— В конце концов да. Они разбились на две кучки, но это им не помогло.
— Говорят, что вы расстреляли пленных?
— Только во время преследования второй группы. Пленные сковывали мое движение.
— Я понимаю. — Она кивнула с отрешенным выражением лица. — А мистер Ху Ли?
— Застрелен при попытке к бегству.
— И вы думаете, я поверю?
Я рассмеялся, ничуть не обидевшись:
— Но это так. И вся ирония состоит в том, что я совсем было собрался доставить его на побережье, чтобы он предстал перед судом, но как раз в ту ночь, когда мы собирались двинуться в путь, он попытался сбежать.
Наступило короткое молчание. Я открыл окно и с наслаждением вдохнул свежий морской воздух.
— Поймите, я сделал с ним то, что он сделал бы со мной. Цель терроризма — устрашать, это любимое выражение Майкла Кол-линза, но первым сказал это Ленин, и эти слова написаны на первых страницах всех коммунистических руководств по ведению борьбы. Бороться с огнем можно только с помощью огня.
— И вы разрушили свою жизнь, — сказала она с какими-то странными, злыми и неспокойными нотками в голосе. — Вы дурак, вы же все погубили. Карьеру, репутацию — ради чего?
— Я сделал то, что должно. Малайя, Кения, Кипр, Аден. Я это видел и не мог больше выносить, что невинных людей убивали, оправдывая убийства именем революции. Когда я закончил то дело, в Кота-Бару больше не было ночных ужасов. И никто больше не истязал молодых девочек. Ей-богу, когда-нибудь мне это зачтется. — Я сам удивился, что мой голос звучит прочувствованно, а руки дрожат. Поднялся и подтолкнул ее вперед: — Вы хотели взять штурвал. Вот он. Держитесь на курсе и разбудите меня в три часа. Или как только погода изменится.
Она схватила меня за рукав:
— Я очень сожалею, Воген. В самом деле.
И я сказал: «Ты уже давно живешь на свете, все прошел и все познал».
Может, я говорил все это про себя, когда спускался по трапу. Если повторять много раз, то когда-нибудь поверишь.
* * *
Я поспал на одном из диванчиков в салоне, и, когда проснулся, было уже почти три часа. Бинни громко храпел в кормовой каюте. Я заглянул туда и увидел, что он пластом лежит на спине, с расстегнутым воротником и распущенным галстуком. Рот его был приоткрыт. Я оставил его в этом положении и пошел к трапу.
Море по-прежнему было бурным, и, когда я вышел на качающуюся палубу и открыл дверь в рубку, мне прямо в лицо угодила струя холодной воды. Нора Мэрфи стояла за штурвалом, в свете лампочки компаса ее лицо казалось совсем бесплотным.
— Как дела? — спросил я.
— Отлично. Только за последние полчаса волнение будто бы усилилось.
Я выглянул наружу.
— Похоже, погода становится хуже, как часто бывает перед улучшением. Я стану за штурвал.
Она пропустила меня, и когда мы протискивались, чтобы разойтись, ее тело близко коснулось моего.
— Думаю, что теперь не смогу заснуть, даже если бы очень захотела.
— Хорошо, — сказал я. — Тогда вскипятите чаю и возвращайтесь. Здесь могут случиться интересные вещи. И проверьте по радио прогноз погоды.
Я увеличил скорость, стараясь уйти от восточных шквалов, но волны становились все круче, и «Кетлин» сильно раскачивало с борта на борт. Видимость была ужасная, полная тьма окутывала все кругом, если не считать легкого свечения моря. Нора Мэрфи, казалось, не спешила, вернувшись, принесла еще сандвичей с беконом и чаю.
— Прогноз не так уж плох, — сказала она. — Ветер стихает, временами дождевые шквалы.
— Что еще?
— Местами перед рассветом туман, но, по-моему, не о чем беспокоиться.
Я взял сандвич.
— Как там парень, жив?
Я понял, что ей не понравился вопрос, но она сдержалась и передала мне кружку с чаем.
— Он сейчас сидит в салоне. Я дала ему чаю, кое с чем. Он будет в полном порядке.
— Будем надеяться. Он может понадобиться.
Она ответила:
— Позвольте мне рассказать вам кое-что о Бинни Галлахере, майор Воген. Во время восстания в Белфасте в августе 1969 года оранжистские формирования под руководством спецотрядов "В" могли бы до основания сжечь Фоллс-роуд и выгнать оттуда всех жителей-католиков или даже сделать что-нибудь похуже. Это было предотвращено горсткой людей, которые вышли на улицы под руководством самого Майкла Корка.
— Снова этот Коротышка? Бинни был одним из его людей?
— Вас это удивляет?
— Конечно. Они сделали хорошую работу в ту ночь. Проявили большую хитрость, как сказала бы моя матушка. Бинни был одним из них. Ему тогда едва стукнуло шестнадцать лет.
— Он был там у своей тетушки. Она дала ему старый револьвер, военный сувенир покойного мужа, и Бинни отправился на поиски Коротышки. Нашел и сражался плечом к плечу с ним во время той ужасной ночи. С тех пор он стал его тенью. Самым доверенным адъютантом.
— Что объясняет, почему он так охраняет племянницу великого человека.
Она прикурила пару сигарет и передала одну мне.
— Как могло случиться, что американка ввязалась во все это дело? — спросил я.
— Все довольно просто. Мой отец в общей сложности отсидел в английских тюрьмах семнадцать лет. Мне было тринадцать, когда его отпустили в последний раз, и он эмигрировал в Штаты к моему дяде Майклу. Новая жизнь, так мы думали. Но было слишком поздно для отца. Он болел, когда его освободили, и умер через три года.
— И вы так и не простили их?
— Простить их означало бы предать отца.
— И вы решили продолжить его дело?
— Мы имеем право быть свободными, — заявила она. — Люди Ольстера слишком долго отказывались от своей государственности.
Это звучало как плохо написанный политический памфлет, а может, и на самом деле было таковым. Я возразил:
— Посмотрите: все, что случилось в августе шестьдесят девятого, было очень скверно, поэтому туда и ввели армию. Чтобы защитить католическое меньшинство, пока не будут сделаны необходимые политические изменения. Все это работало, пока ИРА снова не принялась за свои старые штучки.
— Представляю, что подумал бы ваш дядюшка, если бы услышал такое!
— Добрый старый школьный учитель из Страдбелла? Герой, перед которым преклоняется Бинни? Тот самый, который ни за что не хотел, чтобы пострадали дети? Его попросту не существует. Это миф. Ни один революционный вожак не может действовать подобным образом, если он предполагает выжить.
— Что вы хотите сказать?
— Помимо всего прочего, что он уничтожил по меньшей мере сорок человек, в том числе нескольких британских офицеров в ответ на казнь некоторых людей из ИРА, — сомнительная вещь с точки зрения нравственности, сказал бы я. А в одном особенно неприятном случае он ответственен за расстрел семидесятивосьмилетней женщины, которая будто бы передавала сведения полиции.
При свете лампочки нактоуза было видно, что она так крепко сжала кулак правой руки, что побелели костяшки пальцев.
— В революционной борьбе такие вещи приходится делать, — ответила она. — Иногда просто нет другого выбора.
— А вы пытались сказать это Бинни? И не казалось ли вам, что этот мальчик действительно верит всем сердцем, что все может быть проделано чистыми руками? Я тогда видел его у мамаши Келли, помните? Он убил бы сам тех двух типов, если бы вы его не остановили, потому что он не мог перенести то, что они натворили.
— Бинни идеалист, — ответила она. — И в этом нет ничего плохого. Он отдаст жизнь за Ирландию без колебания.
— Полезнее было бы, чтобы он жил для нее, так я думаю.
— А почему, черт возьми, он должен хоть как-то принимать это во внимание? Кто вы такой, в конце концов, Воген? Неудачник и перебежчик, который продает себя за лишний фунт или два.
— Вот это я и есть. Саймон Воген, искренне ваш торговец оружием.
Я снова улыбнулся, хотя не без усилий. Тут она не смогла выдержать.
— Вы надменный подонок, — сердито проговорила она. — А мы, такие люди, как Бинни и я, сможем сделать что-то для нашей борьбы.
— Знаю, — ответил я. — Вы готовы на все.
Она придвинулась ко мне совсем близко, глаза ее странно блестели, и сказала хриплым шепотом:
— Это лучше, чем то, что мы имеем сейчас. Я лучше увижу Белфаст выгоревшим, словно погребальный костер, чем вернусь к тому, что есть.
И вдруг, без всякой разумной причины, я понял, что проник в самую суть вещей, к которым она имела отношение. И спокойно попросил:
— Так в чем же дело, Нора? Расскажите мне все.
На ее лице появилось отсутствующее выражение. Голос изменился и приобрел скорее белфастскую, чем американскую окраску; она заговорила, как обиженная маленькая девочка:
— Когда моего отца отпустили из тюрьмы в последний раз, он не хотел больше иметь никаких неприятностей и решил скрыться из виду до тех пор, пока мы не будем готовы уехать в Америку. Они приходили к нам в дом несколько раз, разыскивая его.
— Кто это был? — спросил я.
— Люди из спецотряда "В". И как-то ночью, когда они допрашивали мою мать, один из них затащил меня на задний двор. Он сказал, что предполагает, будто в амбаре спрятано оружие.
У меня внутри все напряглось, будто я получил удар в живот.
— И что дальше?
— Мне было тринадцать, — продолжала она. — Запомните это. Он заставил меня лечь на какие-то старые мешки. Закончив, сказал, что нет смысла никому говорить об этом, потому что мне все равно не поверят. И угрожал моей матери и всей нашей семье. Сказал, что не ручается за то, что с нами может произойти...
Последовало продолжительное молчание, нарушаемое только ударами капель дождя о стекло окна. Она сказала:
— Вы первый, кому я все это рассказала, Воген. Больше никому не говорила. Даже священнику. Разве это не странно?
Я отозвался охрипшим голосом:
— Я сожалею.
— Вы сожалеете? — Она словно взорвалась, выйдя из себя. — Боже, я их всех увижу в аду, Воген, всех до последнего, за то, что они сделали со мной, вы понимаете?
Она выскочила наружу, хлопнув дверью. Мне пришлось, и уже не в первый раз, разочароваться в роде людском. Было жаль не столько Нору Мэрфи, сколько ту несчастную, испуганную девочку на заднем дворе дома в Белфасте так много лет назад.
Я закурил сигарету, обернулся, чтобы выкинуть спичку в левое окно, и увидел за ним Бинни, который стоял точно окаменевший, с предсмертной мукой на лице. Надеюсь, что такого страдания в глазах не увижу больше никогда.
Я положил руку ему на плечо, это, казалось, снова вернуло его к жизни. Он диковато посмотрел на меня каким-то отсутствующим взглядом, потом повернулся и пошел вдоль палубы.
Мы подошли к острову Ратлин как раз к четырем утра. Из-за плохой видимости я только временами мог разглядеть проблески маяка. Дальше начинались, прямо говоря, враждебные воды, и я собрал обоих. Нору Мэрфи и Бинни, в рубке для последнего инструктажа.
Казалось, она окончательно пришла в себя, да и он тоже.
Я не мог даже на миг представить, что он сказал ей о подслушанном разговоре или скажет когда-нибудь. В своем унылом пальто он склонился над картой и снова стал мрачным, как всегда.
Я провел карандашом по карте, показывая курс:
— Сейчас мы здесь. Еще десять минут, и мы обогнем остров Крэг и возьмем курс на берег. Фарватер через рифы хорошо размечен, глубина достаточная.
— Кровавый Проход, — сказала Нора Мэрфи. — Это он и есть?
Я кивнул.
— Очевидно, здесь затонул один из самых больших кораблей испанской армады. Если верить старым документам, трупы всплывали здесь неделями. — Я взглянул на часы. — Сейчас четыре двадцать. Мы успеем на место к пяти. Светает около шести тридцати, и у нас хватит времени пройти туда и обратно. Будем надеяться, что ваши люди придут вовремя.
— Непременно.
— Как только мы войдем в проход, я погашу палубные огни и прошу обоих, вас и Бинни, пройти на нос и следить за сигналами. Красный свет с интервалами в две секунды в течение минуты или три сигнала туманного ревуна в течение минуты, если видимость совсем плохая.
А она была, без сомнений, очень плохая; мы медленно подкрадывались к берегу, и двигатели работали на самых малых оборотах. Особого риска не было, даже когда я выключил палубные и мачтовые огни, потому что Кровавый Проход имел добрых сто ярдов в ширину и был не слишком опасен.
Мы были близко, совсем близко, и я напрягал зрение, стараясь увидеть свет во тьме, но это было безнадежно при таком тумане и дожде. Но вот, высунувшись в окно, я услышал тройной сигнал туманного ревуна на расстоянии.
В дверях появился Бинни:
— Вы слышали, майор?
Я кивнул и ответил нашей туманной сиреной, дав точно такой же сигнал. Потом приказал Бинни вернуться на нос, убрал газ, и мы тихо двигались вперед. Снова прозвучал ревун, на этот раз очень близко, что удивило меня, потому что, по моим расчетам, оставалось идти еще с четверть мили.
Я снова ответил, как было условлено, и тут какой-то странный инстинкт, выработанный, как я понимаю, долгими годами жизни в опасности, подсказал, что происходит что-то очень скверное. Но поздно, ибо мгновение спустя луч прожектора вырвал нас из темноты, раздался рев запускаемых машин, и сторожевой корабль перерезал нам курс.
Я увидел английский военно-морской флаг, гордо развевающийся в тусклом свете, и тут же над нашими головами раздался грохот очереди крупнокалиберного пулемета.
Я инстинктивно пригнулся, а офицер на мостике прокричал в мегафон:
— Я посылаю людей к вам на борт. Ложитесь в дрейф, или я потоплю вас!
В дверях рубки возникла Нора Мэрфи.
— Что делать? — прокричала она.
— Думаю, теперь ясно, что делать.
Я заглушил двигатели, включил бортовые огни и закурил. Бинни прошел по палубе и остановился у открытого окна рубки. Я сказал ему:
— Запомни, парень, не дергайся. Иначе все испортишь.
Когда сторожевик подошел вплотную, два матроса спрыгнули к нам на палубу, бросили линь и быстро его закрепили. В военно-морском флоте на вооружение принят автомат «стерлинг», и мне показалось странным, что флотский старшина, который появился у поручней, держал на изготовку автомат «томпсон» старого образца, с дисковым магазином на сто патронов. Рядом с ним показался офицер, крупный мужчина в бушлате и фуражке. На шее у него висел морской бинокль.
У Норы Мэрфи перехватило дыхание, и она воскликнула:
— Боже мой, да это Фрэнк Берри!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22