Сейчас, двигаясь по солнечной стороне астероида, он понял, что глубоко заблуждался. Да, здесь преобладал не белый, а, наоборот, черный цвет. Но и солнце — оно казалось отнюдь не тем привычным источником света и тепла, — нет, оно было Солнцем с большой буквы, яростным светилом, обрушивающим на сверкающий черный камень потоки жгучего бешенства, назвать которое светом было весьма нелегко.
— Кажется, там вход, — произнесла Люси, более глазастая, чем Леон. — Там, справа. Ты видишь?
Леон прищурился и действительно разглядел странно уцелевший на фоне общего разгрома прямоугольник внешней шлюзокамеры. До него было не более двадцати метров: если бы не Люси, он, возможно, и не заметил бы его в этом ужасном сверкании серебристых стен.
— Дверь вынесена, — продолжала девушка, — попробуем?
— Разумно, — согласился Леон, — наверное, там должен быть какой-то коридор, ведущий в глубь здания.
Смешно подпрыгивая, они двинулись по почти гладкому темному камню посадочной площадки. Буквально через несколько шагов Леон споткнулся, дернулся всем телом и на несколько мгновений взмыл вверх. Приземлившись, он изогнул в шлеме шею и поглядел себе под ноги. На усеянном мелкими камнями поле лежал изуродованный, страшно перекрученный гофрированный рукав воздуховода. Выглядел он так, словно его выбросило жуткой силы взрывом.
«Не исключено, — подумал Леон. — Похоже, здесь действительно было жарко. Но, черт его возьми, кому же принадлежала эта станция?»
Он и в самом деле ни разу не слышал о каких-либо попытках возвести долговременный исследовательский комплекс в поясе астероидов. Тем более о его гибели… Впрочем, до Депрессии, которая изменила привычную карту мира и едва не перевернула всю Землю с ног на голову, «белые» государства отправляли корабли сотнями — возможно, какая-то компания добралась и до этой мрачной пустыни?
Дверь шлюзокамеры, характерно скругленная по углам, валялась внутри, закрыв собой высокий комингс. Входной проем встретил Леона паутиной обвисших уплотнителей — протянув руку, он пощупал один из них и усмехнулся. Вязкий некогда пластик легко раскрошился в его пальцах. Конечно, это не говорило ни о чем: в космосе все стареет мгновенно, — но тем не менее в душе Леона зашевелился холодок. Станция казалась старой, очень старой. Включив прожектор, Макрицкий шагнул вовнутрь шлюзокамеры.
На стене, вспучившейся, словно под воздействием немыслимых температур, темнела синяя надпись «Brodley biology» и эмблема в виде стилизованного орла, горделиво оседлавшего глобус. Леон никогда не слышал о подобной компании. Теперь он практически не сомневался в том, что станция была выстроена до Депрессии, скорее всего годах в сороковых, когда резкий рывок технологий сделал межпланетные перелеты баснословно дешевыми и доступными даже для небольших фирм, не говоря уже о крупных корпорациях.
Внутренняя дверь была наполовину открыта. Луч прожектора вспорол чернильную тьму коридора, и Леон увидел, что находится перед широкой аркой, ведущей куда-то в глубь строения. Рядом с ним скользнул поток света, льющийся из фонаря Люси.
— Что там, дальше? — спросила она.
— Не знаю, — хмыкнул Леон, — но нам стоит поспешить. Времени осталось всего ничего.
Арка вывела их к лестнице, полого идущей вниз. Сквозь узкие проломы в потолке кинжалами били тонкие лучики солнечного света, в которых танцевали поднимаемые шагами пылинки. Строение, по-видимому, расползлось по всем своим швам.
— Черт, какая жуть, — заметила Люси.
— Вот про черта, пожалуйста, не надо, — поежился Леон. — Не здесь, хорошо?
Лестница закончилась коридором, который, раздваиваясь, уходил в темную глубь станции.
— Я предлагаю разделиться, — сказал Леон. — Я пойду налево, ты — направо. Только недалеко, и помни о манометре, хорошо?
— Вы, мужики, всегда думаете о том, чтобы пойти налево, — грустно усмехнулась девушка. — Ладно, идем. У нас еще двадцать минут, да?
— Не меньше. Но ты все равно не забирайся очень далеко. Лучше потом вернуться на челнок и перезарядиться.
Через десяток метров Леон увидел первую дверь: она висела, сорванная с одной петли. Он толкнул ее плечом и заглянул в помещение. В свете фонаря блеснули какие-то столы с давно мертвым оборудованием, мертвый глаз большого дисплея. Убедившись, что баллонами с кислородом здесь и не пахнет, Леон двинулся дальше. Соседняя комната также оказалась какой-то лабораторией. В ней Макрицкий разжился массивным топором, снятым с пожарного щита.
Преодолев еще одну короткую лестницу, Леон вышел в довольно просторное помещение с высоким потолком. Белый луч прожектора выдернул из мрака высоченные двери шкафов, перевернутый лабораторный стол и остановился. На Леона смотрела мумия в истлевшем желтом халате. При жизни она была, кажется, женщиной: на затылке уцелел пучок рыжих волос, шею обвивало жемчужное ожерелье. Леон нагнулся. Лаборантка умерла от внезапной потери воздушного давления — он уже видел нечто подобное, когда его корабль наткнулся на давно погибший французский планетолет, который болтало в окрестностях Венеры. Это было не совсем удушьем, нет. Здесь, на станции, случилась мгновенная разгерметизация всех отсеков и помещений, и воздух ушел буквально в секунду, раньше, чем сработали аварийные системы. На «французе» тогда бахнул главный генератор, и весь экипаж выглядел так, словно людей разорвало изнутри. Что же, черт возьми, могло взорваться здесь?
Леон выпрямился и подумал, что в таком крупном помещении могут оказаться аварийные запасы кислорода или на худой конец какие-нибудь дыхательные приборы. Компактные преобразователи углекислоты появились намного позже, чем была построена станция, но сейчас его устроили бы даже обычные маски с баллонами.
Макрицкий развернулся и с размаху вонзил свой топор в первый попавшийся шкаф. Дверь послушно перекосилась, открывая доступ вовнутрь. Леон нетерпеливо дернул ее на себя и замер.
Он не мог даже кричать, потому что страшный спазм мертвой хваткой перехватил ему горло. На него смотрел Ужас.
То, что Леон принял за шкаф, было на самом деле герметичной колбой. Резкий свет фонаря бился о толстый пластик, за которым, в мутноватой жиже питательного раствора, плавал эмбрион, жуткий настолько, что редкий кошмар, навестивший Леона под утро, мог сравниться с этим. Сперва он решил, что перед ним — неродившийся детеныш какого-то гуманоида, но уже через мгновение понял, что это все же сын человеческий. Его череп, скукожившийся от времени, был сильно вытянут назад, четыре руки имели длинные, оснащенные небольшими перепонками, когтистые пальцы, распахнутые в смертной муке глаза походили на кошачьи…
Станция, выстроенная на никому не известном астероиде, занималась разработками направленных мутаций человеческого генотипа. Здесь совершалось преступление, караемое всеми разумными расами Галактики как одно из наиболее тяжких, как отступление от знаменитого Кодекса Хрембера, нарушения которого не допускались никогда. В тридцатые годы человечество уже приняло Кодекс, навязанный ему эмиссарами Старших, — значит, кто-то осмелился наплевать на закон, управлявший, как говорили, всеми разумными?
Леон сглотнул слюну и всадил топор в следующую дверь. Там была та же самая картина. И дальше, и дальше… Два десятка дверей — два десятка колб. Погибнув, станция сумела сохранить своих жутких питомцев от тлена, и они выглядели почти живыми. Леон присел на край стола, чувствуя, как пот заливает лоб.
«Главное — зачем? — подумал он. — Зачем?! Чего они хотели этим добиться, понимая, что все скрытое так или иначе станет явным и от возмездия им не уйти?
Ему приходилось слышать о маньяках-ученых, способных на любые преступления ради голого научного интереса, но верить в такую ахинею как-то не хотелось. В конце концов, сейчас не Средневековье… следовательно, кому-то это было действительно нужно.
Леон подбросил в руке свой топорик и вышел в коридор. Кислород здесь скорее всего был, но искать его следовало всерьез — нужно было вернуться на челнок и перезарядить дыхательные патроны.
— Лю, — позвал он, — давай, наверное, возвращаться. Возьмем новые часовые патроны и поищем более основательно. Ты слышишь меня, старуха?
— Я, кажется, нашла! — ответил ему слабый голос девушки (Леон удивился, что может мешать работе ее передатчика на таком незначительном расстоянии).
— Что ты нашла? — почти выкрикнул он, чувствуя, как заколотилось в груди сердце.
— Здесь баллоны, старинные баллоны, их целый штабель. И редукторы, по-моему. Сейчас, я… а-ай! О-оо…
— Что с тобой?!
Ответом ему был слабый стон. Леон перехватил топор и понесся вверх по лесенке, не прекращая звать свою подругу.
— Я упала… — совсем тихо произнесла вдруг она. — А на меня упала какая-то балка. Она меня держит, я не могу выбраться. Как больно, Лео! Помоги мне, скорее!
— Где ты находишься?
— Выломанная дверь слева по коридору, ты увидишь… потом вниз. Здесь какой-то склад, но стены почти упали вовнутрь, и теперь тут завал. Черт, кажется, у меня перелом бедра. Не могу даже двинуться.
— Я иду! Иду!
Пробегая по коридору, Леон вдруг заметил, как следом за ним крадется странный золотистый лучик света, но решил, что ему это мерещится, тем более что после развилки свет пропал. Выломанную Люси дверь он нашел сразу же, едва вбежал в ее коридор.
Девушка лежала на куче какой-то рухляди, придавленная огромным потолочным двутавром. Едва глянув, Леон застонал. Балка была настолько громадна, что приподнять ее он не смог бы никак, даже при таком небольшом тяготении она весила не меньше трех сотен кило. Под стеной, куда, очевидно, и тянулась Люси, и в самом деле высился штабель желтых в коричневую полосу кислородных баллонов.
Леон присел на корточки, взял ее за руку и слабо всхлипнул.
— Боже, боже, ну почему все так глупо?
За прозрачным забралом шлема мягко изогнулись полные губы Люси.
— Самое обидное, что я не могу тебя поцеловать. Скажи, а Клев действительно такой красивый, как ты говорил?
Макрицкий замотал головой. Встав, он поднял с пола свой топор, подсунул рукоять под балку и налег на нее всем своим весом. Это было бессмысленно, двутавр даже не двинулся с места. Леон почувствовал, что задыхается, машинально посмотрел на табло дыхательной системы и осел на пол рядом с девушкой.
— У меня «сдох» преобразователь, — тихо проговорил он.
Люси охнула и отчаянно забилась, пытаясь вывернуться из-под вмявшей ее в металлический хлам балки.
— А… кислород? — выкрикнула она.
— Ну, это минуты три, — прошептал в ответ Леон. — Или меньше.
Дышать становилось все тяжелее. Он лег на гору железа, прижался забралом к ее шлему и замер.
— Не говори ничего, — едва слышно простонала Люси. — Лучше… лучше я.
Почему же ее так плохо слышно? Мысли стремительно кружились в голове, цеплялись одна за другую: «Что это за попискивание в наушниках? Самое обидное, конечно, то, что она не увидит деда… дед был бы рад. Дед сидит сейчас с удочкой, а за его спиной тихо шевелится листва деревьев, и где-то свиристит соловей. А в камышах плещет рыба… да что же это за писк?., нет, какая рыба, сейчас же осень! Люси, почему я ни разу не сказал тебе, что у тебя самая шикарная грудь на свете? И глаза… у тебя такие игривые глаза… Боже, почему я не могу вспомнить ни одной молитвы?»
Леон медленно поднял руку, перекрестился и повернулся на бок, чтобы обнять девушку.
— Что это? — Голос Люси был странно хриплым. — Да встань же! Кто… кто это?
Леон тяжело поднял голову и решил, что умирает. Из дверного проема лился мощный поток золотого света, и в его нестерпимом сиянии к нему быстро приближались три человеческие фигуры.
Когда до них оставалось меньше метра, Леон Макрицкий понял, что это не ангелы, ибо ангелы не носят скафандров. Да каких скафандров! Трое, идущие через завалы металлической рвани, до боли напоминали ему героев давно забытых боевиков прошлого века: на них были чешуйчато-черные комбинезоны, мощные наплечники с овалами каких-то внешних агрегатов, тяжелые на вид сапоги и — огромные, устрашающего вида кобуры на широких поясах. Лиц Леон не видел, так как гладкие черные шлемы были абсолютно непрозрачны.
Подойдя, двое склонились над замолкшей от ужаса девушкой, а третий, чуть меньший ростом, протянул затянутую в перчатку ладонь, чтобы помочь подняться Леону. Макрицкий потянулся к ней, такой человеческой, обычной пятипалой ладони, и весь мир закружился перед его глазами. Где-то далеко-далеко пропищал голос Люси: «Это же они!!!» — и свет погас.
Глава 3
— Пан Макрицькій… — Голос, мягкий и одновременно требовательный, принадлежал белокурой женщине лет сорока в светло-сером комбинезоне с орлом люфтваффе на левой стороне груди, которая, сидя на краешке койки, осторожно держала его за запястье. — Пан Макрицькій, вы мене розумієте?
Его взгляд приобрел осмысленное выражение, и женщина обрадованно потрепала Леона по плечу.
— Ну? Як справи, пане капітан?
— Ви маєте розмовляти німецькою, — прочистил он горло. — Я вільно зрозумію вас. Де я?
— Вы — на борту германского патрульного рейдера «Бремен». Я бортврач, обер-лейтенант Карен Зентара. Как вы себя чувствуете? С вами очень хочет поговорить наш командир…
— Как я здесь очутился? — перебил ее Леон. — Сколько… сколько времени я здесь?
— Шесть часов назад мы приняли общий SOS вашего челнока и сразу же поспешили на помощь. Вы были совсем рядом… Когда наши парни поднялись на борт, вы уже фактически умирали. Наверное, вы потеряли сознание до того, как увидели нас? Как случилось, что из всего экипажа уцелели вы один?
— У меня кружится голова, — пожаловался Леон. — Дайте мне отдохнуть… хотя бы часик. А потом можно и командира. Gut?
— О, конечно, конечно! — докторша поправила край легкого шерстяного одеяла и поднялась. — Если я буду нужна, вызовете меня через интерком.
Дождавшись, когда за ней закроется гермодверь отсека, Леон резво вскочил и подбежал к висевшему на стене табло хронометра. Нажав на клавишу, он вызвал на экран календарь… после чего в глубокой задумчивости вернулся на койку.
1 2 3 4 5 6 7