Однако слова Лены Лигон нашли свой отклик в благоговейных вздохах кузин Юлианы, Рашель и Натали. Дядюшка Каролюс изрыгнул короткий смешок, после чего сказал:
– Высший балл за хладнокровие, Проспер. Но Сайрус Мобилиус высоко летает. Приведи мне хоть одну разумную причину, чего ради ему с нами слияния искать.
– Именно это я и предполагаю сделать. Действительно, Сайрусу Мобилиусу сопутствовал немалый успех...
– Чертовски верно.
– ...и он весьма амбициозен. В то же самое время он человек, выбившийся из низов и жаждущий, пусть даже он сам этого никогда не признает, объединения со старыми деньгами и влиянием. Кто тридцать лет тому назад слышал о безопасных термоядерных реакторах типа «мобиль» и о Сайрусе Мобилиусе? Не произнес ли здесь кто-то слово «выскочка», когда я упомянул его имя?
Каролюс кивнул.
– По-моему, это была Агата. Но ты уклоняешься от темы, Проспер. Слияние операций Мобилиуса с операциями Лигонов не обеспечит Сайрусу Мобилиусу никакого положения во Внутреннем Круге.
– Действительно, простое слияние бизнеса не обеспечит. Но что, если это будет союз двух семей, через общих детей? У Сайруса Мобилиуса есть два собственных отпрыска. Старший, его сын Дэвид, уже вступил в брак. Однако его дочь Люси-Мария молода и свободна. Она идеально подходит. Лена, мы уже этот вопрос обсуждали. Если ты пожелаешь его резюмировать...
– Постой, дай-ка мне все это осмыслить. – В какой-то момент описания Алексом семейного совета Кейт прекратила подтягивать верх своего платья и застыла в неподвижности. – Весь этот разговор про «семейный союз». Они имеют в виду брак?
– Думаю, да, – проронил Алекс. Когда Кейт в упор на него уставилась, он добавил: – Именно это они и имеют в виду.
Алексу сто раз говорили, что когда дело доходит до понимания женских чувств, он самый дремучий человек в Солнечной системе. Но когда Кейт ничего не сказала, он тупо поинтересовался:
– А что, ты против брака?
– Нет-нет. – Голубые глаза Кейт ушли в сторону. – Правда, мне кажется, вся эта история с браком немного – как бы сказать? – старомодна, особенно если люди не жили вместе. Но если кто-то хочет вступить в брак, это его дело. Возможно, дочь Мобилиуса испытывает такое желание. Но в твоей семье... послушай, это опять твоя матушка?
– Разумеется, это опять моя матушка. – Затем Алекс вынужден был внести поправку. – Нет, это не только моя матушка. Это вся моя чертова семья.
– Но какое они имеют право решать? – Теперь уже Кейт не могла сидеть спокойно. Она усиленно терла ладонью по столешнице, размазывая колечко влаги от своего бокала. – Ведь это будет условленный брак. Можно подумать, мы где-нибудь в Древней Индии или Персии живем. Видел ты снимки этой самой Люси?
– Видел.
– И что?
– На вид она приятная.
– Приятная? Это лучшее, что у тебя нашлось? Приятной бывает земляника со сливками. Она красивая?
– Да. Хотя я думаю, над ней немало поработали.
– Не сомневаюсь. Мобилиус может себе лучших хирургов и склейщиков позволить. Ты с ней встречался?
– Еще нет. Но Гектор встречался, и он говорит, она просто ослепительная.
– А что, Гектор должен на ней жениться? Это тот, у которого гнилая репа вместо мозгов?
– О Гекторе никто не говорит.
– Говорят о тебе. Верно?
– Они хотят, чтобы я с ней встретился.
– И ты намерен с ней встретиться?
– По-моему, выбор у меня небольшой. – Алекс понял, что этого недостаточно. – Подобную ситуацию сложно объяснить тому, кто никогда ни на одном из семейных советов не бывал. Потребности семьи преобладают над всем остальным.
– Черта лысого. Потребности семьи не рассматривались, когда Юлиана решила стать абсолютно стерильным симбионтом. А что, если бы второй ребенок Мобилиуса был мальчиком? Потребности семьи и твою матушку в симбионты не обращали.
– Лучше бы она от этого воздержалась. Я страшно об этом тревожусь. Никто еще по-настоящему не понимает, что статус симбионта может сулить в долгосрочном смысле.
– Но она все равно на это пошла. И то же самое – одна из твоих двоюродных бабушек.
– Агата.
– Итак, им было позволено выбрать множественный симбиоз и стерильность в обмен на гарантированное здоровье и красоту. А тебе этого нельзя. Но давай вернемся к теме. Чтобы стать перспективным предметом переговоров с Сайрусом Мобилиусом, человек должен быть молодой особью мужского пола, с адекватным интеллектом, способной к размножению. Вроде тебя. Просто чудо, что тебе вообще позволили здесь работать. Кто знает, с кем ты мог здесь переспать? Кто знает, какие болезни ты при этом мог подцепить? И есть еще одно.
Вот и наступил тот самый момент, которого Алекс со страхом ожидал. Кейт держала бокал перед лицом, так что он не видел ее рта и подбородка, когда она спросила:
– Скажи, Алекс, а как же мы?
– Мы?
– Мы. Ты хочешь по буквам? Эм-Ы. Мы. Ты и я. Похоже, вся неотложность этого важного семейного дела заставила ускользнуть из твоего разума тот факт, что мы с тобой все прошедшие два месяца делили постель. У меня была иллюзия, что ты этим наслаждался. А что случится, когда великий семейный союз будет заключен, и Люси станет миссис Алекс Лигон?
– Не знаю.
– Зато я знаю. – Кейт с грохотом опустила свой бокал на столик, и приторно-липкое спиртное расплескалось по столешнице. – Я не слишком влиятельная персона, но делить пенис с кем-то еще не намерена – даже с наследницей всего состояния Сайруса Мобилиуса. Иди, трахай эту самую Люси, если тебе охота. А пока будешь ее трахать, и себе палец в задницу засунь!
Кейт в упор смотрела на Алекса, глаза ее стремительно моргали. Затем она встала, подтянула свое платье так, что оно закрыло ее до шеи, повернулась и вышла.
Алекс остался один. Он надеялся поделиться с Кейт своими тревогами по поводу матушки. Он внимательно изучал Лену Лигон во время семейного совета и, как ему показалось, разглядел кое-какие доказательства того, что симбионт, в которого превратилась его мать, капитально отличался от первоначальной персоны.
Однако сегодня вечером обсудить эти тревоги Алексу было не суждено. И ни в одной постели, в которую бы он улегся спать, не оказалось бы под боком Кейт Лонакер. Одинокий вечер распростерся перед ним, скучный и пустой.
Тогда Алекс встал и направился в свой кабинет. Быть может, прогнать компьютерные модели прямо сейчас, не дожидаясь утра? Нет, пожалуй, не стоит. На данный момент все великолепие Дня Невода никак не оправдывало своей рекламы.

6.

Люди уже сто пятьдесят лет искали послание со звезд. Каковы были шансы на то, что именно ты, Милли Ву, прямо здесь и сейчас обнаружишь самое первое?
Милли без конца твердила себе, что все ставки против нее, и все же каждое утро, сидя в своей крошечной кабинке, он ощущала странную, но сладостную дрожь предвкушения.
Шла третья неделя ее работы, и ритуал уже сделался привычным. Входящие сигналы на всех длинах волн первым делом направлялись на центральную «мельницу» станции для первичной обработки и стандартного форматирования. Мельница была полностью автоматизирована, и ни один человек никакой роли в этой операции не играл.
Дальше проводился целый ряд компьютерных обработок и тестов, опять же без человеческого вмешательства, предназначенных для обнаружения отклонений от случайности. Существовала тонкая грань между сигналом, который был непредсказуем, но достаточно строго определен, и сигналом, который был абсолютно случаен. К примеру, цифры таких чисел, как «пи», «э» или «гамма» (постоянная Эйлера), образуют бесконечную последовательность в любой числовой базе, какую вы пожелаете выбрать. Вы можете вычислить каждый элемент этой последовательности – скажем, цепочку цифр, которой начинается десятичное представление числа «пи»: 3,14159265358979323846... Продолжать это занятие можно до тех пор, пока у вас не кончится время или терпение. Независимо от того, где вы остановитесь, на миллионной, миллиардной или триллионной цифре, всегда останется следующая цифра – уникальная и неповторимая. Следовательно, число «пи» является строго определенным, и ничего случайного в нем нет. С другой стороны, независимо от того, как далеко вы зайдете, следующую цифру нельзя будет предсказать, исходя из уже имеющихся.
Разумеется, если вам случалась обнаружить первую тысячу или десять тысяч цифр числа «пи» в сигнале, принятом из космоса, дело принимало совсем другой оборот. Это, без всякого сомнения или потребности в дополнительной информации, обеспечивало железное доказательство того, что вы получили послание внеземного разума.
Милли все это знала задолго до того, как подала заявление на работу в проекте «Аргус». Существовала также надежная гарантия того, что компьютеры «Аргуса», в миллиарды раз быстрее и точнее любого человека, проводили отсев на предмет обнаружения неисчислимых миллионов цифровых последовательностей, срисованных из чистой математики и физики.
Что же тогда оставалось делать людям? Именно то, чем сейчас занималась Милли: пользоваться человеческой способностью, пока еще не превзойденной ни одним компьютером, к распознаванию образов.
Каждое утро мельница выдавала переменное число сигналов с неким элементом необычности. Каждое утро восемнадцать человек в отдельных кабинках обеспечивались своей квотой набора данных для индивидуального изучения. Никто в аналитической группе не знал, сколько сигналов для человеческой инспекции мельница выдаст в данный конкретный день, а потому все допускали, что в каких-то случаях двое или больше человек могли получить одни и те же данные. В принципе ни один набор данных не был старше одного дня, но Ханна Краусс по секрету сказала Милли, что новеньким в первые недели работы часто подсовывают старую аномалию, чтобы посмотреть, как они с ней разберутся. Джек Бестон точно так же калибровал и сравнивал качество своих людей, как и сигналы из космоса.
Он был не просто Людоед – он был Людоед-параноик. Милли и ее коллеги по станции «Аргус» могли вместе питаться, если им того хотелось, а также встречаться для дружеского общения, сколько им только могло заблагорассудиться. Чего им никогда делать не позволялось, так это обмениваться мнениями о своей работе. Аномалии нельзя было афишировать, и они также не служили темой для группового обсуждения. О них следовало докладывать напрямую самому Джеку Бестону.
Данные для индивидуального анализа подразделялись на то, что на юпитерианской станции Л-4 было известно как «клетки». Загружая себе первую за сегодняшний рабочий день клетку, Милли размышляла о том, что она к тому же в клетке и сидит. Хуже того, она находилась в одиночном заключении. Левую от нее кабинку занимала вечно скорбная женщина лет пятидесяти с хвостиком, которая, судя по всему, никакого иного существования, кроме как на работе, не вела. Лотта Дейнс никогда не бывала в столовой, и независимо от того, в какую рань Милли приходила в свою кабинку, дверь соседней оказывалась заперта, а красный индикатор снаружи указывал, что кабинка занята. Сверхактивный мужчина, занимавший правую от Милли кабинку, являл собой противоположную крайность в плане поведения. Саймон Биттерс работал когда придется, без конца выскакивал из кабинки и снова туда заскакивал, совал голову за перегородку к Милли, прикладывал указательный палец к кончику длинного носа, после чего, не говоря ни слова, нырял обратно. Судя по всему, он чуть ли не целые рабочие дни расхаживал по станции. Милли недоумевала, как Биттерс при этом умудряется выполнять свою рабочую норму. Но он, очевидно, ее выполнял, иначе бы Джек Бестон рвал его на кусочки на каждом еженедельном отчетном собрании.
– Ты там далеко от дома окажешься, – сказал Милли ее отчим перед самым ее отбытием с Ганимеда. – Заведи себе друзей, чтобы тебе одиноко не было.
Конечно. Но как их тут себе завести, когда кругом такие эксцентрики?
Возможно, Милли и сама была не лучше. Отбывая в юпитерианскую точку Л-4 для работы в проекте «Аргус», она такого не ожидала, но предупреждение Ханны Краусс после пары первых недель ее работы в чем-то совпало с пожеланием ее отчима.
– Эта работа интересная и заманчивая, но одинокая, – сказала Ханна. – Попробуй завести себе друзей и найти какое-нибудь занятие помимо работы. Знаешь, какие профессиональные опасности у математиков, логиков и криптоаналитиков?
– Депрессии?
– Да, депрессии. Кроме того – безумие, паранойя и суицид. А изоляция еще больше увеличивает шансы.
Теперь, когда ты уже была здесь, тебя предупреждали. Милли изучила экран перед собой. Для обработки только что загруженной клетки имелось бесконечное разнообразие способов. Клетка появилась как длинная цепочка двоичных цифр – всего, что угодно, от миллиона до многих миллиардов единиц и нулей. Милли могла преобразовывать эту цепочку в любой числовой базе, вводить любую разбивку, искать там повторяющиеся звенья, представлять данные сгруппированными в двух – и трехмерные блоки, видоизменять результаты в полярной, цилиндрической или любой другой ортогональной системе координат, изучать преобразования Фурье и энергетические спектры результата, проводить перекрестную корреляцию любой отдельно взятой секции с другой, вычислять энтропию последовательности или образа, искать инварианты формы или размера, а также отображать любой из этих результатов или все вместе взятые на дисплее в широком разнообразии форматов. В первые же несколько дней Милли разработала свой собственный набор подобных процессов вместе со оболочкой операций, чтобы автоматически прогонять сразу весь цикл. Теперь ей оставалось только сидеть и наблюдать за результатами, позволяя своему воображению свободно порхать в поисках странностей или – в конце концов, надежда всегда оставалась – значимых образов.
Пока Милли работала, призрачные фигуры из прошлого проходили через ее сознание. Эти фигуры принадлежали ее героям и героиням. Был здесь Томас Янг, универсально одаренный англичанин девятнадцатого столетия, который с легкостью переходил от медицины к физике, а оттуда – к лингвистике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62