- Видите ли, доктор Маккей, по словам моей жены, - объявил Шон по
возможности небрежно, - почти все, что вы мне рассказали про тот
английский камень, можно сказать про камень, который она подобрала в
Кашеле.
Маккей немедленно остановился. Лицо профессора исполнилось удивления.
Потом глаза старика начали сужаться.
- Да будет вам!
Шон усмехнулся и вскинул два пальца.
- Честное скаутское. Я еще никогда не был так серьезен. Или, скорее,
Энджела еще никогда не была так серьезна. Она думает, что этот камень
обладает собственной волей. Шныряет вокруг да около, когда никто не
смотрит. Она пришла к убеждению, будто он виноват в гибели нашего кота,
возможно - в смерти одной нашей приятельницы, Фионы... вы ее видели на
нашей свадьбе... и в смерти нашей уборщицы, которая, как думает Энджела,
выбросила его вон и тем самым навлекла на себя его недовольство. Как вам
это нравится?
Он намеренно воздержался от упоминания о новых страхах жены за жизнь
их нерожденного ребенка.
Лицо Маккея озарило понимание.
- Ну, тогда неудивительно, что она жертвует его Институту, правда? -
медленно проговорил он.
Шон рассмеялся.
- Вот пусть он и остается в Институте после всего, что вы мне
наговорили. Если честно, мне очень жаль, что она не оставила треклятую
штуковину в Кашеле - там, где нашла ее.
Маккей наградил его пристальным взглядом.
- Может быть, именно это ей и следовало сделать, - сказал он, толком
не понимая, почему.

В поисках Джека Вейнтрауба Шон оглядел облицованный темными панелями,
забитый сделанными в прошлом веке фотографиями зал ресторана с высоким
потолком. Головы лосей, оленьи рога, лампы с оранжевыми абажурами. Голова
бизона. У дверей - драцены со скудной листвой. Серые гравюры: Джордж
Вашингтон, птицы, охотники, игроки в крикет, пышущая здоровьем девица с
влажной улыбкой. Из динамиков над дверью неслось "Не могу перестать любить
тебя". Продюсера Шон обнаружил за столиком у окна.
Извинившись, Шон объяснил отсутствие Энджелы. Вейнтрауб кивнул. Он не
производил впечатление чрезмерно огорченного - казалось, ему вообще все
равно. Он выглядел подавленным и, похоже, нервничал по поводу предстоящей
встречи не меньше Шона.
Последовав его примеру, Шон заказал "дайкири". Музыка плавно перешла
в "Мистер Чудо". Безотносительно к делу они поговорили об инфляции и о
последнем разводе Вейнтрауба. Шон не сводил глаз с бронзовой женщины,
державшей электрический канделябр. Возле статуи стоял настоящий бостонский
вереск. За ней в нише виднелось соседнее помещение, обставленное, как
библиотека. Уходящие к потолку ряды книг. Массивная хрустальная люстра.
Подошел официант. Они заказали куриный пирог и лапшу "феттучини".
За едой Вейнтрауб ни разу не сострил. Шон обнаружил, что и сам все
время норовит скользнуть взглядом мимо коллеги, за окно, и задержаться на
зеркальном фасаде нового здания "Джона Хэнкока", стоявшего прямо напротив
ресторана. Он угрюмо подумал, что оно такое же темное и непостижимое, как
мысли организации, которую приютило. Конторы телевизионщиков находились на
сороковом и сорок первом этажах. Когда это здание только возвели, в один
прекрасный день вылетели все стекла. Конструкцию пришлось целиком
облицевать фанерой. Самый большой фанерный ящик в мире, будь ему пусто.
Отчего же все стекла выскочили, задумался Шон.
Играли "Когда я влюбляюсь".
К половине второго они поели.
Просмотр начался в два. Пока шел фильм, администраторы с телевидения
- двое неопрятных мужчин и женщина (невысокого роста, привлекательная, в
сапогах) - не сказали ни слова. Наблюдая уголком глаза за их бесстрастными
лицами, Шон страдальчески подумал, что эти люди явно испытывают к Ирландии
отвращение. Потом зажегся свет, и телевизионщики, опять-таки без единого
слова, снова исчезли, оставив Шона с Вейнтраубом попариться еще немного.
- Сволочи, - проскрежетал Вейнтрауб.
Шон почувствовал, как в нем впервые в жизни неожиданно вспыхнула
симпатия к этому человеку.
Они вернулись на сороковой этаж в обитую плюшем приемную. До
совещания предстояло убить еще полчаса.
Шон все глубже погружался в выложенную кожаными подушками пропасть
отчаяния. Вейнтрауб зарылся в толстый еженедельник "Всякая всячина". Им
было больше нечего сказать друг другу. С объяснениями было покончено.
Теперь они жаждали только ответов.
В без четверти четыре чья-то секретарша пригласила их следовать за
ней в какую-то контору.
Совещание длилось менее получаса. На нем присутствовал один из мужчин
и интересная женщина. Кажется, последнее слово было за ней. Шон отметил,
что дама надушена крепкими духами, которые напомнили ему "Шалимар", но не
были им.
В первый раз улыбнувшись, она сообщила Шону, что фильм им очень
понравился. И что они наметили дату выхода в эфир на двадцать восьмое
января. Школьный сценарий их тоже заинтересовал. Он показался им
"стоящим". Ее саму привлек феминистский аспект. У нее возникли кое-какие
предложения. Когда, по их мнению, они могли бы начать? Да, а еще у нее
есть и другой сценарий, который они, возможно, захотели бы обдумать. Но об
этом можно было поговорить позже.
В четверть пятого они ушли.
Распираемый хорошими новостями, Шон схватил трубку стоявшего на столе
секретарши телефона и позвонил домой. В трубке слышались бесконечные
длинные гудки. Шону не верилось: Энджелы, мать ее так, все еще не было.
После минутных раздумий он нажал на рычаг и, тыча пальцем в кнопки, набрал
другой номер. Ответил хрипловатый голос Сюзанны.
Он тихо сказал, что сейчас приедет.
У главного входа в здание они с Вейнтраубом расстались. Продюсер был
в таком же приподнятом настроении, как и Шон, и под перезвон "Гуччи"
выплясывал скромную джигу радости - странная выделывающая антраша фигурка,
превращенная в карлика многочисленными зеркальными колоннами и
циклопическими черными стенами с их наклонными фресками из красных и
желтых цифр. Шон почувствовал, что очень тронут восторгами Вейнтрауба. Они
добавили личности Джека совершенно новую грань. Он напоминал попавшего в
Вегас маленького мальчика. Барабаны крутились, крутились без остановки, и
вот, наконец, в ряд вышли три - чтоб их! - нет, не три паршивых вишенки,
три колокольчика, Господи помилуй... зазвонили звонки, замигали лампочки,
и на пол водопадом хлынули серебряные доллары.
- И поцелуйте за меня вашу красавицу-жену, да покрепче! - крикнул
Вейнтрауб, когда они разошлись.
Насвистывая, полный мыслей о представлении на "Эмми" и торжественных
речах, Шон проворно сошел с тротуара, собираясь перейти Сен-Джеймс-авеню и
поглядел влево, на превратившееся в гневный огненный шар закатное солнце,
которое мало-помалу исчезало за поддельно-византийской громадой храма
Троицы. Он на мгновение остановился, обернулся и присмотрелся к церкви,
отраженной в зеркальных стенах здания, из которого он только что вышел.
Отражение старого в новом. Мог бы получиться интересный угол для съемки.
Следовало при случае использовать это в каком-нибудь фильме. Шон задержал
пристальный взгляд на самом храме. Как можно было хоть на минуту счесть
это красивым, недоуменно подумал он. Чудовищный памятник суеверию. Вот уж
подходяще. Мавзолей, прах его побери. Тут Шон смекнул, что темные,
украшенные химерами приземистые башенки церкви напоминают ему Кашель.
К тому времени, как Шон покинул квартиру Сюзанны, было уже шесть. В
подъезде он остановился и подумал, не попробовать ли еще раз позвонить
Энджеле. И решил не звонить.
Он быстро прошел по Провиденс, свернул налево, на Арлингтон.
Стемнело, стало холодно, спустился туман. Шон поднял воротник пиджака и
засунул руки в карманы.
Добравшись до входа в городской сад на углу Арлингтон и Бойлстон, он
остановился и постоял, пытаясь принять решение. Пройти по диагонали и
срезать угол было бы быстрее, чем обходить сад по периметру. Если честно,
Шон потерял достаточно времени. Энджела уже должна была бы задуматься, где
его до сих пор черти носят. Он обшарил глазами темный сад. Часть фонарей в
парке не горела, а огромные темные ивы из-за тумана казались преувеличенно
громадными и зловещими. Обычно в парке было совершенно безопасно, туда в
любое время частенько заглядывали студенты и гуляющая публика. Через пару
недель его должны были заполонить те, кто, выбравшись за рождественскими
покупками, прогулял по магазинам до их закрытия, припозднился и решил
сократить дорогу. Однако в этот вечер, возможно, из-за погоды, парк
казался безлюдным.
Поборов свое малодушие, отбросив сомнения, Шон быстрым шагом вошел в
парк.
Избрав тот же путь, которым они недавно шли с Маккеем, Шон вдруг
обнаружил, что обращает внимание на то, о чем при свете дня не задумался
бы ни на минуту. Например, на расставленные вдоль дорожки контейнеры для
мусора. На пустые канистры из-под масла. В них при желании можно было
спрятаться. Кому-нибудь небольшому.
Он шел мимо озера. Пустынная дорожка вела его под плакучими ивами по
участкам почти полного мрака, которые оживляли лишь пятна пробивавшегося
меж ветвей бледного, жуткого электрического света.
Не желая поддаваться тревоге и смятению из-за теней, Шон заставил
себя замедлить шаг.
Он дошел до моста. Там ярко горели окруженные туманным ореолом шары
фонарей, однако низ пролета оставался в глубокой тени. Он осторожно
приблизился к небольшой лесенке, которая вела от береговой тропинки вверх,
на мост. Его тревожило темное пятно там, где тропинка скрывалась под
мостом. Место было бы идеальным для нападения. Возможно, там кто-то ждал,
изготовившись прыгнуть. На Шона уже однажды нападали в Нью-Йорке.
Незабываемое переживание. Он резко остановился, сверля глазами кипящую
тьму, накачиваясь адреналином, лихорадочно соображая. При нем были золотые
часы, водительские права, кредитные карточки и чековая книжка. Плюс
доллар-другой. В драке один на один Шон, вероятно, смог бы постоять за
себя. Но нож или пистолет - совсем другое дело. Он сжал в кармане связку
ключей. Своего рода оружие. Если целить в глаза.
Прислушиваясь, Шон медленно пошел вперед; потом быстро одолел
лесенку, гибко прыгая через две ступеньки.
Он двинулся через мост. Уже медленнее.
Здесь освещение было ярче.
На полпути Шон остановился, отбросив свои страхи. На этом самом месте
они с Маккеем стояли и говорили про всякую чушь, связанную с камнями. Как
это сказал профессор? Про богганов. Шон усмехнулся, глядя в туман,
окутавший озеро.
Внезапно ему в голову пришла необычайная мысль. Может быть, все это
было шуткой, которую подстроили Маккей с Энджелой. Крайне замысловатым
ирландским розыгрышем. Могло ли такое быть? Нет. Невозможно. Шон покачал
головой. Энджела ни за что не сумела бы выдержать свою роль до конца. Кто
угодно, только не Энджела. Она краснела даже от малейшей лжи. А старик,
когда Шон сообщил ему о навязчивой идее Энджелы, искренне заподозрил, что
подшутить пытаются над ним. Однако сказочка Маккея не казалась Шону вовсе
бессмысленной: признание старика, что элементы, из которых скомпонован его
рассказ, традиционны, вполне подходило. Несомненно, Энджела почерпнула эти
традиционные элементы у миссис Салливэн. Или когда-то вычитала в книжке,
позабыла, и они явились из памяти лишь тогда, когда наступил
соответствующий момент. Ничего необычного. Похожие вещи случались и с
самим Шоном. Бывало, он вычитывал в книге какую-нибудь мысль, забывал об
этом, выдвигал в качестве собственной идеи, а позже сгорал со стыда,
обнаружив ее истинный источник.
Шон двинулся дальше, уверенный, что нашел безумным идеям Энджелы хотя
бы частичное объяснение. Пугающий диапазон психических заболеваний,
параноидных маний, трудных визитов к психиатру сузился.
В конце моста он спустился по левой лесенке и стал пробираться по
извилистой дорожке под большими раскидистыми буками, высившимся по обе
стороны тропки подобно сотканным из непроницаемой тени исполинским шатрам.
С правой сторон Шон миновал пустую чашу фонтана - там стояла небольшая,
похожая на детскую, фигурка. В тумане она казалась почти живой.
Кусачий холод забирался под тонкий пиджак. Туман словно бы стал гуще.
Шон задрожал.
И ускорил шаг.
Из сада Шон вышел на пересечении Чарльз- и Бикон-стрит, перешел Бикон
и зашагал дальше, по Чарльз-стрит. Подняв голову, он взглянул на один из
тех газовых фонарей, что придавали Бикон-хилл особое очарование. Бледный,
почти зеленоватый свет, который давали маленькие круглые фаянсовые
калильные сетки, отбрасывал в туман мерцающий отблеск, но его вряд ли
можно было назвать настоящим освещением.
Свернув направо, на Каштановую улицу, Шон вдруг испытал странное
чувство - ему показалось, что за ним идут. Он оглянулся, посмотрел по
сторонам, но ничего не увидел. Припаркованные машины. Неосвещенные
подъезды. Туман. Тени. По противоположному тротуару спешили двое
подростков.
Еще несколько шагов по Каштановой, и Шон снова почувствовал то же
самое. Кто-то - или что-то - наблюдал за ним. Шел следом. На этот раз он
резко, быстро развернулся. Возможно, виновато было его воображение, но
Шону показалось, будто он мельком увидел, как за несколько домов от него в
один из темных подъездов юркнул кто-то в белом.
Он побежал. Мысль, что его преследуют, ему не нравилась. Надеясь
избавиться от своего преследователя, он нырнул влево, на Кедровую, затем
вправо, на Желудевую - узкий, поднимавшийся в гору, вымощенный брусчаткой
переулок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36