж, не вешай мне лапшу на уши, бесполезно…
Он промолчал, и мои не слишком искренние возражения вдруг превратились в непреложную истину.
— Когда похороны?
— Завтра во второй половине дня, до того как на улицы выйдут процессии…
— Ты собираешься туда?
— Само собой, и, вероятно, Чарли захочет меня сопровождать.
— Как, по-твоему, если бы я мог подняться, стоило бы…
— Слушай, Пепе, пока тебе нечего и думать о Марии… Теперь чем раньше ты уедешь, тем лучше для вас обоих.
Алонсо вытащил бумажник и достал оттуда билет на самолет.
— Я заказал билет на Лиссабон. Рейс — послезавтра вечером. В Португалии ты пересядешь на «Клиппер» и в субботу вечером уже доберешься до Вашингтона.
Я внимательно посмотрел на билет.
— Меня отзывают, да?
— Не болтай ерунды! Ты и так сделал больше, чем мог!
— Я обещал доставить Клифу голову Лажолета!
— Ну, пускай он и добывает ее самостоятельно!
— А ты остаешься?
— Всего на несколько дней — надо же составить отчет…
— А Лажолет в очередной раз выйдет сухим из воды…
— Между прочим, это далеко не первый из ускользнувших от нас бандитов!
Алонсо говорил правду. Я и так наделал слишком много глупостей в этой истории. Послушай я друга с самого начала — сел бы на самолет, и тогда Хуан, возможно, остался бы жив…
— Хорошо, Алонсо, послезавтра я улечу… Надеюсь, повязка продержится до конца путешествия…
— Я уже поручил тебя особому вниманию стюардессы. Кроме того, тебе крупно повезло — на том же самолете в Нью-Йорк летит врач. Так что с тобой будут тетешкаться, как с младенцем.

Снова оставшись один, я невольно подводил итоги своего пребывания в Севилье. Сплошные огорчения!.. Провал за провалом… Да, конечно, мы прекратили отправку наркотиков в Штаты (по крайней мере на время), да, организации Лажолета нанесен чувствительный удар, но любой другой на моем месте сделал бы то же самое, и у меня не было никаких причин считать, что я заплатил за эти жалкие результаты не слишком дорогую цену. Мария… Хуан… Хуан… Мария… Перед глазами вставали сменявшиеся, словно на карусели, призраки и видения, в том числе и Альфонсо с Хосефой Персель. Можно подумать, оба явились нарочно доказать мне, что победа все же — за ними, ибо я покидаю Испанию без Марии. Я уже решил, что совсем сбрендил, когда в палату вдруг вошел насарено, одетый в голубой с белым костюм. Однако, прежде чем я успел опомниться от удивления, кающийся снял капюшон, и передо мной предстал хирург, оперировавший меня накануне. Врач извинился, что не зашел раньше, но, узнав от ординатора и сестер, что я чувствую себя вполне прилично, не особенно беспокоился на мой счет, а день выдался очень тяжелый. Хирург принадлежал к братству «Баратильо» и теперь собирался присоединиться к друзьям в надежде, что успеет догнать их, прежде чем процессия доберется до Кампаны. Уходя, он что-то сунул мне в ладонь.
— Я полагаю, у человека вашей профессии сувениров такого рода больше чем достаточно, но, во всяком случае, вот пуля, которую я извлек из вашего плеча. Сохраните ее на память о Севилье… Желаю вам спокойной ночи и — до завтра. Ординатор сменит вам повязку. А теперь — пора спать.
Стараясь отвлечься от мыслей о Марии, я не без отвращения стал разглядывать пулю, едва не отправившую меня в мир иной. Подбрасывая кусочек свинца на ладони, я думал, что, выстрели Эрнандес на долю секунды раньше, сейчас я бы уже избавился от всех забот и терпеливо ожидал момента предстать пред очи Создателя. Я настолько погрузился в размышления, что смотрел на пулю невидящим взглядом, а потом — как всегда, когда внимание постепенно сосредоточивается на определенном предмете, — заметил одну странную подробность, хотя еще и не осознавал всего ее значения. За ней последовала другая, затем третья… Наконец я сел в постели и при свете ночника стал внимательно изучать пулю. Именно в этом положении меня и застал дежурный врач и стал подтрунивать над моими мрачными наклонностями, однако мне было не до шуток. Врач заново перебинтовал рану, и я попросил сделать повязку потуже, поскольку не исключено, что мне придется уйти раньше, чем мы снова увидимся. Дежурный возразил, что, если моя рана в отличном состоянии, это еще не повод вести себя так неосторожно. Во всяком случае, он, как врач, категорически возражает, а коли я действительно решился на столь экстравагантную выходку, снимает с себя всякую ответственность. Я даже не слушал. Когда доктор (значительно менее любезный, чем вначале) удалился, я отхлебнул хороший глоток виски и начал одеваться. Это оказалось чертовски трудной задачей. Во-первых, у меня немного кружилась голова, а потом, одеваться одной рукой — довольно тяжелое испытание. Пришлось звонить медсестре. Та в свою очередь раскричалась, но в конце концов позволила себя уговорить и, убедившись, что мое решение непоколебимо, помогла натянуть одежду. Подписать разрешение покинуть клинику тоже было непросто — поднялся настоящий переполох. Все эти славные люди, по-видимому, нисколько не сомневались, что я совершаю настоящее самоубийство, а кроме того, чувствовали себя глубоко уязвленными, что я так невежливо презрел их гостеприимство.

Слишком теплая ночь еще больше расслабляла, и я едва держался на ногах, но сила воли взяла верх. Сначала я хотел поймать такси, но потом подумал, что пешая прогулка не причинит особого вреда. Мне настоятельно требовалось встряхнуться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26