едва завидев ее, все жители селения падали ниц и не вставали, пока она не проходила мимо.
Но одна молодая женщина, прорвав окружение жрецов, подбежала к Лео, бросилась перед ним на колени и поцеловала ему руку. Женщина была та самая, которую он спас: благородного вида, с пышной копной рыжих волос; рядом с ней был и ее муж, на его руках все еще багровели рубцы от веревок. Наша проводница – уж не знаю каким образом – заметила это происшествие. Она обернулась и сделала знак, который Орос хорошо понял.
Он подозвал женщину и строго спросил ее, как смеет она, недостойная, притрагиваться к чужеземцу губами. Она ответила, что поступила так, потому что ее сердце переполнено благодарностью. Орос сказал, что только поэтому ее и прощают; более того, в награду за перенесенные ими муки ее муж возводится в сан вождя племени – таково милостивое соизволение Матери. Он велел всему племени беспрекословно повиноваться новому вождю в соответствии с их обычаями; в случае же если он будет вести себя неподобающим образом, надлежит немедленно о том донести, и он понесет наказание. И Орос махнул рукой, приказав паре отойти, и пошел дальше, не слушая ни их изъявлений благодарности, ни радостных криков толпы.
Когда мы проходили по той же самой расселине, что и вчера, но только в обратную сторону, мы услышали звуки торжественного пения. Вскоре, за поворотом, мы увидели процессию, которая двинулась нам навстречу по мрачной горловине, где и днем не показывалось солнце. Впереди ехала не кто иная, как прекрасная Хания, за ней – ее старый дядя, Шаман, далее тянулась вереница бритых жрецов в белых одеждах: они несли гроб с телом Хана, – покойник лежал с открытым лицом, обряженный во все черное. Мертвый он выглядел более пристойно, чем при жизни: этот безумный, распутный человек обрел в смерти что-то похожее на достоинство.
Так состоялась наша встреча. При виде нашей проводницы в ее белых пеленах конь Хании взвился на дыбы, и я испугался, что всадница упадет. Но ударом хлыста и повелительным окриком она заставила коня смириться.
– Кто эта старая ведьма в белом тряпье, которая смеет преграждать путь самой Хании Атене и ее покойному повелителю?! – воскликнула она. – Мои гости, я вижу, вы в дурном обществе, если вы будете следовать за этим злым духом, вам не миновать беды. И ваша проводница, должно быть, сущий урод, иначе она не прятала бы своего лица.
Шаман потянул Ханию за рукав; а жрец Орос с поклоном попросил ее не произносить слов столь кощунственных – кто знает, куда их может занести ветер. Но в Атене клокотала необъяснимая ненависть, и она никак не унималась, обращаясь к нашей проводнице без всякой почтительности.
– А мне все равно, куда их занесет ветер, – кричала она. – Сними с себя это тряпье, колдунья: в такое обряжают только труп, чтобы не видеть его безобразия. Покажись в своем истинном облике, ночная сова; уж не думаешь ли ты испугать меня этим лохмотьем, в которое закутывают мертвецов, да ты и есть мертвец.
– Замолчи, госпожа, умоляю тебя, замолчи, – попросил Орос, чья всегдашняя невозмутимость была поколеблена. – Она сама Посланница, облеченная высшим могуществом.
– Все ее могущество бессильно против меня, Хании Калуна, – ответила Атене. – Так я думаю. Да и какое у нее могущество? Пусть она его покажет. А если могущество и есть, то не ее собственное, а этой горной ведьмы, которая прикидывается духом и всякими колдовскими штучками сманила моих гостей, – она показала на нас, – да еще и погубила моего мужа.
– Замолчи, племянница, – вскричал старый Шаман, чье морщинистое лицо побелело от ужаса; Орос же воздел руки, как бы взывая к некой незримой Силе.
– Оты, всевидящая и всеслышащая, будь милосердна, молю тебя, прости эту безумицу, дабы кровь гостьи не обагрила руки твоих слуг и не потерпела урона в глазах людских древняя честь служения тебе.
Так он молил, но хотя его руки были подняты к небу, его глаза, как, впрочем, и наши, были устремлены на провидицу. Я увидел, что она тянет вверх руку точно таким же жестом, каким убила, вернее, обрекла на смерть, колдуна. Но затем, видимо передумав, она указала на Ханию. Не пошевелилась, не произнесла ни слова, лишь указала на Ханию – ив тот же миг гневные слова застыли на устах Атене, ее глаза утратили яростный блеск, кровь отхлынула от щек. Да, она стала такой же бледной и безмолвной, как и тело, что покоилось в гробу позади нее. Укрощенная невидимой силой, она хлестнула коня с таким бешенством, что он молнией пронесся мимо нас в селение, где должна была остановиться погребальная процессия.
Когда Шаман Симбри проезжал мимо Ороса, жрец схватил его коня за узду и сказал:
– Мы уже встречались с тобой, Шаман, еще когда хоронили отца твоей госпожи. Предупреди же ее, чтобы она не смела больше так отзываться о властительнице этой страны: ты-то знаешь, как велико ее могущество. Передай ей от меня, что, не будь она вестницей смерти, чья особа, как известно, неприкосновенна, она наверняка разделила бы участь своего господина. Прощай, завтра мы поговорим вновь. – И, отпустив узду, Орос пошел дальше.
Вскоре траурная процессия была уже на большом отдалении от нас; мы вышли из горловины и направились вверх по склону, к нижнему краю сверкающих снегов. В тот миг, когда мы выбрались из темного ущелья, где нависающие сосны преграждали доступ дневному свету, мы вдруг хватились нашей проводницы: она куда-то исчезла.
– Уж не вернулась ли она, чтобы усмирить Ханию? – спросил я у Ороса.
– Нет, – слегка усмехнулся он, – я думаю, что она поспешила вперед, чтобы предупредить о приближении гостей Хесеа.
– В самом деле? – ответил я, пристально разглядывая голые склоны, где и мышь не могла бы проскользнуть незамеченной. – Понимаю – она поспешила вперед.
На том разговор и кончился. И все же я так и не понял: как она скрылась. Может быть, нырнула в одну из многочисленных пещер и галерей, которыми, как соты, была пронизана вся Гора.
Подъем продолжался до самого вечера; мы медленно приближались к краю снегов; все это время мы расспрашивали жреца Ороса обо всем нас интересовавшем. Вот что мы от него узнали.
В самом начале мира, так сказал Орос, тысячи и тысячи лет назад на Горе господствовал культ огня; во главе этого культа стояла женщина, верховная жрица. Однако около двадцати веков назад страна была захвачена военачальником Рассеном, который объявил себя Ханом Калуна. Рассен привел с собой новую верховную жрицу, которая поклонялась египетской богине Хес, или Исиде. Эта женщина заменила чистый и простой культ огня на новую религию, которая сочетает некоторые старые обряды с поклонением Духу Жизни, или Природе, чьей земной представительницей и является жрица.
Об этой жрице Орос не хотел сказать ничего, кроме того, что она «никогда не отсутствует»; но мы все же выяснили, что, когда жрица умирает или, как он выразился «предается сожжению», ее место занимает родная или приемная дочь, все под тем же именем Хес, Хесеа или Мать. Когда мы полюбопытствовали, увидим ли мы эту «Мать», он ответил, что она очень редко являет свой лик. О том, как она выглядит, и о ее атрибутах он сказал только, что ее обличие постоянно меняется и, когда пожелает, она пускает в ход «все свое могущество».
Вся община, по его словам, насчитывает всегда ровно триста жрецов и столько же жриц. Желающим разрешается жениться или выйти замуж, из их детей и вырастают новые поколения жрецов и жриц. Поэтому они отличаются своими расовыми особенностями от всех остальных. Это, собственно, было ясно и без его объяснений; все, кто составлял наш эскорт, очень походили друг на друга: утонченно красивые, темноглазые, с четко вылепленными чертами лица и оливковой кожей, они могли быть потомками восточных вельмож с примесью египетской или греческой крови.
Мы спросили Ороса, человеческими ли руками создан этот огромный каменный Знак Жизни, возносящийся над вершиной Горы. Он ответил: нет, это творение самой Природы, а сноп света, проникающий иногда через петлю, исходит от огня, бушующего в кратере вулкана. В гигантской каменной скале первая жрица узнала знакомый египетский Знак Жизни; под ним она и расположила свои жертвенники.
Гора с ее широкими склонами и прилегающими землями населена множеством полудиких людей, признающих верховную власть Хесеа, приносящих ей все необходимое, включая еду и металлы. Жрецы, однако, выращивают много скота и зерна, даже на затененных участках; металлы же они обрабатывают собственными руками. Их власть зиждется на чисто моральной основе; в течение многих веков Община не вела никаких завоевательных войн, а сама Мать ограничивается лишь наказанием преступников – мы уже видели, как это делается. Жрецы не несут никакой ответственности за мелкие стычки между племенами и обитателями Равнины; вождей, которые их ведут, смещают, если, конечно, они не стали жертвами нападения. Но все племена приносят клятву защищать Хесеа и Общину и, несмотря на внутренние распри и междоусобицы, готовы погибнуть за нее все, до последнего. Но они убеждены, что надвигается решительная война между жрецами Горы и обитателями Калуна, и уже делают все необходимые приготовления.
Таковы были сообщенные им сведения, и все дальнейшее подтвердило их достоверность.
К закату мы достигли большой, в несколько тысяч акров, чаши, расположенной ниже снегов и наполненной плодородной землей, смытой, как я полагаю, с верхних склонов. Это место – оно находилось с юго-западной стороны Горы – и самой своей конфигурацией, и нависающими скалами было хорошо укрыто от холодных ветров, и даже на такой высоте здесь снимали обильные урожаи пшеницы и других злаков, выращиваемых обычно в странах с умеренным климатом. Поля принадлежали Общине и были прекрасно возделаны. В эту долину, снизу она была невидима, мы вошли через узкий проход, который можно легко оборонять от целой армии.
Не буду описывать другие особенности долины, скажу только, что почва здесь подогревается вулканическим теплом, а если время от времени случаются извержения, то потоки лавы проходят севернее или южнее.
Миновав поля, огороды и сады, мы подошли к небольшому городку с красивыми домами из базальта. Здесь обитали жрецы, здесь они находились, если не исполняли священные обязанности; но горцам и чужеземцам путь в это место был строго заказан.
Идя по главной улице, мы уперлись в отвесный каменный склон, где был высечен портал с массивными железными воротами поистине фантастической работы. Тут, прихватив с собой моего коня, наш эскорт повернул обратно, – и мы остались одни вместе с Оросом. При нашем приближении ворота открылись сами. С какими чувствами мы вошли внутрь – я даже не берусь описывать; пройдя по короткому темному коридору, мы оказались перед высокими окованными дверями. Они также растворились сами; в следующий миг мы попятились назад, пораженные и полуослепленные ярчайшим светом, который хлынул нам в глаза.
Попробуйте представить себе неф самого большого алтаря, что вам когда-либо приходилось видеть; удвойте, утройте его размеры – и вы получите кое-какое представление о храме, где мы очутились. Можно предположить, что некогда здесь была огромная пещера, но кто может сказать с уверенностью? И гладкие стены, и многочисленные колонны, что возносились к сводчатому потолку далеко вверху, были плодом труда людей, давно уже умерших, вне всякого сомнения, тех огнепоклонников, что жили здесь тысячи лет назад.
Но самое любопытное – как освещался этот огромный храм; ни за что не догадаетесь. С помощью витых столбов пылающего огня. Я насчитал восемнадцать, но, может быть, их было и больше. Они поднимались из отверстий в полу, как бы отделяя своими рядами боковые приделы. Огненные столбы возносились до самого потолка, одинаково высокие и широкие – так могуч был напор газа; верхушки их терялись в вытяжных трубах, проделанных в толще Горы. От огня не исходило ни запаха, ни дыма, ни хотя бы тепла, которое было бы хорошо ощутимо в большом, холодном Святилище; лишь ослепительно белый, как от расплавленного чугуна, свет и такое громкое шипение, будто здесь собрались тысячи и тысячи разгневанных змей.
Во всем этом обширном Святилище не было ни единой души, и если бы не этот шипящий звук, который заполнял все кругом, стояла бы мертвая тишина; мы были подавлены этим ужасающим величием.
– Неужели эти свечи никогда не гаснут? – спросил Лео у Ороса, прикрывая ослепленные глаза.
– Как они могут погаснуть? – ответил жрец своим ровным, бесстрастным тоном, как бы констатируя очевидный факт. – Ведь они питаются от вечного огня, которому поклонялись строители храма. Так они горели с самого начала и так будут гореть вечно, хотя, при желании, мы можем гасить их свет. Следуйте за мной, я покажу вам кое-что еще более поразительное.
Мы последовали за ним в благоговейном молчании – три маленькие, жалкие фигуры, такие одинокие в этом грандиозном Святилище, озаренном молнийным светом. Мы уже подошли к дальней стене, когда увидели, что направо и налево отходят такие же гигантские приделы, освещенные все тем же необыкновенным способом. Орос велел нам остановиться; пока мы стояли в ожидании, с обеих сторон послышалось торжественное пение, и мы увидели, что из глубины приделов к нам направляются процессии жрецов в белых одеяниях.
Обе процессии шли медленно, очень медленно; когда они приблизились, мы увидели, что справа идут жрецы, а слева – жрицы, и тех и других было около ста.
Жрецы выстроились перед нами шеренгой; жрицы встали позади, тоже шеренгой; все они пели какой-то древний, глубоко волнующий гимн; затем, по знаку Ороса, мы двинулись дальше – по узкой галерее, которая замыкалась двойными деревянными дверями. При нашем приближении и эти двери растворились: перед нами открылось самое дивное чудо во всей этой изумительной святыне – большая эллипсоидная апсида. Только теперь мы поняли: планировка храма повторяет форму каменной скалы на вершине Горы, и, как мы догадались, размеры были те же самые. По всему эллипсу, с одинаковыми промежутками, горели огненные столбы, однако было пусто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42