Раз Чарли не соврал, назвавшись инспектором Скотленд-Ярда, зачем бы он стал обманывать в остальном? Алонсо, угадав, что творится у меня на душе, снова попросил улететь в Вашингтон. Но я опять отказался. Чтобы покончить с этой неприятной темой, я пошел звонить Арбетноту в «Мадрид». По счастью, Чарли оказался в номере и обещал немедленно присоединиться к нам.
Алонсо и Чарли поладили не сразу: надо полагать, мой друг немного сердился на англичанина за то, что его разоблачения повергли меня в такую растерянность. Но я изо всех сил старался разбить лед. Уж очень не хотелось, чтобы по моей милости расследование потерпело хоть малейший ущерб. Мы выпили за наши общие надежды и, расставаясь, все трое твердо веровали, что дни Лажолета сочтены.
Вербное воскресенье
По общему согласию, мы с Алонсо и Чарли решили, что мне не стоит менять что-либо в отношениях с Марией. Ей незачем знать о наших подозрениях. Решив не откладывать дело в долгий ящик, я отправился в Сан-Хуан де Ла Пальма к той, кого упрямо продолжал считать своей невестой, и представил ей Арбетнота. Девушка немного удивилась при виде немца, обедавшего с нами у Перселей, но мы весело объяснили ей, в чем дело, присовокупив, что ей есть чем гордиться: не каждый день люди принимают у себя в доме сразу трех выдающихся детективов из Скотленд-Ярда и ФБР. На самом деле мы полагали, что, если Мария передаст новость донье Хосефе и если та действительно сообщница Лажолета (во что я по-прежнему никак не мог уверовать), большой беды от этого не будет, даже наоборот. Теперь, когда мое инкогнито раскрыто, оставалось лишь попытаться нагнать на Лажолета страху и заставить его действовать побыстрее. Может, тогда он и сделает какую-нибудь ошибку, а мы таким образом выйдем на след.
Мария, по-моему, очень спокойно восприняла то, что наш небольшой кружок расширяется день ото дня, зато Хуан явно дулся весь ужин. Как только мы покончили с десертом, он встал.
— Я от души надеюсь, дон Хосе, что очень скоро вам придется попросить у меня прощения…
И парень ушел, так и не пожелав объяснить сестре, что он имеет в виду, а потому мне срочно пришлось выдумывать байку насчет якобы заключенного нами пари. Чарли, никогда не бывавший в Америке, забрасывал нас вопросами о тамошнем образе жизни, о нашей работе и системе исправительных учреждений. Этот человек несомненно очень любил свою работу. Отвечал в основном я, поскольку Алонсо пребывал в прескверном настроении и несколько раз я замечал, что мой друг едва сдерживает раздражение, как будто наш разговор выводил его из себя. Вскоре Муакил предоставил нам с Арбетнотом обсуждать профессиональные вопросы, а сам завел беседу с Марией на самую животрепещущую для нее тему: о бесспорном превосходстве братства Армагурской Девы над всеми прочими. Я счел, что друг все еще не может простить мне упорный отказ вернуться в Вашингтон. Алонсо страшно переживал за меня. По правде говоря, я тоже очень любил его и в глубине души считал, что мне крупно повезло — не всем удается обрести такую дружескую привязанность, какую выказывали мне Рут и ее муж, и эта привязанность ох как пригодится, если обстоятельства вынудят меня отказаться от Марии…
Понимая, что следующая ночь будет крайне утомительной, мы решили хорошенько отдохнуть часов до трех-четырех пополудни, а в пять встретиться у Марии и, слегка перекусив, отправиться в церковь. Нам хотелось занять удобные места и посмотреть, как статую Армагурской Девы торжественно вынесут из Сан-Хуан де Ла Пальма.
Поэтому-то в Вербное воскресенье Алонсо, Чарли и я около шести вечера уже стояли у самых дверей в плотной толпе верующих и любопытных. Первые кающиеся должны были выйти из церкви примерно через час. Между рядами сновали торговцы лимонадом, мальчишки, затеявшие увлекательную игру в «полицейских и вора», бегали и толкались, но мы не обращали на них внимания, а с восхищением смотрели на трубачей Хиральды, одетых, как римские легионеры. Они выстраивались в ряды, а «центурионы» взыскательно оглядывали их наряд. Чуть поодаль музыканты из муниципального оркестра по очереди исполняли короткие соло, просто чтобы проверить, насколько они в форме. Время от времени какой-нибудь насарено в белом одеянии, с белым же крестом на груди, четко вырисовывавшимся на фоне черного круга, проскальзывал в церковь. Порой я видел, как сквозь прорези капюшона мерцает его взгляд. И я буквально погрузился в собственное детство, словно опять стал двенадцатилетним мальчишкой. Сейчас я был далеко, очень далеко от Лажолета и его мерзавцев. Меня охватил религиозный экстаз, и я думал, что, останься я в Севилье, сейчас наверняка шел бы вместе с другими кающимися, одетыми в белое. Теперь, как и все вокруг, я, трепеща от нетерпения, ждал, когда распахнутся двери и появится Дева, моя Дева! Чарли, настроенный куда прагматичнее, вернул меня на землю, заметив, что такая толпа — идеальное место для покушения и убийце, нацепив наряд насарено, не составит труда сразу же скрыться. Я инстинктивно огляделся, но не увидел ничего, кроме честных, открытых лиц обитателей Севильи, переживающих самые лучшие минуты в году. Тем не менее Арбетнот сказал правду, и я попросил друзей держаться поближе. Меня тревожило необъяснимое отсутствие Хуана. Почему он не пошел с нами? А ведь брат Марии тоже страстный почитатель Армагурской Девы… Так что за важные причины помешали ему приветствовать свою Покровительницу?
Внезапно массивные деревянные двери дрогнули, вот-вот появится процессия членов братства. По сигналу «центуриона» мнимые легионеры подтянулись и замерли, а музыканты из городского оркестра взялись за инструменты. Огромная толпа вдруг замерла в полной тишине, и это безмолвие потрясло до глубины души. Наконец двери с громким скрипом отворились и на пороге возникло видение иных времен — крестоносец в окружении двух факельщиков, причем один из них был босиком. Музыканты заиграли марш и двинулись вперед, за ними, чеканя шаг, пошли римские легионеры (пожалуй, они слегка напоминали английских солдат на параде), потом настал черед насаренос и, наконец, капатаса, в чьи обязанности входило управлять теми, кто нес платформы. Горе тому, кто заденет свод! Именно по тому, как статуи выносят из церкви и возвращают обратно, судят о мастерстве того или иного капатаса. Едва нашим глазам предстала украшенная кружевами и драгоценностями Армагурская Дева вместе со Святым Иоанном, вся толпа подалась вперед, к платформе, сплошь покрытой ковром белых гвоздик. Армагура! Возлюбленная Дева! Заступница и Спасительница! Я смотрел на взволнованное лицо Марии и видел, как ее губы беззвучно шепчут молитву. Девушка машинально взяла меня за руку, словно хотела представить Деве, и все мои подозрения сразу улетучились. Нет, просто невозможно, чтобы за этим чистым и нежным обликом скрывалась преступница! Такое просто не укладывалось в голове. Наблюдавший за нами Чарли нагнулся и чуть слышно шепнул мне на ухо:
— Если она виновна, то чертовски ловкая актриса…
С этой минуты я возненавидел Чарли Арбетнота. После того как капатасу удалось без сучка без задоринки вывести платформу Девы из церкви, толпа разразилась аплодисментами. Носильщики остановились перевести дух, а толпа снова замерла. И вдруг послышалась саэта, воспевавшая любовь Севильи к Армагурской Деве. Мария сжала мою руку. Мы оба и без слов понимали, что чувствуем одно и то же. Нас объединяла страстная любовь к Богоматери, понятная лишь истинным андалусцам и очень немногим чужакам, во всяком случае, когда они не строят из себя умников, как, например, Чарли Арбетнот — я отлично видел, что его тонкие губы кривит ироническая усмешка. Само собой, этот британец чувствовал себя здесь среди дикарей. Певица умолкла, снова заиграла музыка, и процессия двинулась дальше, а в дверном проеме возникла вторая платформа, с Иисусом и Иродом. Ее тоже встретили овацией.
Процессии предстояло идти по улице Торрехон и Трахан до Кампаны, где встречаются все братства. Мы не последовали за ней, а решили через полтора часа подойти к собору. Тем временем неутомимая Мария потащила нас по пустынным улочкам в северную часть города на Триумфальную площадь смотреть на процессию Марии Сантисима де Ла Пас, возвращавшуюся в свой дальний квартал Порвенир. Оттуда мы почти бегом бросились к западу в надежде догнать процессию Саграда Сена, движущуюся вдоль улицы Дель Соль. Потом, опять-таки галопом, мы повернули на юг и полюбовались шествием братства Иниеста на улице Эрмандад Анхела-де-ла-Крус. Наконец, чувствуя, что времени осталось в обрез, мы со всех ног помчались к собору и, несмотря на густую толпу верующих, успели пробиться вперед как раз в тот момент, когда первые музыканты братства Армагуры подступали к крыльцу. Я чувствовал себя совершенно измочаленным и, пока шла торжественная литургия, думал, что мне ни в коем случае не следовало браться за это расследование, ибо здесь, в Севилье, я стал совсем другим человеком, разительно не похожим на Хосе Моралеса из Вашингтона. Прошлое так глубоко впиталось в мою плоть и кровь, что мешало сохранять обычное хладнокровие. Слишком много воспоминаний, слишком много новых впечатлений… И все это мешало рассуждать трезво. Да еще — Мария… Со свойственной ему проницательностью Алонсо сразу понял, что со мной творится, поэтому-то он так уговаривал меня уехать. И у меня появилось препротивное ощущение, что я не только не помогаю коллегам, а еще и могу стать для них серьезной помехой. Но, отбросив все доводы рассудка, сейчас я умолял Армагурскую Деву сотворить чудо: пусть Мария окажется невиновной… Вставая с колен, я как будто заметил Хуана, но он тут же исчез среди сотен мужчин и женщин, поющих хвалу своей покровительнице. Мысль о парне вернула меня к действительности. Право же, его поведение невольно вызывало подозрения. Каким образом Мария допустила, чтобы ее брат не пошел с нами? Что за доводы он привел в свое оправдание и почему девушка не сказала нам ни слова?
Мы покинули собор следом за процессией своего братства и, предоставив ей двигаться дальше по Алеманес, вышли на площадь Генераль-Мола приветствовать Деву Эсперанса, которую насаренос, тоже облаченные в белое, но в лиловых капюшонах, несли обратно, в церковь Сен-Pox. Однако мы вовремя успели на площадь Ла Пальма посмотреть, как Армагурскую Деву снова внесут в церковь Сан-Хуан, где ей предстоит мирно дремать до следующего года. Было около полуночи. Носильщики брели, едва волоча ноги от усталости. Толпа тоже заметно погрустнела. Сказывались и утомление, и то, что настал конец празднику. Меня слегка оттеснили от спутников, и, услышав за спиной незнакомый голос, я вздрогнул.
— Сеньор Моралес… — шепнул кто-то.
Я обернулся. Сзади стоял насарено Армагурской Девы. Лицо его скрывал капюшон, и лишь глаза его блестели сквозь прорези маски. Зачем он меня окликнул? Или просто хотел проверить, что не ошибся, прежде чем нанести удар? Я весь подобрался, настороженно следя за каждым движением незнакомца. Но тот не двигался с места.
— Что вам нужно? — спросил я.
— Дайте мне руку, сеньор…
Вероятно, почувствовав, что я колеблюсь, он сразу добавил:
— Вам нечего опасаться.
Я протянул руку. Незнакомец взял ее, будто хотел пожать, и я почувствовал, как в ладонь мне скользнул листок бумаги. А насарено тут же бросился к церкви и исчез за дверью. Что все это могло значить? Мне не терпелось прочитать записку.

Мария пригласила нас домой поужинать гамбас и невероятной длины чуррос, которые мы купили прямо на улице. В кафе нам охотно продали несколько бутылок вина, и получился обычный праздничный ужин. Как только мы сели за стол, Чарли повернулся ко мне.
— Почему у вас такой озабоченный вид, Моралес? Что-нибудь случилось?
— Потом объясню.
Я сослался на то, что хочу вымыть руки, и, выйдя на кухню, быстро вытащил из кармана записку.
«Я знаю, кого вы ищете. Сам раньше работал на Лажолета. А теперь с меня хватит. Если вы сможете дать или пообещать достаточно долларов, чтобы я мог уехать из Севильи и вообще из Испании, готов выдать вам всю банду. Приходите в три часа ночи на улицу Антонио Сузильо в „Карабела дель Кристо“. Если меня вдруг не окажется на месте, спросите у хозяина, Бальдониса, не оставил ли Эстебан поручения для Хосе Моралеса. Но приходите один. И не доверяйте тем, кто якобы относится к вам по-дружески».
Последняя фраза обожгла меня как каленым железом, надо думать, потому что слишком соответствовала моим собственным подозрениям. Но кого имел в виду этот тип? Марию или Хуана? А может, обоих?
Вернувшись в комнату, где остальные уже принялись за ужин, я вздрогнул, увидев, что Мария помогает какому-то насарено снять плотно облегающий голову капюшон. Но тут появилась сияющая физиономия Хуана. Так вот чем объяснялось его отсутствие… У меня сразу отлегло от сердца. Выбросив из головы Эстебана и его советы, я с удовольствием принялся уничтожать гамбас и чуррос. Их вкус живо напомнил мне о прошлом, когда я теребил мать, умоляя купить пирожок. В те времена я считал это самым замечательным лакомством, ибо в нашем доме гораздо чаще ели фасоль. Как только я осушил первый бокал, Арбетнот напомнил, что задал мне вопрос насчет моего мрачного вида, а я так и не ответил. И я рассказал о том, как насарено Эстебан окликнул меня и передал записку. Все слушали, затаив дыхание, особенно Хуан, хотя, возможно, мне просто показалось. Но когда я уже собрался прочитать записку, в дверь постучали и молодой человек пошел открывать. Это оказался сосед, заглянувший попросить аспирина для больной жены. Тем временем я прочитал о предложении Эстебана, опустив последнюю фразу, где он советовал опасаться друзей. Во-первых, мне не хотелось прежде времени вспугнуть тех, кого я подозревал в измене, а кроме того, не стоило еще больше подогревать недоверие Алонсо и Чарли к хозяевам дома. Когда Хуан вернулся, сестра вкратце пересказала ему содержание записки, а потом повернулась ко мне.
— Надеюсь, вы не пойдете на это свидание один, правда, Хосе?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26