Мне не пристало обращаться к тебе с униженными просьбами, но ты знаешь слишком многое.
Поэтому я даю тебе на размышления всю ночь и весь завтрашний день до заката. Я не беру обратно своих предложений; завтра вечером ты скажешь мне, согласен ли ты взять меня в жены, когда придет время, а оно непременно придет, согласен ли ты править этой страной, обрести величие и счастье в моей любви; в случае отказа ты умрешь вместе со своим другом. Выбирай же между местью и любовью Атене, ибо я не допущу, чтобы со мной обращались как с ветреницей, которая пожелала незнакомца – и была отвергнута.
Эти слова, произнесенные медленным-медленным шепотом, одно за другим падали с ее губ, точно капли крови из смертельной раны. Наступило молчание. Никогда не забуду этой сцены. Старый колдун пристально наблюдает за нами, его тусклые глазки моргают, как глаза ночной птицы. Лицом к лицу с Лео стоит величественная женщина в царском одеянии: ее взгляд полон холодной ярости и ненависти. Перед ней – высокий, широкоплечий Лео, спокойный, решительный, железной рукой воли подавляющий все страхи и сомнения. А справа я, внимательно следящий за всем, что происходит, и размышляющий, долго ли еще остается жить злополучному «другу», который снискал ненависть Атене.
Так мы стояли, глядя друг на друга, и вдруг я заметил, что пламя светильника заколыхалось, мое лицо овеяло сквозняком. Оглянувшись, я увидел, что нас уже не четверо. В тени стоял высокий человек. Ничего не говоря, человек неуклюже шагнул вперед, и я увидел, что ноги у него босые. Достигнув круга, очерченного светильником, он разразился свирепым хохотом.
Это был Хан.
Атене подняла глаза на мужа; если меня что-нибудь и восхищало в этой страстной женщине, то только ее красота, – но на этот раз я был восхищен ее поразительной смелостью. На ее лице не было ни гнева, ни страха, лишь презрение. А ведь для страха у нее были веские причины, – и она это знала.
– Что ты здесь делаешь, Рассен? – спросила она. – И зачем ты явился сюда с босыми ногами? Иди пей вино и ухаживай за своими придворными дамочками.
В ответ послышался хохот – хохот гиены.
– Что ты слышал? – спросила она. – Отчего так развеселился?
– Что я слышал? – прохрипел Рассен между взрывами отвратительного веселья. – Я слышал, как Хания, последняя представительница царского рода, правительница страны, гордая владычица, не позволяющая прикоснуться к своему платью этим «придворным дамочкам», и моя супруга, моя супруга, которая – заметьте, чужестранцы, – сама предложила мне жениться на ней, потому что я, ее двоюродный брат, правил половиной этой страны и был самым богатым вельможей во всей стране, потому что надеялась приобрести еще большую власть, – так вот, я слышал, как эта самая Хания навязывается безымянному страннику с желтой бородой, который ее ненавидит и хотел бы от нее бежать, – он закатился визгливым хохотом, – а он отверг ее с пренебрежением, с каким я не отверг бы последнюю женщину в этом дворце.
Я также слышал, но это я и так знал, что я – безумец, но ведь я потому и безумен, странники, что старая крыса, – он показал на Симбри, – подмешал мне в вино какое-то зелье – и где? – на моем свадебном пиру. Зелье подействовало: ни одного человека на свете я не ненавижу так, как Ханию. Меня просто тошнит от одного ее прикосновения. Я не могу быть в одной комнате вместе с ней, меня всего переворачивает, ибо ее дыхание отравляет воздух; от нее разит колдовством.
И тебя тоже это отвращает, Желтая Борода? В таком случае попроси, чтобы старая крыса сварил приворотное зелье, тут он мастак: выпьешь, и она покажется тебе и нежной, и добродетельной, и красивой; несколько месяцев проживешь счастливо. Не будь же дураком. Кубок, который тебе подсовывают, выглядит так заманчиво. Выпей же его до дна. Если ты и заметишь, что в вино подмешана отравленная кровь мужа, то только завтра. – И Рассен снова дал волю необузданному веселью.
На все эти оскорбления, тем более горькие, что у них был привкус истины, Атене ничего не ответила. Она повернулась к нам и поклонилась.
– Мои гости, – сказала она, – извините, что я не могла избавить вас от этой сцены. Вы забрели в мерзкую страну, продажную, и перед вами воплощение всего в ней худшего. Хан Рассен, ты обречен, и я не буду ускорять предначертанного тебе Роком, помня о нашей давнишней близости, хотя вот уже много лет ты для меня все равно что змея, живущая в моем доме. Если бы не эти воспоминания, следующий же кубок, который ты выпьешь, прекратил бы твои безумства и заставил бы замолчать твой ядовитый язык. Пошли, дядя. Дай мне свою руку, я совсем ослабела от стыда и горя.
Старый Шаман заковылял к двери, но, поравнявшись с Ханом, остановился и внимательно, с головы до пят, оглядел его своими тусклыми глазками.
– Рассен, – сказал он, – я присутствовал при твоем рождении; твоя мать была дурная женщина, и только я знал твоего отца. В ту ночь над Огненной Горой полыхало пламя и все звезды отвратили свои лица; ни одна из них не хотела взять тебя под свое покровительство, даже те, что ниспосылают зло и несчастье. Я видел, как ты поднялся пьяный из-за свадебного стола, обнимая какую-то потаскуху. Я наблюдал, как ты правишь, разоряя всю страну ради своих жестоких развлечений, превращая плодородные земли в заповедники для охоты, так что земледельцам оставалось лишь умереть от голода на дороге или утопиться с отчаяния в оросительной канаве. А скоро я увижу, как ты умрешь, корчась от боли, весь в крови; и тогда с этой благородной женщины, которую ты поносишь, спадут все цепи, твое место займет человек куда более достойный, родится наконец престолонаследник, и вся страна обретет необходимое ей спокойствие.
Я слушал эти слова – трудно даже представить себе, какой ужасающей горечью они были напоены, – каждый миг ожидая, что Хан выхватит свой короткий меч и зарубит колдуна на месте. Но нет, он только весь съежился, точно пес под окриком строгого хозяина, тяжесть чьего хлыста он хорошо знает. Видя, что Симбри с Атене уходят, он стоял, забившись в угол. У массивной кованой двери Шаман остановился и, указывая палкой на сгорбившуюся в углу фигуру, сказал:
– Хан Рассен, я тебя вознес – я тебя и низвергну. Вспомни обо мне, когда будешь умирать, корчась от боли, весь в крови.
Только когда их шаги затихли, Хан, тревожно озираясь, вышел из угла.
– Крыса ушел? Вместе с ней? – спросил он, вытирая рукавом влажное надбровье; и я увидел, что страх совершенно отрезвил его; только что безумные, глаза прояснились.
Я отвечал, что они ушли.
– Вы считаете меня трусом? – взволнованно продолжал он. – Я и впрямь боюсь и его и ее; и ты тоже задрожишь, Желтая Борода, когда пробьет твой час. Говорю вам, они отобрали у меня всю мою силу, лишили меня рассудка, опоив своим отравленным зельем; превратили меня в ничтожество, ибо кто может противостоять их колдовству? Послушайте! Некогда я был властителем полстраны, с благородной наружностью и честным, справедливым сердцем, но она покорила меня своей красотой, как покоряет всех, на кого обращает взгляд. А она обратила на меня свой взгляд, предложила мне жениться на ней; это ее предложение передал мне старая Крыса.
Я отменил уже задуманную войну, женился на Хании и стал Ханом; но лучше бы мне быть поваром у нее на кухне, чем мужем в ее опочивальне. Она с самого начала возненавидела меня, и чем больше я ее любил, тем сильнее становилась ее ненависть; наконец на нашем свадебном пиру она напоила меня зельем, которое отвратило меня от нее и разлучило нас; кроме того, это зелье как будто огнем прожгло мой мозг.
– Но если она так сильно ненавидела тебя, Хан, почему она не отравила тебя?
– Почему? Из политических соображений, ведь я был правителем полстраны. И еще она оставила меня в живых, хотя и превратила в презренное ничтожество, чтобы ей не навязывали других мужей. Она не женщина, колдунья, предпочитающая жить одна, – так, по крайней мере, я думал до сегодняшнего вечера. – И он сверкнул глазами на Лео. – Она также знала, что, хотя я и вынужден от нее отдалиться, в глубине души я все еще ее люблю, люблю и ревную и поэтому могу защитить ее от всех мужчин. Она-то и натравила меня на этого вельможу, которого недавно разорвали мои псы, потому что он был человеком могущественным, домогался ее милости и отвергнуть его было не так-то просто. Но теперь, – и он снова сверкнул глазами на Лео, – теперь я понял, почему она всегда была так холодна. Она знала, что на свете есть человек, чей лед ей надо будет растопить своим огнем.
Лео все время молчал, но при этих словах он выступил вперед.
– Послушай, Хан, – сказал он. – И что же, по-твоему, этот лед растаял?
– Нет, если ты не солгал. Но если и нет, то только потому, что ее огонь еще не разгорелся по-настоящему. Подожди, пока он разгорится, и она непременно растопит лед твоего сердца, ибо чья воля может устоять против Хании?
– Но что, если лед хотел бы бежать от огня? Хан, они сказали, что я должен убить тебя, но я не жажду твоей крови. Ты полагаешь, будто я хочу похитить у тебя жену? Ничего подобного. Мы хотели бы бежать из вашего города, но не можем, потому что ворота заперты, мы пленники, день и ночь под охраной. Слушай же! В твоей власти освободить нас и тем избавиться от нас.
Хан посмотрел на него с хитрым прищуром.
– А если я освобожу вас, куда вы направитесь? Вам удалось благополучно упасть в ущелье, но только птицы могут достичь краев пропасти.
– Мы должны побывать на Огненной Горе. Рассен удивленно уставился на него.
– Кто же из нас безумец, я или ты, желающий побывать на Огненной Горе? Но какая, в конце концов, разница, только я тебе не верю. Ты можешь возвратиться, да еще не один, а приведешь с собой целое войско. Ты покорил правительницу этой страны, а теперь ты, может быть, хочешь покорить и саму страну. Там, на Горе, у нее много врагов.
– Нет, – заверил его Лео, – как мужчина – мужчине, говорю тебе: это не так. Не надо мне ни улыбки твоей жены, ни пяди твоей земли. Будь же мудр и помоги нам бежать, а там можешь спокойно жить, как тебе хочется.
Несколько минут Хан стоял неподвижно, с рассеянным видом размахивая длинными руками, затем его осенила мысль, которая показалась ему такой забавной, что он разразился очередным приступом своего омерзительного хохота.
– Я думаю, – сказал он, – что скажет Атене, когда проснется и увидит, что ее милая пташка улетела. Она примется тебя искать и очень рассердится.
– Она и так уже очень рассержена, – сказал я. – Лишь бы у нас была в запасе ночь, ей ни за что нас не догнать.
– Ты забываешь, странник, что они со старой Крысой постигли тайны колдовства. Если они знали, где вас встретить, они могут знать и где вас найти. И все же, и все же приятно было бы поглядеть на ее ярость. «О Желтая Борода, где ты, о Желтая Борода? – продолжал он, передразнивая голос жены. – Вернись, я растоплю твой лед, Желтая Борода».
Он снова захохотал, затем спросил:
– Сколько времени вам понадобится на сборы?
– Полчаса, – ответил я.
– Хорошо. Идите к себе и готовьтесь. Я скоро приду за вами. И мы ушли.
Глава XI. Охота и убийство
Мы добрались до наших комнат, никого по пути не встретив, и стали готовиться. Прежде всего сменили наши праздничные наряды на более теплые одежды, в которых мы плыли в Калун. Затем вышли в прихожую, где всегда стояли запасы еды, поели и попили, не зная, когда еще нам удастся подкрепиться; остатки мяса и питья, а также кое-какие вещи мы положили в наплечные сумки, которые носят здесь люди. Мы заткнули за пояса большие охотничьи ножи и вооружились короткими охотничьими копьями.
– Возможно, он замышляет нас убить, мы хотя бы сможем защищаться, – сказал Лео.
Я кивнул; в моих ушах все еще звенели отголоски последнего хохота Хана. Хохот был зловещий.
– Вполне возможно, – согласился я. – Не доверяю я этой безумной скотине. Но ведь он хочет избавиться от нас.
– Да, хочет, но он же сказал, что живые возвращаются, а мертвые – никогда.
– Атене думает иначе.
– Но и она угрожает нам смертью.
– Она обезумела от позора и страсти, – сказал я, и на том наш разговор закончился.
Дверь отворилась, вошел Хан, закутанный в просторную накидку, которая делала его неузнаваемым.
– Если вы готовы, – сказал он, – пошли. – Увидев в наших руках копья, он добавил: – Вам это не понадобится. Вы же отправляетесь не на охоту.
– Кто может сказать, – ответил я, – возможно, и на охоту – только мы будем не охотниками, а дичью.
– Если вы трусите, может быть, вам лучше оставаться здесь, пока Желтая Борода не надоест Хании и она сама не откроет для вас ворота? – сказал он, поглядывая на меня хитрыми глазами.
– Я думаю, нет, – сказал я, и мы отправились вслед за Ханом, который предупредил нас жестом, чтобы мы молчали.
Мы прошли через пустые комнаты на веранду, спустились во двор; Хан шепнул нам, чтобы мы держались в тени. Ибо в ту ночь луна сверкала так ярко, что я отчетливо видел не только травинки, пробивающиеся между плитами, но и тень каждого отдельного побега на истертой поверхности камней. Хания недавно выставила удвоенную стражу, и я не знал, как мы пройдем через ворота. Но мы оставили ворота справа и пошли по тропе: она вели в большой огороженный сад, где за кустами была калитка, которую Рассен отпер своим ключом.
Мы были уже за дворцовыми стенами; далее дорога шла мимо псарни. Учуяв нас, огромные псы, которые беспокойно метались взад и вперед, словно львы в клетке, залаяли громким хором. Я вздрогнул, опасаясь, как бы не проснулись псари. Но Хан подошел к решетчатой ограде, звери сразу же его узнали и перестали лаять.
– Не бойтесь, – сказал он, вернувшись. – Псари знают, что псов не кормили, потому что завтра им предстоит растерзать преступников.
Мы подошли к воротам дворца. Хан велел нам укрыться в портальном проеме и ушел. Мы переглянулись, нам пришла в голову обоим одна и та же мысль: сейчас он приведет своих людей и нас убьют. Но мы были к нему несправедливы; вскоре мы услышали стук копыт о камни, и Хан возвратился, ведя на поводу двух белых коней, подаренных нам Атене.
– Я оседлал их своими руками, – шепнул он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42