– Пучкина! – Дмитрий бросился вслед. – Погодите.Бастинда решительно уходила, расталкивая толпу.– Пива выпьем, – вырвалось у Самарина. Бастинда остановилась. Над таким предложением следовало подумать.– Две бутылки «Мартовского», – заявила она, повернувшись. – Погоди, пожалуй, три.– Базара нет, – кивнул Самарин. – Давайте присядем вон туда на ящики.Бастинда ловко открыла первую из приобретен ных бутылок об угол ларька.– Ну давай, спрашивай. Хотя я толком ничего не знаю. И куда его этот хмырь увел, тоже представления не имею.– Меня больше интересует, как вы его добыли.– А-а, – махнула рукой Бастинда, – он же в «Елах» у Завена стоял. Его туда этот привел, ну начальник детской комнаты, или как они называются.– Это вам сам мальчик рассказал? Бомжиха кивнула, сделала большой глоток примерно на треть бутылки и продолжала:– Ну как он рассказывал… Он-то сначала по-русски ни в зуб ногой, но со мной подучился. В «Елах» – то кто с ним будет заниматься? А я с ним каждый вечер.И сказки ему рассказывала, и буквы он у меня учил… – Она крякнула, допила бутылку.– Как это произошло, мальчик не говорил?– Ну, как я поняла, переночевал он в отделении, а наутро его этот инспектор взял за ручку и прямо к Завену. Вот так-то, гражданин следак. Небось сказал, что в приемник везет. А теперь все шишки на Бастинду, она, выходит, самая плохая. Этот-то хмырь, что его забрал, так такого мне наговорил…А-а… – Она махнула рукой, желая показать, что справедливости от людей не дождешься. – Фиг с ним. Я-то знаю, как дело было. Моя совесть чистая!– А где теперь негритенок?– Хто ж его знает? Может, по вагонам ходит, а может, лежит под кусточком с проломленной головой… Кучерявенький мой… – Бастинда ударилась в слезливость.Ей было и впрямь жалко расставаться с мальчиком – и деньги шли, да и привыкла… И вот опять без куска хлеба и одна…Несмотря на всю расторопность эгидовской криминальной службы, Самарину пришлось ждать. Он сидел в кабинете, который Дубинин делил с подтянутой женщиной-аналитиком лет сорока с небольшим. Впрочем, никто специально Дмитрием не интересовался, разве что секретарша предложила чашечку кофе и бутерброд. Это оказалось как нельзя кстати. Только сейчас Самарин понял, что не ел уже очень давно, кажется со вчерашнего дня.Он сидел за дубининским столом, пытаясь осмыслить все, что произошло за последние дни и часы.Приходилось думать одновременно по нескольким направлениям. Как там Агнесса. Что даст экспертиза сумки. И главное – как разоблачить Анатолия Жеброва. То, что рассказала Катя Калачева, не давало покоя.– Ну что, Дмитрий Евгеньевич, – ворвался в кабинет Дубинин, – есть пальчики, есть родимые!– И что? – Самарин напрягся.– Обнаружено несколько типов отпечатков, – серьезно начал Осаф Александрович. – Во-первых, принадлежащие самой Сорокиной. Далее пальчики носильщика Сучкова и его сожительницы. Это понятно. Но есть еще два отпечатка, которые не принадлежат ни одному из указанных лиц.– Муж? Родители?– И не им. Это также проверялось, не считайте, что я уже впадаю в старческий маразм. Рано хороните, молодой человек. Нет, это не их отпечатки.Большой и указательный пальцы правой руки. И не на ручке, заметьте, а сбоку.Человек, которому они принадлежат, аккуратно взял сумку, скорее всего чтобы зашвырнуть в кусты. Так было дело, я полагаю. Мужчина, возможно, крупный. Может быть, не очень высокий, но широкий в кости.– Не Пуришкевич?Дубинин поднял брови:– Вы еще сомневаетесь?– Я не сомневаюсь. Я просто уточняю факт.– Нет, эти отпечатки, безусловно, не принадлежат Глебу Пуришкевичу. Но должен разочаровать и вас и себя: чьи они, установить пока не удалось. В картотеке их нет. Что это значит, вы понимаете.Это означало, что убийца Марины Сорокиной ни разу не задерживался правоохранительными органами.– Да, найти его будет не так просто.– Не так. Но по крайней мере теперь можно проверить всех подозреваемых.– Все Ладожское отделение… Но отпечатки пальцев сотрудников специально не фиксируются. Конечно, когда идет следствие, берут пальчики следственной бригады, но их ведь никуда не отправляют. Разве что где-то в архивах можно что-то найти… Очень трудно все это раскопать…– Сделаем все возможное, Дмитрий Евгеньевич. Самарин встал, но затем снова сел.– Кстати, о Сорокиной…– Как будто все подтверждается…– Вот, значит, откуда и машина, и квартира. С самим Константином вы не говорили?Дубинин посуровел:– Боюсь, что теперь это уже никому не удастся.Самарин вопросительно взглянул на старого криминалиста.– Покончил жизнь самоубийством. Выпил бутылку кьянти и вскрыл вены, – проговорил Дубинин скороговоркой. – Оставил предсмертную записку. Вот она, кстати. – Он указал на стол своей соседки по кабинету. – Посмотрите.Самарин взял в руки лист бумаги, закапанный кровью и свечным парафином.Неровным, срывающимся почерком было выведено:Я пью за разоренный дом, За злую жизнь мою, За одиночество вдвоем И за тебя я пью, – За ложь меня предавших губ, За мертвый холод глаз, За то, что мир жесток и груб, За то, что Бог не спас.– Но это же Ахматова…– Значит, своих слов не нашлось…Снова вспомнился Костя Сорокин – такой, каким Дмитрий увидел его в редакции «Домостроя». Так кто же кого обманывал: Костя Марину или она его? Если считать по большому счету?Выйдя из «Эгиды», Самарин вместо того, чтобы повернуть к троллейбусной остановке, почему-то пошел в сторону «Техноложки». Что-то неотрывно тянуло его обратно на Ладожский вокзал. Неужели Катя Калачева действительно видела Веру?Девочку, которая якобы сбежала вместе с Митей Шебалиным…Возможно, она ошиблась, ведь Веру она знала только по описанию.И все-таки стоило проверить, что за таинственное здание стоит на нейтральной полосе между транспортниками и муниципалами.Через двадцать минут старший следователь Самарин вышел на станции метро «Ладожская».Он пересек вокзальную площадь, прошел до конца по платформе и легко спрыгнул на пути. Неспешной походкой он пошел по хрустевшему под ногами гравию и скоро оказался на запасных путях между отцепленными вагонами, стараясь держаться теневой стороны.Самарин примерно представлял, где могут находиться «Вагон охраны труда» и тому подобные. За ними начиналась сортировка, дальше шел товарный двор.Вот и стена, отделяющая зону отчуждения от остального-мира. Совершенно глухая, она казалась серой, хотя днем обнаруживала грязно-желтый колер.Самарин остановился, а затем медленно, стараясь ступать бесшумно, пошел вдоль стены. Вот и та самая брешь, о которой говорила Катя. Да это не пролом, а целые ворота. И тропинка протоптана, – значит, тут похаживают.Дмитрий сделал шаг и оказался по другую сторону стены. Остановился, прислушался. Вокруг было темно и тихо. Ничья земля оказалась чем-то средним между свалкой и перелеском – темнел проржавевший остов неведомо как очутившегося здесь «жигу-ля», вокруг трепетали на ветру голые тонкие осинки.В отдалении виднелись развалины неизвестно чего, а дальше высилось более крепкое двухэтажное строение. Самарин снова прислушался. С сортировки доносился обычный железнодорожный шум, который перекрывал голос: «Грузовой состав – на третий путь».Внезапно ему показалось, что впереди между осинок и березок мелькнул свет.Кажется, в одном из окон заброшенного здания. А может, примерещилось?Дмитрий осторожно сделал шаг, второй, третий. Он бесшумно приближался к дому. Земля под ногами была сухой и утоптанной – здесь ходили.Постепенно он вплотную приблизился к темному окну. Стекло и вправду подозрительно чистое. Молодец, Катька, все разглядела.Самарин не опасался, что его могут увидеть изнутри: сумерки уже сгустились настолько, что можно считать, настала ночь, да еще пасмурная. Через несколько минут Самарин уже ничего не видел на расстоянии вытянутой руки.Он замер. Вокруг было безжизненно и темно. Невозможно было представить, что где-то рядом есть живые люди.Минут через десять помещение за стеклом тускло осветилось, как будто внутри приоткрыли дверь в слабо освещенный коридор. Свет был очень слабым, но показался ярким на фоне абсолютной темноты. Комната осветилась на одно короткое мгновение, но этого было достаточно. Дмитрий понял, что большая часть окна плотно закрыта изнутри чем-то вроде толстой шторы, не пропускающей свет. И только в одном углу штора немного отошла.Как это иногда бывает, свет мелькнул и снова погас, но в глазах как будто застыло фотографическое изображение комнаты: у двери в коридор виделся силуэт.Вера? Или другая девочка примерно того же роста.Совсем рядом в темноте скрипнул гравий. Самарин метнулся к стене и вжался в нее, стараясь слиться с густой тенью. Похоже, его не заметили.Кто-то приближался – осторожно и медленно. Дмитрий задержал дыхание. На миг воцарилась полная тишина. Затем послышались шаги. Темнота над дорожкой сгустилась, приняв очертания тени. Или это обман зрения?В глубине дома снова мелькнул слабый свет – опять приоткрыли дверь в коридор. Темнота вокруг чуть рассеялась, и теперь Дмитрий определенно увидел тень человека. Он стоял совсем рядом – в нескольких шагах. Мужчина. Насколько можно понять, среднего роста, коренастый.Свет в доме мелькнул и погас. Тень растворилась в ночной мгле. И все же Дмитрию показалось, что он когда-то видел этого человека. В фигуре угадывалось что-то знакомое. Кого-то он напомнил, но кого?Снова скрипнул гравий – тень двинулась. Человек подошел к окну – туда, где только что стоял Самарин. Дмитрий отчетливо услышал вздох. Сам он старался дышать бесшумно.Тень постояла у окна, видимо ожидая, что внутри снова мелькнет свет. Затем мужчина повернулся. Дмитрию казалось, что он кожей лица чувствует движение воздуха. Незнакомец двигался вдоль стены прямо на него. Самарин сделал шаг назад, еще один…И тут под ногой предательски хрустнула ветка.Практически в тот же миг Самарин резко нагнулся, а потому предназначенный ему удар прошел мимо. Врагу понадобился миг, чтобы сориентироваться. Этого мига Дмитрию было достаточно. Следующий удар, нацеленный ниже, снова ушел в пустоту, а через мгновение тень, лишь тяжело выдохнув, упала на землю.Противник был дюжим мужиком, но специальными приемами не владел. Он, видимо, так до конца и не понял, почему он молотил кулаками пустоту, а сам вдруг оказался лежащим лицом вниз, с заломленной за спиной рукой.– Что ты тут делаешь? – тихо спросил Самарин.– Скотина…Дмитрий вывернул руку сильнее. Противник скрипнул зубами.– Совсем сломаю. Говори.– А пошел ты!Внезапно их осветил луч фонарика. Самарин вгляделся в распластанный на земле профиль. Это был путевой обходчик Гринько.– Уходим!Они остановились только далеко за брешью в стене. Пространство между отцепленными вагонами освещал желтоватый фонарь в железной сетке.– Ты… – только и сказал Самарин.– А я думал: это кто-то из НИХ… Гринько вынул папиросу и закурил.– Ты-то как узнал? – спросил Дмитрий.– Митька сказал. Они замолчали.Гринько докурил, бросил окурок под ноги и затоптал.– В тот день, когда приехал в последний раз… Я ведь сюда шел, когда меня сцапали. Помнишь?– Шел по направлению к товарному двору, – кивнул Самарин.– Во-во.– Так это было уже после поджога?– Пожара…– Хрен с ним!– После, конечно. Митька тогда приехал в деревню, прокрался ко мне. «Дядя Коля, они вас хотят в тюрьму посадить». Он и передал эти слова, помните? Ну что вы мне на допросе напоминали.Придя в себя, Гринько снова стал на «вы» со старшим следователем.Правильно, ведь Шебалин слышал разговор Самарина с Жебровым. Он происходил в детской комнате в присутствии Мити и Веры Ковалевой.– И он не остался?– Нет, – покачал головой Гринько. – Он сказал, что это из-за него Альбина дом спалила. Виноватым себя считал. У него же характер… Я все его звал «ежонок».– И что он еще говорил?– Да, считай, ничего. Я не хотел его отпускать, а он сказал: «Все равно убегу». Я ему говорю: «Милиция тебя поймает». А он смеется: «Милиция-то… Она меня не только не поймает, а к делу пристроит». Представьте, он у этого инспектора детской комнаты даже дома был-выносил мусор после циклевки полов.«Ну Жебров!» – поразился Самарин.– Я спросил, что он, в слуги заделался? А он: «Нет, есть другие». И ухмыльнулся нехорошо как-то. Я его спросил, где он ночует, а он сказал: «Есть одно место. Только не ищи, не найдешь». Я говорю: «На вокзале, что ли?» Не, говорит, не на вокзале. А смотрит хитро. Вот я и понял, что где-то рядом.– Ну а потом?– А потом что? Я его не пускал, хотел в сарае запереть, а он вырвался и тикать. Я за ним… Не догнал…Они помолчали. Гринько снова закурил.– Но этот гадюшник нужно накрыть, – решительно сказал он.– Надо. Но не мы с тобой вдвоем… Они медленно шли вдоль темного ряда отцепленных вагонов. Оба молчали. Все было и так понятно без слов.– Но этот… у меня получит, – процедил Гринько.– Не влезай ты в это дело. Оставь на нас.– На кого на вас-то? Действительно, на кого?Сам собой вспомнился Дубинин и агентство «Эгида-плюс». Может быть, они?– Найдется кому этим заняться.Самарин остановился. Гринько замедлил шаг и тоже встал.– Поверь, Николай. Не надо ввязываться. Это опасно.Гринько презрительно хмыкнул.– Я тебя не пугаю. Просто ты погибнешь, причем зря. Вот это будет обидно.А он останется на своем месте, жив-здоров.– Этого не будет.– Я этого тоже хочу. Но пойми, не дотянуться тебе до него. Руки у тебя коротки.– А у тебя нет? – снова усмехнулся Гринько. – Ты-то что можешь сделать?– Я один – ничего. Но другие смогут.– Посмотрим.По лицу путевого обходчика пробежала тень.– Вот тебе мой совет: возвращайся-ка ты в Бабино и выкинь из головы все, что видел.Гринько ничего не ответил, а Самарин повернулся и зашагал вперед к ярко освещенному Ладожскому вокзалу.– Эй, погоди! – раздалось сзади. Самарин обернулся.– Слушай, ты все-таки юридический кончал, – начал Гринько издалека. – Что нужно, чтобы ребенка усыновить? Если он гражданин другой страны?
В подземное переходе под Каменноостровским, как обычно, оглушительно играл саксофон. Рядом с музыкантом на брошенной на цементный пол картонке сидел большой спокойный пес, тут же стоял мальчик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51