— Вы проделали феноменальную работу, Пауэл. Поистине феноменальную. Я просто не нахожу слов. Это, наверно, замечательно — быть эспером.— И замечательно и страшно, сэр.— Вы все, наверно, очень счастливы.— Счастливы? — Пауэл задержался у двери и взглянул на Крэбба. — Были бы вы счастливы, комиссар, если бы вам пришлось всю жизнь провести в больнице?— Как в больнице?— Да, именно там мы все и живем. В психиатрической лечебнице. Без надежды на бегство, на избавление. Так что радуйтесь, что вы не эспер, сэр. Радуйтесь, что вам видна лишь внешность человека. Радуйтесь, что вам не приходится видеть ненависти, ревности, злобы, боли. Радуйтесь, что вам не часто открывается страшная сущность человека. Мир будет чудесным местом, когда все люди станут телепатами и освободятся от пороков, от всех аномалий… А до тех пор радуйтесь своей слепоте.Он вышел из управления полиции, взял прыгуна и понесся на север к Кингстонскому госпиталю. Сидя в кабине со свертком на коленах, он любовался величественным видом Гудзонской долины и насвистывал какой-то замысловатый мотив. Только раз он улыбнулся и пробормотал: «Подумать только, мне все же удалось просветить хоть немного Крэбба! Теперь остается только стабилизировать наши отношения. И главное, с сегодняшнего дня он будет сочувствовать щупачам и относиться к нам дружески».Внизу, постепенно развертываясь, показалась великолепная панорама Кингстонского госпиталя — солярии, бассейны, сады, спортивные площадки, коттеджи, клиники… Весь архитектурный ансамбль госпиталя был спроектирован в изысканном неоклассическом стиле. Прыгун пошел на посадку. Пауэл уже различал отдельные фигуры — сестер, врачей, пациентов. Загорелые, оживленные, они веселились, играли. Пауэл вспомнил о предупредительных мерах Правительственного Совета, которые гот должен был принять, справедливо опасаясь, как бы Кингстон не превратился в модный курорт: слишком много жаждущих развлечения богатых бездельников стремились туда попасть, симулируя различные заболевания.Справившись в комнате посетителей, где найти Барбару де Куртнэ, Пауэл отправился в указанном направлении. Он очень ослабел за последние дни, но сейчас его так и подмывало перемахнуть через изгородь, взобраться на ворота или пуститься бегом по дорожке. Ему не терпелось поскорее задать Барбаре вопрос, не дававший ему покоя с самого утра, с того момента, когда, очнувшись после недельного оцепенения, он почувствовал, что в силах подняться.Они увидели друг друга одновременно. Их разделял широкий газон, примыкавший к великолепному саду и каменным террасам. Барбара замахала рукой и бросилась к нему прямо по траве. Он тоже побежал ей навстречу. И вдруг их охватило смущение. Они остановились в нескольких шагах друг от друга и впустили глаза.— Хэлло, — сказала она.— Хэлло, Барбара.— Я… — начала она. — Давайте пройдем в тень, ладно?Они повернули к террасе. Пауэл краем глаза взглянул на девушку. Она снова вернулась к жизни, такой он ее еще не видел. Прежним в ней оставалось только знакомое ему озорное выражение лица, лукавая мина сорванца-мальчишки, которую он считал следствием лечения но методу Deja Eprouve. Она вся светилась пленительным веселым озорством. И в то же время была взрослой. Взрослой девушкой, незнакомой ему.— Сегодня вечером меня выписывают, — сказала Барбара.— Я знаю.— Я так благодарна вам за все, что вы…— Пожалуйста, не говорите этого.— За все, что вы для меня сделали, — твердо закончила Барбара.Они сели на каменную скамью.— Я хочу, чтобы вы знали, как я вам благодарна, — сказала она, серьезно взглянув на него.— Ради бога, Барбара, пожалуйста, не нужно. Вы меня просто пугаете.— В самом деле?— И вас так близко знал, когда вы… как бы это сказаться… были ребенком. А теперь…— Теперь я снова взрослая.— Да.— И нам нужно как следует познакомиться. — Она приветливо улыбнулась.— Ну, скажем, завтра за чаем в пять часов?— В пять часов?..— Попросту. Смокинга не нужно.— Послушайте, — в отчаянии начал Пауэл. — Я много раз помогал вам одеваться. И причесываться, и зубы чистить.Барбара небрежно махнула рукой.— Ваше поведение за столом было ниже всякой критики. Вы любили рыбу и терпеть не могли баранину. Однажды вы запустили бараньей котлетой мне в глаз.— Это было сто лет назад, мистер Пауэл.— Всего лишь две недели, мисс де Куртнэ.Она величественно поднялась.— Право же, мистер Пауэл, мне кажется, нам следует прервать нашу беседу. Ваша склонность к хронографическим инсинуациям… — Она остановилась, посмотрела на него, и опять выглянул сорванец-мальчишка. — Хронографические? — переспросила она.Пауэл выронил пакет и сжал девушку в объятиях.— Мистер Пауэл, мистер Пауэл, мистер Пауэл, — шептала она. — Здрасте, мистер Пауэл.— Бог ты мой, Барбара… Бэри, милая. А я-то уж решил, что ты это серьезно.— Вот тебе расплата за то, что сделал меня взрослой.— Ты всегда была злопамятным ребенком.— А ты придирой. — Барбара отклонилась назад и посмотрела на него. — Какой же ты на самом деле? Какие мы оба? Успеем мы узнать друг друга?— Успеем?— Прежде чем… Не, не могу сказать. Лучше прочитай у меня в мыслях.— Так нельзя, моя хорошая. Скажи сама.— Мэри Нойес мне рассказала. Все рассказала.— О! Вот как?Барбара кивнула.— Но мне все равно. Все равно. Она права. Я на все решусь. Даже если ты не можешь на мне жениться…Он засмеялся. Его радостное возбуждение вот-вот готово било хлынуть через край.— Ни на что ты не должна решаться, — сказал он. — Сядь. Я хочу задать тебе один вопрос.Она села к нему на колени.— Вернемся еще раз к той ночи, — сказал он.— В Бомон Хаузе?Он кивнул.— Мне трудно говорить об этом.— Это займет меньше минуты. Ну а теперь представь: ты в постели, спишь. Потом вдруг просыпаешься и стремглав бежишь в ту комнату. Ты помнишь остальное…— Да.— Всего один вопрос. Тебя разбудил крик. Что за крик?— Ты сам знаешь.— Я знаю, но хочу, чтобы ты сказала. Скажи вслух.— А что, если у меня… А если опять будет припадок?— Не будет. Говори.Она долго молчала, потом тихо проговорила: «На помощь, Барбара!»Он кивнул.— Кто это кричал?— Как кто? Ну, конечно… — девушка вдруг замолчала.— Кричал не Бен Рич. Зачем ему было звать на помощь? Он в ней не нуждался. Кто же кричал?— Мой… мой отец.— Но он не мог говорить, Барбара! У него был рак горла, он и слова не мог вымолвить.— Я услыхала его.— Нет, приняла телепатему.Она вскинула на него глаза. Потом покачала головой.— Нет, я…— Ты приняла телепатему, — мягко повторил Пауэл. — Ты скрытый эспер. Отец позвал тебя телепатически. Если бы я не был таким ослом и не сосредоточил все мысли на Риче, то давно бы уже догадался. Когда ты жила у меня, ты бессознательно прощупывала и меня и Мэри.Барбара все не могла усвоить эту мысль.«Ты меня любишь?» — вдруг спросил он.— Люблю, конечно, — тихо отозвалась она, — только, по-моему, ты выдаешь желаемое…— Кто это спрашивал?— О чем?— Любишь ли ты меня?— Да ведь ты сам только что… — она запнулась, но все-таки попробовала договорить. — Ты сказал… т-ты…— Я ничего не говорил. Теперь ты поняла? Вот почему нам не нужно ни на что решаться.Прошло, казалось, несколько секунд, а на самом деле добрых полчаса, когда страшный грохот на террасе над их головами заставил их отстраниться друг от друга и с удивлением взглянуть вверх. На каменной стене появилось какое-то голое существо. Некоторое время оно стояло, что-то невнятно бормоча, взвизгивая и подергиваясь всем телом, потом низвергнулось вниз, скатилось по клумбам цветника и плюхнулось на газон, дергаясь, как гальванизированная лягушка и крича истошным голосом. Это был Бен Рич, почти неузнаваемый, полуразрушенный.Пауэл быстро повернул Барбару к нему спиной и прижал к себе.— Ты по-прежнему моя девочка? — проговорил он, взяв ее за подбородок.Она кивнула.— Я не хочу, чтобы ты видела это. Это не опасно, но тебе не нужно на это смотреть. Беги-ка в павильон и подожди меня там. Будь умницей, ладно? Отлично. Ну, беги, скорей!Она схватила его руку, быстро поцеловала и, ни разу не оглянувшись, перебежала черве газон. Пауэл проводил ее глазами и, когда она скрылась, повернулся к Ричу.Когда в Кингстонском госпитале человека подвергают Разрушению, то разрушают всю его психику. В результате серии осмотических инъекций разрушение начинается с самых верхних пластов сознания, корковых слоев, постепенно продвигаясь вглубь, размыкая все циклы, стирая все виды памяти, истребляя все накопленное психикой со дня рождения. И по мере того как пласт за пластом стирается мироощущение пациента, каждая клетка, возвращая свою долю энергии, превращает его тело во вздрагивающий клубок, в водоворот распада.Но не в этом боль, не в этом ужас Разрушения. Самое страшное состоит в том, что сознание не покидает человека, что, в то время как стирают душу, разум сознает свою медленную, движущуюся вспять смерть, сознает, что в конце концов тоже исчезнет, и ждет нового рождения, и прощается с жизнью, и скорбит на собственных нескончаемых похоронах. В мигающих, вздрагивающих глазах Бена Рича Пауэл увидел это сознание своей гибели, и боль, и трагическое отчаяние.— Как это он умудрился отсюда сверзиться? Что его связанным, что ли, держать? — Над стеной террасы появилась голова доктора Джимса. — О, здравствуйте, Пауэл. Вот ваш приятель. Вы его помните?— Очень живо.Обернувшись назад, Джимс распорядился:— Пройдите на газон и подберите его. Я с него теперь глаз не спущу. — Он повернулся к Пауэлу. — На редкость энергичный малый, прямо бурлит весь. Мы возлагаем на него большие надежды.Рич пронзительно завизжал и дернулся.— Как проходит Разрушение?— Великолепно. У него такой запас жизненных сил, что хватит на что угодно. Мы воздействуем на него по ускоренной системе. Через год он должен быть готов к новому рождению.— Я жду этого с нетерпением. Нам нужны такие люди, как Рич. Жаль было бы его лишиться.— Лишиться? Каким образом? Не думаете же вы, что такой пустяк, как это его падение со стены…— Нет, я имею в виду совсем другое. Три или четыре сотни лет назад наш брат полицейский ловил людей, подобных Ричу, только для того, чтобы предать их смерти. Это называлось смертная казнь.— Вы шутите.— Честное скаутское.— Но это же бессмыслица! Если у человека хватило смелости в таланта, чтобы переть против общества, он, несомненно, незауряден. Его нужно ценить. Исправьте его и превратите в положительную величину. Зачем его уничтожать? Если мы станем разбрасываться такими людьми, так у нас, чего доброго, останутся одни овцы.— Не знаю. Может быть, в те времена им и нужны были овцы.На газон рысцой примчались санитары, подняли Рича, поставили на ноги. Он кричал и вырывался. Мягко и искусно утихомиривая его с помощью особых приемов кингстонского дзю-до, они быстро проверили, нет ли у него переломов или растяжения, и, удостоверившись, что все в порядке, повели его прочь.— Одну минутку, — окликнул их Пауэл. Он взял со скамьи таинственный сверток и развернул его. Это была коробка конфет, одна из самых великолепных, какие только продавались у «Сюкре и Си». Пауэл подошел к разрушаемому человеку и протянул ему коробку.— Вот вам подарок, Бен. Возьмите.Голое существо угрюмо уставилось сперва на Пауэла, потом на коробку. Наконец две неловкие руки неуклюже вытянулись вперед и взяли подарок.— Фу ты черт, валандаюсь с ним как нянюшка, — сердито буркнул себе под нос Пауэл. — Все мы няньки в этом сумасшедшем мире. Стоит ли он того?И вдруг из клубившегося в Риче хаоса вспышкой вырвалось:«Пауэл — щупач — Пауэл — друг — Пауэл — друг…»Это было так внезапно, так неожиданно, так наэлектризовано жаркой благодарностью, что Пауэла словно залило горячей волной, и к глазам подступили слезы. Он попробовал улыбнуться, потом молча повернулся и зашагал через газон к павильону, где ждала его Барбара.— Слушайте, — восклицал он, исполненный ликования, — слушайте, вы, нетелепаты! Вы должны узнать это. Должны это понять. Вы должны смести барьеры. Сорвать покровы. Мы видим истину, которая вам не видна. Мы видим, что в человеке нет ничего, кроме любви и верности, мужества и доброты, самоотверженности и благородства. Все остальное — это лишь барьер, воздвигнутый вашей слепотой. Настанет день, когда не останется преград, разделяющих наши умы и сердца.В бесконечной Вселенной не существовало ничего неповторимого и нового. Странный случай, миг чудесный, поразительное совпадение событий, обстоятельств и взаимоотношений — все это уже не раз бывало на планете, оборачивающейся вокруг светила, Галактика которого девятикратно возрождалась заново каждые двести миллионов лет. В мире была радость. Радость придет вновь…

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29