Извините. Я зашел…
– Зачем?
– Повидать ее, – бормочет старик, указывая на прикрытое простыней тело.
– Решили узнать свое будущее? Старик молчит.
– Короче, были вы ее клиентом или нет?
– Да. Я зашел…
– И что произошло?
– Я сидел здесь. Да, здесь, на этом золоченом стуле. Потом постучали в дверь. Вот так…
Старик направляется к двери. Кажется, что он хочет удрать. Нет, он только отрывисто стучит.
– Тогда она мне сказала…
– Продолжайте. Что она вам сказала?
– Она сказала: «Живо туда!» И втолкнула меня в кухню.
– Это она заперла дверь на ключ?
– Не знаю.
– Дальше.
– Вот и все. Я сел к столу. Окно было открыто. Я смотрел на улицу.
– А потом?
– Потом – ничего. Пришло много народу. Я решил, что мне лучше не показываться.
Говорит он тихо, медленно, как бы нехотя, и внезапно, совсем уж неожиданно, осведомляется:
– Табачку не найдется?
– Вам сигарету?
– Нет, табаку.
– Вы курите трубку?
Мегрэ протягивает кисет. Ле Клоаген берет щепоть табаку и с явным удовлетворением заталкивает за щеку.
– Только не говорите моей жене. Тем временем Люкас обшаривает квартиру. Мегрэ знает, что ищет бригадир.
– Ну?
– Ничего, шеф. Ключа от кухни нет ни с той, ни с этой стороны. Я послал одного из инспекторов на улицу – вдруг ключ выбросили в окно.
Обращаясь к Ле Клоагену, Мегрэ резюмирует:
– Итак, вы утверждаете, что явились сюда незадолго до пяти, чтобы повидаться с гадалкой. Без нескольких минут пять кто-то постучал в дверь особым образом, и мадмуазель Жанна втолкнула вас в кухню. Так? Вы смотрели на улицу, потом услышали голоса, но остались на месте. Даже не посмотрели в замочную скважину.
– Нет, не посмотрел. Я думал, у нее посетители.
– Вы и раньше бывали здесь?
– Каждую неделю.
– С давних пор?
– С очень давних.
Маразматик? Или нет? Квартал бурлит. Когда подъезжают машины прокуратуры, на улице толпится уже человек двести. Повсюду солнце, яркие краски, на террасах так приятно потягивать холодное пиво. Из-за новоприбывших Мегрэ приходится опять влезть в пиджак.
– Ба! Комиссар! – восклицает товарищ прокурора. – Значит, дело обещает быть интересным?
– Если не считать того, что я покамест имею дело с двумя психами, – ворчит Мегрэ себе под нос.
Этот идиот Маскувен не сводит с него глаз. Старик жует табак и шмыгает носом.
Подъезжают еще машины. Теперь это пресса.
– Вот что, Люкас, забирай-ка двух этих чудиков. Я буду на набережной через полчаса.
И тут Маскувен отмачивает нечто совсем уж сногсшибательное. Подняв голову и поискав шляпу по гостиной, где теперь царит полный хаос, служащий Пру и Друэна с серьезным видом, который он сохраняет при любых обстоятельствах, выпаливает:
– Вот видите, господин комиссар, Пикпюс убил-таки гадалку.

2. Человек в поту

Любопытно! Машинально уставившись на руку, обыкновенную руку, лежавшую на прикрытом лоснящейся штаниной колене, Мегрэ внезапно почувствовал весь трагизм происходящего и перестал считать своего спутника просто второстепенным персонажем с некоторыми странностями.
На улице Коленкура был форменный базар, по выражению Мегрэ, ненавидевшего подобные наезды прокуратуры. В царившей вокруг толчее Октав Ле Клоаген показался комиссару бесцветным субъектом с отупелым взглядом – разве что Мегрэ удивила пустота, читавшаяся иногда в светлых глазах старика, словно его душа на мгновение улетала куда-то. Каждый вопрос ему задавали дважды, трижды – лишь потом слова доходили до него, и он хмурился, пытаясь уразуметь, о чем его спрашивают.
Позднее, на набережной Орфевр, в кабинете, который закатное солнце превращало в парильное отделение бани, Мегрэ, исходя потом и непрерывно утираясь, провел обстоятельный допрос, но почти безрезультатно. Ле Клоаген не проявлял признаков растерянности. Напротив, казалось даже, что он старается идти навстречу комиссару. И хотя тот без конца промокал лицо и шею платком, кожа у старика, так и не снявшего пальто, оставалась совершенно сухой. Это Мегрэ заметил. Сомнений тут быть не могло.
Теперь они ехали вдвоем в такси с открытым верхом. Было восемь часов вечера, и по улицам Парижа разливалась приятная прохлада. Ле Клоаген не шевелился, и Мегрэ бессознательно следил за его рукой, лежавшей на колене, – рукой на удивление длинной, с ревматическими суставами и такой пергаментной кожей, что кое-где она едва не лопалась, словно пересохшая кора на дереве. На указательном пальце не хватало первой фаланги.
«О чем говорит такая рука? – думалось Мегрэ. – Сколько разного может сделать рука человека за всю жизнь и какой она становится в шестьдесят восемь лет?»
Вдруг об эту натянутую кожу стукнулась упавшая капля. Машина в этот момент шла по авеню Ваграм, окаймленной двумя рядами кафе и кино и заполненной радостным шумом толпы. Мегрэ поднял глаза. Старик глядел в пространство, черты его оставались неподвижны, но на лбу цепочкой блестели капельки пота.
Это было так неожиданно, что комиссар растерялся. До сих пор Ле Клоаген сохранял хладнокровие, может быть, даже нарочитое. Почему же он ни с того ни с сего поддался панике? Да, панике – тут не может быть ошибки. Его бросает в пот не от жары, а от страха, от дикого душевного смятения, с которым он не в силах совладать.
Неужели старик кого-нибудь или что-нибудь увидел? Маловероятно. Или на него производит впечатление взгляд комиссара, прикованный к его руке? А может быть, дело в обрубке пальца, уличающем в чем-то его владельца?
Вскоре машина выехала на бульвар Курсель, обогнула парк Монсо с его раззолоченной оградой и синеватой тенью аллей; пот на лице старика выступил еще обильней, лицо приняло землистый оттенок, и Мегрэ понял: в панику его спутника приводит приближение к дому.
Еще через несколько секунд они прибыли на бульвар Батиньоль. Дом из серого гранита. Ворота. Атмосфера полного достатка, почти что богатства. В привратницкой чисто, привратница в черном, одета вполне прилично. Лестница темновата, но перила лакированные, ступени покрыты малиновой дорожкой, закрепленной медными штангами.
Поднимался Ле Клоаген медленно, одышливо, и хотя по-прежнему молчал – со лба его катился пот. Чего он боится?
На каждом этаже по одной квартире, двери большие, из мореного дуба, медные части начищены до блеска. На четвертом Мегрэ позвонил. Добрую минуту – это всегда кажется долго – в квартире слышались осторожные шаги, затем дверь приоткрылась – только приоткрылась, и в щели появилось женское лицо, настороженное и заинтригованное.
– Госпожа Ле Клоаген, если не ошибаюсь?
– Прислуги нет дома, и мне пришлось… – затараторила та.
Мегрэ чувствовал: она врет. Он готов поклясться – нет у нее прислуги.
– Мне хотелось бы поговорить с вами, если я, конечно, не слишком вас обременю. Комиссар Мегрэ из уголовной полиции.
Женщина, маленькая нервная особа лет пятидесяти с не в меру подвижным лицом и на редкость проворными глазками, взглянула на своего мужа. Длилось это всего несколько мгновений, но Мегрэ в очередной раз показалось, что в воздухе словно пахнуло страхом.
Черты Ле Клоагена ничего не выражали. Он не заговорил, не пустился в объяснения. Он просто стоял на половичке, собираясь войти в свой дом, и душа его опять витала где-то далеко.
Женщина, овладев собой, посторонилась и распахнула дверь в просторную гостиную, куда с трудом пробивался просеянный сквозь шторы свет.
– Садитесь. Что все это… Что с ним?
Еще один беглый взгляд на мужа, тот не снял ни пальто, ни шляпу.
Даже через десять лет Мегрэ сумеет до мельчайших подробностей описать эту просторную гостиную с тремя высокими окнами, зеленые бархатные шторы с желтыми кистями, зачехленные старинные кресла, большое помутневшее зеркало над черным мраморным камином, медную каминную решетку…
За одной из дверей послышалось легкое поскребывание. Там кто-то стоит и слушает. Безусловно, женщина, предположил Мегрэ и не ошибся: вскоре он узнает, что это Жизель Ле Клоаген, девица двадцати восьми лет.
Квартира, видимо, очень просторная, поскольку занимает целый этаж. Все кругом вроде бы свидетельствует о богатстве, и тем не менее всюду как бы припахивает бедностью. А ведь на пальцах у одетой в черный шелк г-жи Ле Клоаген дорогие перстни, на груди – оправленная в золото камея.
– Разрешите прежде всего поинтересоваться у вас, сударыня, знакомы ли вы с некоей мадмуазель Жанной?
Мегрэ убежден – незнакома. Г-жа Ле Клоаген изо всех сил напрягает память, но явно ожидает совсем другого вопроса.
– Чем занимается эта особа?
– Она живет на улице Коленкура.
– Не вижу связи…
– Ее ремесло – предсказывать будущее. Позвольте в нескольких словах изложить суть дела. Сегодня в пять часов дня эта женщина убита у себя дома. Так вот, в момент убийства ваш супруг находился у нее в квартире, где мы нашли его запертым на кухне.
– Скажите, Октав, что это…
Повернувшись к мужу, она говорила со спокойным достоинством, и все-таки это спокойное достоинство казалось подделкой – такой же сплошной подделкой, как бронза на камине. Мегрэ был уверен: стоит ему уйти, а двери захлопнуться, как между двумя этими людьми начнется безобразная сцена.
Чтобы ответить, Ле Клоагеву пришлось сглотнуть слюну.
– Я был там, – подавленно и смиренно покаялся он.
– Не знала, что вам гадают на картах! – надменно процедила она. Потом, не обращая внимания на мужа, неожиданно уселась напротив Мегрэ и машинально, с небрежностью светской дамы поигрывая своей камеей, заговорила с нарастающей словоохотливостью: – Должна вам сказать, господин комиссар… Об этой истории мне ничего не известно, но я знаю своего мужа. Быть может, он вам уже сообщил, что долгое время был врачом на судах южноамериканских линий. Много лет плавал в китайских морях. С тех пор, увы, он перестал быть как все люди.
Присутствие Ле Клоагена нисколько ее не смущало.
– Вы, несомненно, уже поняли, что он впал в детство. Это достаточно прискорбно для нас с дочерью и, естественно, весьма затрудняет нашу светскую жизнь.
Мегрэ окинул глазами гостиную, и его словно озарило видение: он представил себе прием на бульваре Батиньоль, расчехленные кресла, зажженную люстру, птифуры на раззолоченном столике, чопорных дам, жеманничающих с чашкой кофе в руке.
Через полчаса привратница подтвердит правильность мысли комиссара, расскажет о еженедельных приемах – «понедельничных раутах», как иронически называют их в доме.
Можно также не сомневаться, что у Ле Клоагенов нет постоянной прислуги и они обходятся приходящей – она появляется только по утрам; зато по понедельникам у них обязательно метрдотель от Потеля и Шабо.
– А ведь они богаты! – добавит привратница, куда более разговорчивая, чем ее коллега с улицы Коленкура. – Говорят, у них больше двухсот тысяч ренты. Каждый год в декабре к ним наезжает нотариус из Сен-Рафаэля – самолично привозит деньги. Интересно, что они с ними делают? Вы порасспросите торговцев в квартале. У мясника они берут куски попостнее, да и те крошечные! А как бедняга одет, сами видели, – зимой и летом в одном…
Но что все-таки общего между этими апартаментами и светлой квартиркой на улице Коленкура, этой худенькой, нервной особой с дьявольским самообладанием – и пухленькой, ухоженной мадмуазель Жанной, убитой в своей солнечной гостиной?
Расследование только начиналось, и Мегрэ не пытался делать выводы из того, что видел и слышал. Он просто расставлял все по местам. Вот чудаковатый Маскувен на службе, в конторе Пру и Друэна; вот он же дома, на Вогезской площади, или у графини на улице Пирамид…
– Большой ребенок. Не подберу другого слова, господин комиссар. Проводит дни, слоняясь по улицам, домой возвращается только поесть. Но совершенно безобиден, уверяю вас…
Безобиден! Слово поразило Мегрэ, и он глянул на Ле Клоагена. Пот на лбу старика высох, и он сидел, безучастный к происходящему. Чего он боялся? И почему опять стал невозмутим, вернее, ко всему безразличен?
За дверью вновь заскреблись, и г-жа Ле Клоаген громко объявила:
– Войдите, Жизель… Позвольте представить вам мою дочь. Она особенно остро переживает состояние отца. Вы должны меня понять. Когда она принимает подруг…
Почему Жизель тоже так плохо одета и у нее такой ледяной вид? Капельку мягкости, и она была бы просто мила. Но рукопожатие у нее мужское, ни улыбки, ни намека на любезность. Во взгляде, которым она удостоила старика, одна беспощадная враждебность.
Именно она бросила ему тоном, каким говорят с лакеем:
– Ступайте разденьтесь.
– Представляете, Жизель, – пояснила ей мать, – сегодня днем ваш отец отправился к гадалке, а там как раз произошел скандал…
Странно, однако, звучит слово «скандал» применительно к убийству! Очевидно, для обеих женщин жизнь и смерть мадмуазель Жанны ровным счетом ничего не значат. Их волнует одно, что Ле Клоаген оказался на месте преступления, его увезли на набережную Орфевр, и теперь комиссар…
– Крайне огорчен, что вынужден вас беспокоить, сударыни, но в данных обстоятельствах я был бы счастлив заглянуть на минутку в комнату господина Ле Клоагена.
– Жизель? – вопросительным тоном выдохнула г-жа Ле Клоаген.
Девушка опустила ресницы, что, без сомнения, означало: комната в порядке.
Чтобы попасть туда, пришлось пройти через удобную столовую, потом через спальню хозяйки дома, обставленную довольно красивой старинной мебелью. Мегрэ отметил, что в квартире нет настоящей ванной – только туалетные комнаты с давно не менявшимися обоями и полом, покрытым кусками старого линолеума.
– Спальня служит моему мужу и кабинетом, – заранее предупредила женщина. – Из своих странствий он вынес вкус к простоте, предельной простоте.
Ого! Почему засов снаружи, а не изнутри, что было бы куда логичней! Неужели старика запирают?
Интуиция Мегрэ и тут нашла подтверждение у привратницы.
– Да, мсье. Когда у этих дам прием, беднягу запирают – так они боятся, чтобы он ненароком не появился. А когда он опаздывает к обеду, его в наказание день-другой держат под замком.
Комната, скорее кабинет, нежели спальня, выходила не на бульвар Батиньоль, а в узкий и мрачный двор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14