то есть до следующей встречи.
Женькет ушел, а Люся легла на диван и заплакала.
Женька ушел в пять, а в восемь пришли гости.
Люся обычно надевала короткое платье без рукавов - у нее были красивые руки и ноги, - в меру короткое и в меру без рукавов. Когда мужчины видели столько красоты и меры - признак искусства, они громко восхищались Люсей и говорили, что она красивая и талантливая. Люся верила и делала вид, что не верит.
Гости вытирали у порога ноги, не кидали со стола чашек и не рассказывали про родственников. Помимо того, что гости были хорошо воспитаны, они были талантливы. Каждый умел делать что-нибудь такое, чего не умел никто другой.
Костя, например, обладал талантом трагедийного актера; когда он начинал жаловаться на свою жизнь, всем хотелось поставить локти на стол, опустить голову на ладони и горько просветленно зарыдать.
У Кости были сын, творческая работа и кооперативная квартира. В жизни ничего не дается даром, за все приходится платить либо деньгами, либо здоровьем. Костя платил деньгами. За квартиру - в рассрочку, за сына 25 процентов из месячной зарплаты, за творчество - отсутствием пенсии в старости. Расплачиваясь за все. Костя ничего не получал взамен. Квартира оказалась неудобной (за стеной жил скрипач), сын рос в другой семье, а творческая работа не обеспечивала постоянного заработка.
Эльга не имела никаких талантов. Это была Люсина подруга детства, а друзья детства не выбираются. Они как родственники - какие есть, такие есть. Эльга ни одного дня не могла прожить без любви. Если в ее жизни случался такой день, она просто ничего не соображала. Она не умела даже соображать без любви.
Третьего гостя звали Джинджи. Его фамилия была Джинджихашвили, но друзья постановили, что это не фамилия, а песня с припевом, и постановили ее урезать.
Джинджи обладал способностью громко хохотать без причины. Вернее, причин у него было достаточно: Джинджи был здоровый и сильный, умел хотеть и точно знал, чего хочет. У него была развита инерция равномерного прямолинейного движения.
У Юры, хозяина дома, такая инерция отсутствовала совершенно. Зато была развита инерция покоя. Шаман из вымирающего племени удэгеев, дожив до 132 лет, сказал:
"Счастье - это сама жизнь, и не надо искать иного".
Ознакомившись с этой точкой зрения, Юра не стал искать иного счастья, кроме того, которое у него было.
Он сосредоточенно выпил рюмку и прислушался к себе.
Прислушавшись, встал и направился к пианино. Юра умел исполнять "Весну" Грига и романс "Я встретил вас". "Весну" он выучил в детстве по нотам, а романс подобрал по слуху. И сейчас он играл и пел в точности, как Козловский, даже лучше. А все слушали, и всем хотелось счастья.
И если счастье было, они не знали об этом, потому что никто не знает, как выглядит счастье, и хотели еще чегото. Одним не хватало денег, другим здоровья, третьим власти над людьми, четвертым детей. Косте не хватало сразу первого, второго и третьего. Дети у него были.
- "Я встре-тил вас... - начал Юра. - И все... было-е...
В ожи-и-вше-м се...рдце а-а-а-жило..." "Жило" Юра выговорил таинственно и почему-то шепотом, и было что-то такое в этом романсе - в словах и в музыке, - что все вдохнули полные легкие воздуха и закричали в сладкой тоске:
- "Я вспо-о-мнил вре-мя за-а-а-а-ла-то-е..."
- Да тише вы, - Юра перестал играть и повернул к обществу обиженное лицо. - Ревут, как носороги.
Все сконфуженно замолчали, а Юра воспользовался паузой и допел один, как Козловский. И ему не мешали.
Джинджи взял свой стул и сел рядом с Эльгой.
- Эльга, - сказал Джинджи, - ты замечательный человек. Это правда.
У Эльги только что окончилась одна любовь, а другая еще не начиналась. Требовалось время, чтобы после первой все улеглось.
- Не врывайся в мою паузу, - сказала Эльга.
Джинджи взял свой стул и поставил его возле Люси.
- Люся, - сказал Джинджи, - ты замечательный человек, правда. Я и раньше это предполагал, но теперь понял наверняка.
- А как ты это понял? - удивилась Люся.
- По некоторым приметам.
Люсе было интересно послушать поподробнее, но в это время в прихожей зазвонил телефон.
- Сними трубку, - попросила она Костю, который сидел возле двери с лицом талантливого трагика.
Костя думал в этот момент о том, что сегодняшний вечер - миг, и даже сто лет - миг в сравнении с вечностью. А через сто лет Кости уже не будет, и темносерые штаны в рубчик, которые на нем надеты, переживут его имя.
Костя тихо вышел в прихожую, потом так же тихо вернулся и сел на свое место.
- Кто это звонил? - спросила Люся.
- Женя, - ответил Костя, и ни один мускул на его лице не дрогнул.
- Женька?!
- Может быть, Женька, но он сказал Женя.
Юра перестал играть, и в комнате стало тихо.
- Зачем он звонил?
- Он просил передать, что придет к вам ночевать.
- А ты что сказал?
- Я сказал: у вас гости.
- А он?
- А он сказал: ничего, пожалуйста.
Гости были не только воспитанные и талантливые. Гости были чуткие. Они не могли развлекаться, если ближнему грозила опасность.
Все сели вокруг стола и сосредоточились.
- Скажите, к вам родственники приехали, - предложил Джинджи и подвинул свой локоть поближе к Люсиному.
- Я говорить не буду, - отказался Юра и посмотрел на локоть Джинджи. - Я не умею врать.
- А я, значит, умею, - обиделась Люся. - Когда надо врать или одалживать деньги, когда надо унижаться, ты посылаешь меня.
- Пусть переночует, - выручил Костя, - не надо будет врать. И что такое одна ночь в сравнении с вечностью?
- Если он переночует одну ночь, - объяснил Юра, - он поселится здесь навсегда и завтра приведет своего приятеля.
Услышав, что ее ждет, Люся часто задышала, и брови у нее стали красные.
- А вы скажите, знакомые из Ленинграда приехали, - посоветовала Эльга.
- Я уже предлагал, не подходит, - напомнил Джинджи. - Его нельзя пускать.
- Не пускайте, - у Эльги было развито логическое мышление. - Заприте дверь, будто вас нет дома. Он позвонит-позвонит и уйдет.
В дверь позвонили. Все переглянулись. Юра быстро выключил свет.
- А почему он пришел к вам ночевать? - шепотом удивился Костя. - Это кто, родственник ваш?
- Ее друг, - Юра кивнул на жену. - Большой приятель.
- К нашему берегу вечно приплывет не дерьмо, так палка, - подытожила Эльга, имея в виду не столько Люсю, сколько себя.
Женька тем временем положил палец на кнопку, полагая, что хозяева не слышат.
Все имеет свой конец, даже жизнь. Женька тоже в конце концов снял палец с кнопки, и тогда стало тихо.
- Ушел... - тихо предположил Юра, подошел на цыпочках к двери и заглянул в замочную скважину.
Женька сидел на ступеньках возле лифта и ждал. Он все понимал буквально: раз хозяева не отпирают, значит, их нет дома. А раз их нет - они вернутся. Женька ждал, подперев лицо руками, и выражение у него было изумленно-печальное и какое-то отрешенное. А рядом на ступеньках стояла коробка с тортом, перевязанная бумажной веревочкой.
Юра вернулся в комнату.
- Сидит, - сообщил он.
- Вот это дает! - восхищенно сказал Джинджи.
- А долго он будет сидеть? - забеспокоилась Эльга.
- Всю жизнь, - убежденно сказала Люся.
- А как же нам теперь выйти? - удивился Костя.
- Никак, - сказала Люся. - Попались!
Прошло четыре часа.
В комнате было темно и тихо, слышно было, как урчал на кухне холодильник, тикали снятые с руки часы.
Юра спал на тахте. Он, как космонавт, умел засыпать в любой обстановке и спал обычно крепко, без снов.
Возле него валетом лежал Костя, осмысливал жизнь, при этом старался отодвинуть Юрины ноги подальше от лица.
Эльга сидела в кресле и думала о том, что прошлая любовь кончилась не по ее инициативе, а новая еще не началась, и неизвестно, что приплывет к ее берегу в очередной раз.
Люся смотрела в окно, понимала, что не выспится и завтра снова не сможет работать, не сумеет сохранить себя для первой фразы.
- Джинджи, - с надеждой попросила она, - давай я скажу тебе первую фразу...
Джинджи ходил из угла в угол: страстно хотел домой. Он забыл о том, что Эльга хороший человек и Люся, по некоторым приметам, тоже хороший человек. Сейчас, когда нельзя было выйти, он больше всего на свете хотел в свои собственные стены к своей собственной жене.
- Какую первую фразу? - не понял он. - К чему?
- Ни к чему, просто первую фразу - и все.
Джинджи остановился.
- Зажмурьтесь, и закройте глаза, и представьте себе... - начала Люся.
- Ну?
- Все. Только первая фраза.
- Зажмурьтесь и закройте глаза - одно и то же. Надо что-нибудь одно.
- А что лучше?
- Не знаю, - мрачно сказал Джинджи.
- Брось, - лениво предложила Эльга. - Кому все это надо?
- Если так рассуждать - ничего никому не надо.
И никто никому. Кому ты нужна?
- И я никому не нужна, - спокойно сказала Эльга.
Люся отвернулась, стала глядеть на редкие огни в домах. Ей вдруг больше всего на свете захотелось, чтобы кто-нибудь спросил у нее: как дела? А она бы долго и подробно стала рассказывать про свои дела: про то, что гости ходят не к ним, а в их дом, потому что по вечерам им некуда деться. Про то, что начальник теряет ее работы, засовывает куда-то в бумаги, а потом не может найти. Про свою любовь, которая кончилась, и теперь, когда она кончилась, кажется, что ее не было никогда.
Но гости были людьми воспитанными. Никто ни о чем не спрашивал. Все сидели вместе и врозь. Впереди была долгая ночь и нескорое утро.
А Женька тем временем спокойно спал, уложив щеку на ладонь, и с интересом смотрел свои сны... Может быть, ему снились поющие дети.
ЗАКОН СОХРАНЕНИЯ
Первый раз Семечкин появился год назад в отделе кадров.
- Здравствуйте, - вежливо поздоровался он. - Моя фамилия Семечкин, зовут Георгий Николаевич. Вообще я русский, но долгое время жил в Грузии, как Маяковский.
Вот тут все написано.
Он протянул свою автобиографию, сел на стул и приготовился ждать.
Заведующая отделом кадров Елена Ивановна взяла автобиографию и начала читать.
- При чем здесь собака? - удивилась Елена Ивановна. - Это автобиография, документ, а не художественное произведение.
- Вы помните, как Маркс начал "Манифест"? "Призрак бродит по Европе..." А ведь "Манифест" - это тоже документ. - Семечкин поднял палец.
Елена Ивановна внимательно посмотрела на палец и сказала:
- Заполните анкету.
- Не надо, я сам составил.
Семечкин вытащил из кармана листок. Листок был вырван из школьной тетради в косую линейку и заполнен с одной только стороны.
- И все? - удивилась Елена Ивановна.
- Конечно, - удивился Семечкин, - здесь все написано.
- Надо указать, имеете ли вы правительственные награды, есть ли у вас родственники за границей.
- А какое это имеет значение для той работы, которую я буду выполнять? Я написал только то, что важно: сколько мне лет - возраст определяет; какое у меня образование - это тоже иногда имеет значение...
- Знаете что, не заводите своих порядков. Заполните анкету и напишите заявление.
- А о чем заявление?
- О том, что просите принять вас на работу.
- Странно, зачем столько бумаг? Раз я поступаю на работу, то, естественно, меня не приволокли - я сам пришел.
- Вот вам бумага, сядьте и напишите. Без заявления нельзя.
Семечкин вздохнул и нарисовал на листке стол, а за столом круглоголового человечка. Вокруг головы человечка он начертал нимб, а вокруг нимба сияние.
- А как писать?
- На имя Вахлакова.
"На имя Вахлакова", - написал Семечкин.
- Адрес укажите.
- Чей?
- Ваш.
- Зачем? Разве мне Вахлаков напишет письмо?
"Идиот", - подумала Елена Ивановна, а вслух спросила:
- Вы где раньше работали?
- В Госконцерте.
- А что вы там делали?
- Фокусы показывал. Это такая скука, я даже начал пить.
- Пишите заявление.
- Ага... - Семечкин погрыз ручку с другого конца и стал писать.
Он написал очень быстро, потом прочитал написанное и отдал Елене Ивановне.
- По-моему, хорошо, - с удовлетворением сказал он.
Елена Ивановна прочитала заявление сначала один раз, потом другой.
- Слушайте, - сказала она, - Семечкин!
- Можете звать меня по имени, мне это приятнее...
- Слушайте, Георгий Николаевич!
- Гия.
- ...Ваша работа называется редактор-организатор, а не "золотая рыбка". Какая еще рыбка?
- Вахлаков пообещал мне свободную инициативу, - гордо сказал Гия. Хотите новое корыто, хотите новую избу, а хотите быть вольною царицей?
- Хочу мешок луковой шелухи, - сказала Елена Ивановна, подумав.
- Зачем?
- Яблони на даче опрыскивать.
- Зайдите ко мне через неделю во вторник. Пятый этаж, комната 88, будет вам мешок луковой шелухи.
Журнал "Лампа" был сатирическим журналом, вскрывал недостатки - крупные и мелкие, общественные и индивидуальные.
Когда читатель брал в руки журнал и читал, например, как несправедливо мучают живую рыбу, обязательно возмущался вслух: "Какое безобразие! Это ж надо же, а?"
Далее читатель клал журнал на колени, задумывался над своей судьбой и находил в ней много общего с судьбой живой рыбы. Он снимал с гвоздя венгерский плащ на подстежке и бежал в журнал, а если это было в другом городе, то писал в редакцию письмо.
Людей и писем скопилось много. За каждым стояла целая человеческая жизнь, в которой надо было разобраться.
Разбираться в чужих жизнях Вахлакову было некогда, поэтому специально для этой цели пригласили Семечкина.
Семечкин должен был всех выслушивать и входить в положение.
Ему отвели отдельный кабинет, поставили два телефона: черный и белый, внутренний и городской. В кабинет поставили диванчик, два кресла и повесили занавеску. Занавеска Семечкину не понравилась, он принес свою.
Когда Семечкин первый раз явился на работу, все очень удивились. На нем была малиновая бархатная блуза с золотыми пуговицами, белоснежная крахмальная рубашка апаш. На голове чуть набекрень сидел маленький беретик, а на ботинках большие пряжки.
Если бы штаны были поуже, как рейтузы, а на беретике лежали страусовые перья, то Гия Семечкин как две капли воды походил бы на принца.
- Что у вас за вид? - удивился Вахлаков.
- А у вас?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85