Презерзом.
Можно быть последователем, но нет ничего страшнее удела подражателя! Ибо
он, подражатель, тяжело ненавидит того, кому подражает, кого он натужно хо
чет переплюнуть, но разве можно природу написать прекраснее, чем она ест
ь? Мастерство пейзажиста Ц в приближении к ней, но это совсем не то прибли
жение к «Одиссее», о котором ты писал мне столь раздраженно.
Традиция только тогда становится традицией, когда ей противополагаетс
я новация. Чем больше новаций, тем ярче светит Антика, но коли мир решит за
консервировать себя, словно мясо в стеклянной банке, начнется мрак и без
временье, время колдовства, черной магии и глухого бунта разума.
Я возвращаю тебе тринадцать долларов, а двадцать семь верну через неделю
, когда получу очередной гонорар из моего литературного агентства, задро
бив еще одного Портера. Да здравствует Сальери, слава нам с тобою, Грегори!

Я не кончаю письмо обязательным «до свиданья», ибо мне что-то перестало х
отеться видеть тебя.
Уолт Порч, христопродавец".

67

"Дорогой Ли!
Мне трудно браться за перо после того, как я навсегда простился с Этол.
Я могу описать самые мельчайшие подробности ее последних дней, которые б
ы разорвали тебе сердце, лишили сна и надолго перечеркнули в душе твоей в
сяческую надежду на Справедливость и Добро. Именно поэтому я не стану эт
ого делать. Пусть уж мое горе живет во мне, со мною пусть оно и умрет, незаче
м открывать его другим, безжалостно это, а потому нечестно.
Я потрясен мужеством Этол, ее достоинством. Видимо, никогда в жизни челов
ек не открывается окружающим так, как он открывает себя накануне смерти.

У меня не было от тебя секретов… Впрочем, нет, были и есть, у каждого челове
ка всегда есть секреты от друга, отца, матери, жены, дочери, сына… Тем не мен
ее ты знал, что болезнь Этол сопровождалась ломкой ее характера. Веселая,
доверчивая, реактивная, общительная, легкая, она постепенно становилась
раздражительной, обидчивой, подозрительной… Мне порою было до слез горь
ко слышать ее слова, незаслуженные, чужие, холодные… Я обижался на нее так
, как только может обижаться любящий мужчина, когда его оскорбляют безо в
сякого к тому основания… Но я всегда помнил, что единственным человеком,
который безоговорочно верил в то, что я обязан писать, была именно Этол. Ни
что так не дорого пишущему, как абсолютная вера самого близкого человека
в его призвание. Малейшая фальшь ощутима немедленно и трагично. Я всегда
ощущал, что она верит в меня, и это давало мне сил жить, работать, переносит
ь страдания и прощать ей все то, в чем она была несправедлива ко мне.
Ты не можешь себе представить, какой она стала кроткой в последние дни. Он
а все поняла. Я это увидел, когда вошел в спальню, а она с ужасом смотрелась
в зеркало. Именно с ужасом! Видимо, у нее был тот момент прозрения, когда ис
тина на какой-то миг возникает перед глазами.
«Я умираю, Ц спокойно сказала она мне. Ц Неужели Маргарет суждено все э
то видеть?» Что мне было ответить ей?! Как?!
Я стал говорить, что дела ее идут на поправку, нельзя поддаваться настрое
ниям, стыдно распускать себя, умей сдерживать норов, я играл, как провинци
альный трагик, ненавидя себя, чувствуя, что сердце мое вот-вот разорвется
от горя, бессилия, любви к ней и жалости.
«Милый, Ц сказала Этол, Ц сделай так, чтобы девочка не видела меня безды
ханной. Увези ее отсюда, а когда все кончится… Вы вернетесь, и ты скажешь, ч
то я поехала в Нью-Йорк, в клинику на два года».
Я не сумел себя сдержать… Будь я трижды проклят за мою слабость! Я заплака
л и этим подтвердил правоту ее слов, а должен-то ведь был продолжать смеят
ься Ц как угодно, любою ценой, но Ц смеяться! Если бы я смог победить себя,
она бы жила еще неделю, две, а потом бы спала жара, кризис мог миновать! Я вин
оват в том, что она ушла так рано, кругом виноват один я и никто больше!
А она обняла меня, и стала гладить прозрачной рукою по голове, и шептала мн
е какие-то невероятные слова, успокаивая меня, а потом улыбнулась и стала
вспоминать нашу молодость, когда мы тайком обвенчались, и все наши озорс
тва вспоминала, но не так, чтобы разорвать мне сердце до конца, а, наоборот,
с юмором, чуть ли даже не весело. Как объяснить такую могущественную силу
в этой женщине?
«Ты меня вспоминай здоровой, Ц попросила Этол. Ц И никогда, пожалуйста,
никогда в жизни не позволяй себе увидеть меня такой, когда я была раздраж
ена и несправедлива к тебе. Тебе будет легче жить, если я останусь в твоей
памяти дурной девчонкой, которая бросила отчий дом и пошла к священнику
с улицы, не зная, что такое подвенечное платье. Вспоминай, как мы ездили во
круг Остина, когда ты вернулся из Гондураса, и я уверяла тебя, что мне хоро
шо, и боли в груди нет, и Маргарет смотрела на нас сияющими глазами, малень
кий человечек с разумом взрослого… Как она мечтала, чтобы ты поскорее ве
рнулся! Как она грезила тем днем, когда мы снова будем все вместе, Билл! Уве
зи ее, родной, увези, я места себе не нахожу, как представлю ее возле моего б
ездыханного тела…» Маргарет была на грани помешательства, когда все слу
чилось.
Я стараюсь не бывать с нею дома, мы целыми днями пропадаем в лесу, на берег
у пруда, я пытаюсь выдумывать какие-то мудреные игры, приучаю ее к шарадам
, ловлю диковинных бабочек… Единственно, что отвлекает ее от горя, так это
мои сказки.
«Только чтоб конец был хороший, Ц просит она меня, Ц и пусть будет смешн
о».
Ли, наша жизнь Ц это дорога, которая ведет в никуда, это путь потерь, а как с
делать так, чтобы она сделалась тропою находок, я теперь не знаю.
Билл".

68

"Уважаемый мистер Холл!
Вы и не представляете себе даже, сколько я передумала, только бы побудить
Билла стать более активным. Но после кончины Этол он изменился, стал мало
разговорчивым и внутренне как-то ожесточился. А может быть, просто-напро
сто замкнулся в самом себе.
Я пробовала говорить с ним на ту тему, которая Вас волнует так же, как и мен
я. Он ответил, что плетью обуха не перешибешь, и человек, попавший в судебн
ую передрягу, если только он не Рокфеллер, никогда добром, из нее не вырвет
ся.
Просто не знаю, что и делать!
Про Маргарет я ему тоже говорила, но он считает, что чем дольше будет тянут
ься этот проклятый процесс, тем больше шансов на то, что девочка узнает пр
авду. Он взял с меня слово, что после суда, каким бы ни был его исход, мы уеде
м из Остина в другой город, дабы никто и никогда не мог сказать маленькой,
что случилось с ее отцом.
Все мои надежды я возлагаю на Всевышнего, он милостив к тем, кто невиновен.

С ужасом я жду того дня, когда начнется суд. В тот день он будет арестован.

Предпримите все, что только можете, не дайте свершиться несправедливост
и, дорогой мистер Холл!
Искренне Ваша миссис Роч".

69

"Дорогая миссис Роч!
Я пишу Вам это письмо, зная, как добро Вы относитесь к несчастному Биллу и
верите в то, что он невиновен в инкриминируемом ему преступлении.
Я пытался воздействовать на него в том смысле, чтобы он вместе с адвоката
ми потребовал еще раз исследовать данные банковской ревизии. Действите
льно, не может не быть странным тот факт, что из ста пунктов обвинения в на
рушении Закона о Банках, ныне в обвинительном заключении осталось лишь д
ва пункта, а вместо пяти тысяч долларов, которые якобы похитил Билл, тепер
ь осталось только восемьсот.
Но он попросту не ответил на мое первое письмо. Прежде чем я стану обращат
ься к нему во второй раз, хотел бы спросить Вашего совета, как мне следует
поступить, ибо я не видел его с той поры, как он исчез. Может быть, в характер
е его произошли какие-то перемены, которых я не знаю, но которые известны
Вам? Может, Вы подскажете, как лучше обращаться к нему, какие струны в его с
ердце надо задеть?
Мне, как и Вам, известна его испепеляющая любовь к Маргарет. Быть может, ст
оит апеллировать к этой его любви? Быть может, стоит просить его употреби
ть все усилия, чтобы продолжить борьбу и доказать свою невиновность Ц и
менно во имя крошки?
Я готов внести деньги и пригласить еще одного адвоката, только б помочь э
тому прекрасному человеку выпутаться из той страшной паутины, в которую
он попал.
С нетерпением жду Вашего ответа, многоуважаемая миссис Роч, Ваш искренне
Ли Холл".

70

"Дорогой Ли!
Я с большим трудом, а говоря откровенно, неохотой, сел за это письмо.
Пойми меня правильно.
Прежде всего в жизни я ценю достоинство. Именно поэтому я считаю, что сует
иться, обивать пороги, что-то доказывать, Ц недостойно. Это унижает чело
века. В конце концов, не закон создал людей, а люди закон, вот пусть он им и с
лужит.
Разум не может не быть заинтересован в том, чтобы честные были защищены, а
нечестные наказаны. Суд не может не желать Ц во имя человечества же, Ц ч
тобы умные и талантливые (а я, прости, в глубине души таким себя все-таки сч
итаю) работали на благо прогресса, а не сидели на каторге. Если же означенн
ого Суда не существует, а суд земной составлен из людей малокомпетентных
, отягощенных личными заботами, трагедиями, радостями, драмами, то пусть в
се идет как идет. Нельзя терять достоинство. Это непростительно.
Во многих европейских странах существует некий детский шовинизм: во все
м, что у них происходит гадостного, они винят всех, кого угодно, Ц происки
внешних врагов, интриги врагов тайных, погодные условия, небесные катакл
измы, Ц но только не самих себя, не собственную нерасторопность, ошибку,
недосмотр. Меня это коробит. Я не хочу оказаться зараженным этой болезнь
ю, которая практически неизлечима, ибо она ищет дьявола не в себе самом, но
в окружающих. А ведь случилось так, что я виноват кругом, Ли. Если бы я был п
одготовлен к моей работе в Банке, если бы я изучил закон, карающий нарушен
ие норм работы, если бы я лучше знал людей (то есть, продолжая им верить Ц б
ез этого нет жизни, Ц тем не менее требовал бы гарантий), если бы люди, с ко
торыми меня сводила жизнь, так же исповедовали достоинство и честность,
как это норовлю делать я, тогда не произошло бы ужасной трагедии, но трети
й звонок уже прозвенел, поезд отходит, опустить перед ним шлагбаум нет во
зможности.
Пойми, чем больше я сейчас стану приводить доводов в свою защиту, тем боле
е жалким я буду выглядеть в глазах всех тех, кто меня знает. Тот человек (а м
ожет быть, люди), который мог бы поставить все с головы на ноги, этого не сде
лал. Почему? Бог ему (им) судья. Если бы он сказал всю правду, меня бы оправда
ли. И это бы никак не затронуло его честь. «Он сделал важное признание» Ц
так бы сказали о нем. А обо мне, если я стану рассказывать правду, презрите
льно заметят: «Помимо всего прочего, он еще оговаривает честных людей!» Т
ем более что виновного в моей трагедии уже нет в живых. Вообще я все больше
и больше убеждаюсь в том, что те люди, которые причиняли мне зло (вольно ил
и невольно), платились за это дорогой ценою. Нет, это не ощущение исключите
льности говорит во мне, не мессианство какое-то, ты знаешь, я не отношусь к
числу самовлюбленных нарциссов, просто сама жизнь подвела меня к этому.
Помнишь, как Боб «Лошадиные зубы» донимал меня и подсовывал мне незаряже
нные патроны, когда мы шли в секреты на границу, и сыпал песок под седло, чт
обы погубить моего коня? И что же? Не я погиб в перестрелке, а он, потому что
в суматохе ночного нападения бандитов он схватил мои патроны, а не свои…
В Новом Орлеане сосед по ночлежке клал в воду мое лезвие, чтобы я не мог по
бриться утром, перед тем как уйти в поиски поденной работы, а потом сесть в
парк, за очередной рассказ (я не могу работать, если небрит); он нарочно опр
окидывал мою миску с кашей, которую давали бесплатно, а это было пищей на в
есь день, Ц согласись, дело отнюдь не маловажное. Так вот этот человек по
скользнулся на мостовой, упал и поломал себе ногу. Когда я положил его в кэ
б, Ц хозяин согласился отвезти его в больницу для бедняков, он в ярости х
отел ударить меня по лицу, свалился с сиденья и поломал ключицу. (Кстати, о
н был уродлив до отвращения. Все уродливые люди обязательно подонки, в эт
ом кроется какая-то закономерность.) В Мексике, когда я с Элом Дженнингсом
присматривал местечко, о котором говорили как о золотом дне, к нам приста
л один бродяжка, американец из Айовы. Дженнингс не очень-то хотел брать ег
о, но я уговорил, нажимая на то, что человек без знания испанского языка, од
ин-одинешенек, лишенный средств, обречен на гибель. Я уговорил, а этот чел
овек сразу же стал делать мне гадости. О, как он был изощрен в своей гнусно
сти, как изобретательно он старался внести рознь в нашу дружбу! И что же? П
ровидение наказало его, он свалился в тропической лихорадке, и только зн
акомство с добрым капитаном позволило нам отправить его в Новый Орлеан.

Как я понял из одного твоего письма, к моей трагедии мог иметь отношение Ф
илипп С. Тимоти-Аустин. Хочешь верь, хочешь нет, но его накажет Господь. Так
, увы, произошло с тем человеком, к которому я прекрасно относился и которы
й еще полгода назад мог бы положить конец моему позору. Он не сделал этого
, и его нет больше.
Если бы на следствии я поступил чуть более «обтекаемо», если бы открыл не
всю правду (я не говорю о том, чтобы осознанно лгать, я этого не умею и, главн
ое, боюсь, жду кары), тогда мое положение было бы совсем другим и поводов к а
грессивной защите я бы имел куда как больше, но я считал недостойным лгат
ь потому именно, что уверен в своей честности и невиновности. Ведь никто н
е показал против меня, ни один человек! Ведь никто не присутствовал тогда,
когда я якобы давал деньги или (что еще обиднее) брал их себе. Я мог бы отказ
аться от той или иной подписи в платежных ведомостях, но я ни от чего не от
казался, более того, я всегда рассказывал абсолютно всю правду, и это, коне
чно, было против меня, но я полагаю, что человек живет не тем днем, который н
ачался сегодня, но днями, в которых ему надлежит реализовать то, что отпущ
ено Судьбою.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29