– Жена не бранится, что дома не бываешь?
– Да чего ей браниться… Тпру! Куды тебя лихоманка несет!
Зачмокав губами и натягивая вожжи, он выровнял лошадь, норовящую свернуть на пересекшийся большак.
– А что, Аким, Нил Тимофеич все так же лесничествует? – рассеянно спросил Роман, с жадным любопытством осматриваясь по сторонам.
– Прошлом годе преставился, царствие небесное, – проговорил Аким.
– Ей-богу?
– На Троицу. От удару. Сердце, стало быть, не выдержало.
– Жаль. Хороший человек был…
– Хороший.
– Охоту любил, как никто.
– Святая правда. Без ружья и собаки в лес не ходил. Большой знаток был в охотничьих искусствах.
Аким удовлетворенно вздохнул, довольный произнесенной им фразой.
– А кто теперь лесничий?
– Новый. Адам Ильич Куницын.
– Откуда?
– С Чернигова.
– Дельный человек?
– Ничаво, – без особого энтузиазма ответил Аким. – Порядок любит. Чтоб без воровства, опять же. Рыбку ловить уважает. Говорят, раньше большим военным был, да что-то там проштрафился и теперь у нас царствует.
– А лет ему сколько? – спросил было Роман, но, чувствуя, что биография нового лесничего ничуть его не интересует, тут же перебил: – Слушай, Аким Петрович, что, Красновские приезжали летом?
– Красновские… – наморщился Аким, отчего лицо его стало непривычно угрюмым. – Да, приезжали. Как же. Надежда Георгиевна, Петр Игнатьич. Зоя Петровна опять же.
– Она замужем? – быстро спросил Роман, бросая недокуренную папиросу.
Аким пожал плечами:
– А почем я знаю? Может, и замужем.
– Сережка приезжал с ними?
– Сергей Петрович? Как же. Приезжал. Они тут каждое лето бывают.
– Все такой же шалопай?
– А что ему сделается.
Роман хотел было еще о ком-нибудь спросить Акима, но в это время лес неожиданно расступился, открывши прекрасную, подлинно живописную панораму.
Она всегда, во все приезды Романа заставала его врасплох, появляясь неожиданно, как и положено всему чудесному, поражая и радуя до слез, заставляя каждый раз замирать.
Аким знал об этом и, не ожидая просьбы, натянул вожжи.
Дрожки остановились.
Чудный вид открывался впереди: дорога тянулась дальше и стремительно шла вниз, под уклон, как и все огромное поле, окаймленное по краям синей полоской леса. А внизу, в утренней прохладной дымке по берегам извившейся неширокой лентой реки, лежал Крутой Яр.
Дождь перестал, и, несмотря на легкий туман, отсюда, с пригорка, были хорошо видны дома, сараи, бани, изгороди, ивы, склонившие голые ветви к реке, «журавли», нависшие над колодцами, мостики, огороды с пугалами.
А над всем этим, чуть подале, вырастала из тумана небольшая, но изумительно красивая белая крутояровская церковь. Роман смотрел так, словно это было последнее, что суждено ему увидеть на земле, словно вот-вот сейчас промелькнут мгновенья и разлетится этот чудесный мир, исчезнет навсегда среди мрака Вселенной по непреложной воле Создателя. У Романа перехватило дыхание.
Он смотрел не отрываясь, боясь пропустить что-то.
А внизу перекликались петухи, слышались голоса людей и лай собак, тянулись вверх утренние дымы. За церковью, чуть правей, после быстрых изгибов реки, виднелся флигель Красновских. Он, казалось, был совсем рядом: протяни руку – и заскрипит дубовая дверь с медной ручкой, пахнёт сушеными травами, встанет из кресла, блестя очками, Петр Игнатьич… Сердце Романа оглушительно билось.
Он привстал, хотел было дотянуться взглядом и до дубовой рощи, за которой… но тут рука сама опустилась на плечо Акима, а с полураскрытых губ сорвалось на одном дыхании то радостное, опьяняющее, что срывалось всегда:
– Гони!
И Аким погнал, залихватски посвистывая, крутя кнутом над головой, так что влажный ветер засвистел в ушах, вырвал зонт из рук Романа.
– Черт с ним! – не оглядываясь, крикнул Роман и снова хлопнул Акима по плечу. – Гони, Акимушка, гони, родной!
Они неслись вниз по бескрайнему, круто клонившемуся полю.
– Эгей! Пошлааа! – раскатисто покрикивал Аким.
Цыганские глаза его озорно посверкивали, белые зубы скалились в разбойничьей усмешке. Лошадь мчалась галопом, мокрая грива ее билась по ветру.
Роман завороженно смотрел вперед, вцепившись одной рукой в Акимово плечо, а другой придерживая шляпу.
Ветер высекал слезы из его глаз, сердце, казалось, остановилось.
Он не просто любил быструю езду, как свойственно всякой русской душе, а питал к ней невыразимую, сильную страсть, охватывающую все его существо с быстротой степного пожара. И особенно сильно страсть эта проявлялась здесь, на уклонном крутояровском поле.
Сколько раз уже раздавалось сокровенное, словно сердцем промолвленное «гони!», вслед за которым свистел кнут, звенел колокольчик, мелькали лошадиные копыта. А как неслись, бывало, Акимовы сани, как пели полозья! Дух захватывало у Романа, он забывал обо всем, сливаясь душою с этим ветром, полем, с озорным гиканьем Акима, становясь почти бесплотным ангелом удали, простора и страсти.
– Пошла! Пошлааа! – кричал Аким, нахлестывая лошадь по сытому крупу, но она и без того мчалась во весь дух, нещадно разбрызгивая дождевую воду.
Крутой Яр был совсем рядом: дома приблизились, засверкала чистая поверхность речки, деревья уже тянулись к Роману, уж до церкви было рукой подать. Показалась развилка.
– Как, через Яр, Роман Лексеич? – крикнул Аким.
– Нет! Давай окружной! – очнулся от опьяняющего забытья Роман, решив в последнее мгновенье прежде все же встретиться с родней.
Аким послушно потянул правую вожжу, и дрожки, сбавив ход, стали огибать Крутой Яр по берегу реки.

II

– Ромушка! Мальчик мой! – Лидия Константиновна торопливо спускалась по широкому деревянному крыльцу, придерживая черную кружевную шаль, сползающую с ее худых плеч.
Спрыгнув с еще не остановившихся дрожек, сняв шляпу и улыбаясь, Роман шел ей навстречу.
– Боже мой! Рома! – выдохнула Лидия Константиновна, и тонкие руки ее опустились на мокрые плечи Романа.
Стоя еще на ступеньках, она оказалась почти вровень с ним, поцеловала его влажный бледный лоб.
– Тетушка… – пробормотал Роман, целуя ей руку.
– Ромушка! – качала она головой, отстраняя и разглядывая его. – Господи, как ты вырос! Промок весь!
– Пустяки, тетушка.
– Я так волновалась, ужасно! Слава Богу! Акимушка! – Гладя Романовы волосы, она обратилась к Акиму, который отвязывал чемодан. – Спасибо тебе огромное! Просто спаситель наш.
– Да что уж, Лидия Константиновна, – усмехнулся Аким. – Мы завсегда…
– Рома, Рома! – быстро повторяла она. – Как славно, что ты приехал. Как славно.
– Я не мог не приехать, тетушка. Я же писал дяде Антону.
– Да что ж с того – писал! Ты прошлый год тоже писал, а потом и не приехал. Ромашка ты, ромашка! – Она потрепала его по волосам, чмокнула в щёку.
– Эге, слышу, слышу звуки жарких поцелуев! – раздался наверху громкий басистый голос Антона Петровича, и его полная большая фигура появилась в распахнутой двери.
– Дядя Антон! – воскликнул Роман, и Лидия Константиновна с грациозным проворством уступила ему дорогу наверх.
– Приехал, приехал, разбойник! – Ступеньки жалобно заскрипели под дядиными ногами, и через мгновенье он уже обнимался с племянником.
Аким тем временем, высвободив из пут чемодан, поднес его к крыльцу:
– Куда прикажете определить, Лидия Константиновна?
– Снеси наверх, Акимушка.
Не переставая усмехаться своей озорной цыганской усмешкой, Аким пошел в дом.
– Ну, здравствуй, брат! – разжал объятия дядя, и они трижды поцеловались. Лидия Константиновна, смахнув краем шали слезы, смотрела на них.
Дождь перестал.
Редкие капли срывались с навеса над крыльцом, звучно падали в лужи.
Лошадь спокойно стояла поодаль, пожевывая удила.
– Ну, брат, – качнул осанистой головой Антон Петрович, – ты просто этакой Чайльд Гарольд или Багратион! Эка! Усы-то, а – усы! Красив, красив. Ничего не скажешь.
– Да полноте, дядюшка, – отмахнулся Роман. – Как хорошо, что вы здесь. И тетушка. И вообще, – он оглянулся по сторонам, – как все мило.
– Да, брат Рома, мы теперь здесь всерьез и надолго. Как Робинзон с Пятницей.
– Значит, я – Пятница? – засмеялась Лидия Константиновна, кутаясь в шаль. – Хорошо, что не Баба-Яга!
– Ты, Лидочка, царица Савская, леди Годива, Жанна д’Арк нашего живописного захолустья! – зарокотал Антон Петрович, обнимая сразу Романа и Лидию Константиновну.
– Медведь, медведь! – отмахнулась тетушка. – Ну, пойдем в дом, что же мы на крыльце…
– В шатер, в шатер, сын Тамерлана! В шатер, дитя Атиллы! Где яства ждут и одалиски пляшут! – гремел Антон Петрович, простирая руку к двери.
Они прошли в дом.
Это было обширное двухэтажное строение с двумя большими террасами, бесконечными комнатами, переходящими одна в другую, биллиардной, гостиной с роялем и картинами, с тремя облепленными изразцами печками, мезонином, украшающим крышу наподобие сторожевой башенки.
На внешний взгляд дом мог показаться совершенством: окруженный кустами сирени, он был покрашен в голубой цвет, козырек крыльца подпирался двумя деревянными колоннами, водостоки сверкали новой жестью, крыша являла собой образец кровельного искусства, блестящий стеклом мезонин был украшен башенкой с резным петухом.
Но внутри все было не так совершенно: пол, на который ступил Роман, был гнил и прогибался, обещая когда-нибудь провалиться вовсе, террасы были заставлены и завалены всяческой рухлядью – рассохшимися комодами, дырявыми корзинами, птичьими клетками, многочисленными цветочными горшками, чемоданами, саквояжами, смятыми шляпными картонками и книгами, лежавшими почти на всех вещах; гостиная, при внешней помпезности, походила тем не менее на обнищавшего аристократа: черный, громоздкий рояль с потрескавшейся полировкой и желтыми клавишами был вконец разбит и расстроен, персидский ковер протерся в нескольких местах, кожаный диван провалился, кресла тоже; картины, занимающие почти обе стены и изображавшие одна – Неаполитанский залив лунной ночью, а другая – битву при Каннах, местами облупились, золоченые рамы имели совсем плачевный вид, и кусочки позолоты хрустели под ногами, как яичная скорлупа на Пасху. Однако мраморный бюст Вольтера на ребристом постаменте сиял белизной. Комнаты были тесны, запылены, старая мебель сплошь рассохлась и покосилась, так что дверцы шкафов не закрывались, а выдвинуть ящики представлялось возможным разве что Геркулесу.
Очутившись в просторной прихожей, где по-прежнему, как и три года назад, было сумрачно, висели огромные, намертво прибитые к стене лосиные рога, а рядом стояло изъеденное молью, заваленное одеждой чучело кабана с желтыми клыками и стеклянными глазами, Роман улыбнулся, повесил шляпу и стал расстегивать пальто.
– Раздевайся, Ромушка, и иди за мной наверх, я тебе комнату укажу, – проговорила Лидия Константиновна, направляясь к винтовой лестнице, ведущей на второй этаж.
В этот момент по ней, скрипя и топая, спускался Аким.
– Акимушка, поставил?
– Поставил, Лидия Константиновна. Все, как велено.
– Смотри не сверзнись, сатир крутояровский! – громко посоветовал ему Антон Петрович, открывая застекленную дверь террасы, где виднелся накрытый стол, украшенный букетом распустившейся вербы.
– Роман! Как расквартируешься – немедленно сюда! На расправу! – стоя в двери, гремел Антон Петрович. – Здесь у нас, брат, крутояровские сатурналии!
– Непременно, дядюшка.
Роман повесил пальто на рога, погладил твердую, шерстистую морду кабана.
– Спасибо, Акимушка. – Лидия Константиновна дала спустившемуся Акиму деньги.
– Благодарствуйте, – широко улыбнулся он, зажав их в кулак. – Ежели что – так я завсегда.
– Мы с тобой, Аким, обязательно на вальдшнепов съездим. В Мамину рощу, – проговорил Роман, разматывая шарф.
– А как же, Роман Лексеич. Съездим. – Он шагнул к двери. – Ну, а теперь до свиданьица. Пора мне.
– Прощай, Акимушка! – крикнула Лидия Константиновна, проворно поднимаясь вверх по лестнице. – Рома, за мной!
Роман махнул рукой Акиму и стал подниматься по скрипучим, но еще крепким ступеням, держась за гладкие прохладные перила.
Воздух на темной лестнице был тоже прохладным, он пах старым деревом и чердаком.
«Как славно, – думал Роман, медленно, с удовольствием ступая и слушая хорошо знакомый скрип. – Я опять здесь. В этом милом доме. С этими милыми людьми».
– Ромушка, не отставай!
Лидия Константиновна уже ждала его в верхней столовой с полинявшими обоями и разлапистой, похожей на паука бронзовой люстрой.
В столовую выходили четыре комнаты. Дверь самой большой из них была открыта.
– Проходи сюда, Ромушка.
Она вошла первой, поправляя шаль. Роман последовал за ней.
Это была его комната. Просторная, с окном, выходящим в сад. И все в ней по-прежнему оставалось на своих местах: и небольшой платяной шкаф, и конторка красного дерева с бронзовым чернильным прибором, и три книжные полки, и кровать с резными деревянными спинками. И икона Почаевской Божьей Матери.
Чемодан Романа стоял возле шкафа.
– Располагайтесь, Роман Алексеевич. – Тетушка подошла к нему и сняла с его плеча своими тонкими пальцами крошку побелки.
Роман был в отличном твидовом костюме серо-голубого цвета, белоснежной рубашке, белизну которой эффектно оттеняла черная шелковая жилетка и узкий черный галстук.
– Выглядишь английским лордом, – качнула головой Лидия Константиновна, с улыбкой разглядывая Романа. – И костюм подобрал под цвет глаз.
– Это вышло само собой. Я, право, не стремился.
– Ну, ну, не притворяйся. – Она легонько шлепнула его по руке. – Комната тебе хорошо известна, так что будь здесь хозяином.
– Спасибо, тетушка.
– Ждем тебя завтракать через десять минут, все страшно голодные.
– Прекрасно.
Она хотела уже выйти, но вдруг повернулась:
– Рома, может, ты устал с дороги и сразу желаешь отдохнуть?
– Я сразу желаю есть и говорить с вами! – усмехнулся Роман, снимая забрызганные дорожной грязью калоши.
– Отлично. Расскажешь нам про столичную жизнь. Про тетю Катю, про всех-всех.
– Конечно, расскажу.
– Ждем тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11