с номером четыреста сорок шесть эс-эф шестьдесят девять.— А разве ее не нашли?Я чувствую себя мальчишкой, которого нехорошие дяди ссаживают с уцелевшего во время потопа обломка прямо посреди океана.— А вы ее что, потеряли?Мой собеседник изумленно раскрывает пасть, демонстрируя крупноформатные зубы.— Объяснитесь, наконец, комиссар, — требует он, внезапно обозлившись. — Я полагаю, вы пришли, чтобы сообщить, что моя машина найдена. О ее пропаже я сообщил г комиссариат достаточно давно.— Не думаю, что ее нашли, — замечаю я, — к тому же понятия не имел, что ее у вас украли.— Но поскольку…— Знаю, знаю — вы подали заявление. Но полиция занимается не только кражей автомобилей, есть вещи и поважнее. Я считаю, господин Компер, что ваша несчастная “ДС” участвовала в более чем сомнительных операциях.— Что вы такое говорите? — взвивается он. Добропорядочные французы все таковы. Стоит чему угодно вторгнуться в их жизнь с черного хода и нарушить привычный комфорт — и они уже готовы призвать всю Вселенную для охраны собственной неповторимой личности. Пока он не в курсе, этот Компер, — может, нет смысла рассказывать ему мою страшную историю, а?— При каких обстоятельствах украли вашу машину? — спрашиваю я.— Как всегда, — пожимает он плечами. — Оставил ее на стоянке, забыв запереть.— Вам никогда не доводилось встречать женщину, всем цветам предпочитающую синий и носящую перстень с большим синим камнем?— Вроде нет.— Она обычно появляется в компании с человеком, похожим на метиса или на араба.— Я же говорю вам, комиссар, что не знаю ее!— Этот метис умер, — не теряя спокойствия, продолжаю я.— Слушайте, комиссар, чего вы от меня хотите? — взрывается Компер. Я не понимаю.— Да случилась тут одна скверная история. Впрочем, детали вы прочтете в газетах в ближайшие дни.Я поднимаюсь и без дальнейших церемоний оставляю его в одиночестве.Прокол. Такое ощущение, будто чем дальше я продвигаюсь, тем сильнее у меня уходит почва из-под ног. Стоит обнаружить след — тут же выясняется, что он ведет в пропасть. Звоня Комперу, я уже чувствовал себя чемпионом, идущим на рекорд. И вот — результат снова подлежит пересмотру.Итак, машину, которую я ищу, попросту сперли.Когда я спускаюсь по лестнице, ко мне обращается какой-то человек в фуражке почтальона:— У Компера кто-нибудь есть?— Да, — бормочу я и по ассоциации немедленно вспоминаю маленькую хромушу из Сент-Альбан. А заодно и кое-что еще. Вы ведь знаете: при определенных обстоятельствах мыслишки вашего друга Сан-Антонио выписывают весьма замысловатые кренделя.Втискиваюсь за руль верного джипа и еду куда глаза глядят, не мешая взбунтовавшимся мозгам резвиться, как им вздумается. Потом останавливаюсь перед почтой. Захожу и прошу телефонистку соединиться с ее коллегой в Сент-Альбан. Срочно.Через минуту слышу в трубке ее голос.— Привет, детка, — говорю я. — Не узнаешь своего голубого кузнечика?Она испускает радостный визг. Потом другой истошный, опрокинув чернильницу на свой гроссбух.— Это ты, мой драгоценный? — щебечет она.— Послушай, радость моей человеческой сути, — мурлычу я. — Тебе ничего не напоминает имя Компер?— Конечно, — хихикает она. — Именно так была подписана та телеграмма. Помнишь, я тебе говорила?Можете мне поверить — такая девчонка стоит кучи кредиток, равной ей по весу.Я обещаю ей, что при ближайшей же встрече (между нами, весьма проблематичной, но ей об этом знать не обязательно) продемонстрирую ей свою коронную серию: “полночное солнце”, “таблетка шоколада” и “папамама по-турецки”. Теперь ей будет о чем мечтать, пока возле ее конторки цветочки не вырастут. Глава 7 Я задерживаюсь на почте еще ненадолго. Беру справочник и вскоре нахожу то, что мне надо. Оказывается, господин Компер владеет неким предприятием, расположенным невдалеке от дома, на холме Желтого креста. Знаю я это местечко. Оно возвышается над Лионом, как Монмартр над Парижем, — только в отличие от Монмартра там тихо, как на конгрессе немых. Слышен лишь шум прядильных машин и чокающихся стаканов. Пьют там основательно.Чуть позже полуночи останавливаюсь перед сим заведением.Расположено оно перед кладбищем на самой добропорядочной улочке, какую только можно себе вообразить. Строение, вопреки моим ожиданиям, оказывается небольшим — нечто вроде маленького ангара, зажатого меж двух домов. Вместо двери висит железный занавес, вроде тех, что закрывают витрины магазинов.Пожалуй, имеет смысл понюхать, что там внутри.Должен признаться: у меня такого рода желания быстро становятся реальностью. Вставляю в замок свой маленький “сезам” — и через несколько секунд остается лишь приподнять занавес настолько, чтобы мой старый приятель Сан-Антонио смог проскользнуть.Опускаю обратно железную створку, включаю фонарик и для начала осматриваюсь.Помещение метров так десять на десять. В глубине свалено несколько рулонов. Знакомлюсь с ними поближе. Увы, это всего лишь обычный шелк.Ничего интересного. Может, я зря теряю время?Подсвечивая фонариком, перемещаюсь потихоньку по пыльному полу и вдруг замираю, почувствовав под полом пустоту, гулко отзывающуюся на каждое мое движение. Выясняется, что я стою на железной плите. В следующую минуту соображаю, что это не что иное, как платформа больших весов для взвешивания рулонов. Разочарованно вздыхаю и совсем уже собираюсь уходить, но что-то меня удерживает.Хоть убейте, есть в этих весах нечто подозрительное. Только вот что именно? Некоторое время ломаю себе голову, потом до меня доходит.В нормальных весах чашки ходят свободно. Эта плита, похоже, закреплена намертво. Я даже подпрыгиваю пару раз — никакого результата. Как же тогда на них взвешивают? Может, есть какой-нибудь стопор? Наклоняюсь, свечу фонариком — ничего похожего. Зато замечаю какую-то странную нашлепку. Тяну ее, и.., платформа поднимается, как обыкновеннейший люк. Собственно, это и есть люк — все остальное для отвода глаз. А что? Совсем неглупо…Железная лестница спускается в пустоту. Раз приглашают — невежливо отказываться. Спускаюсь, считая на ходу ступеньки. Их пятнадцать.Наконец ноги мои ощущают каменную поверхность пола. Приехали.Осматриваюсь и выясняю, что попал в какой-то узенький коридорчик.Естественно, двигаюсь дальше и метра через четыре упираюсь в деревянную дверь. Закрыта она на самый большой замок, какой я когда-либо видел. Нашли чем испугать! Большой — не значит сложный. Открыл я его куда быстрее, чем вам об этом рассказываю.Согласитесь, ловкий он парень, этот Сан-Антонио!В своей жизни я повидал немало и теперь, открывая дверь, ожидал увидеть за ней по меньшей мере толпу скелетов, скованных цепями по четыре. А то и чего похуже. Худшее — оно ведь, ребятки, предела не имеет.Действительность, как всегда, наносит мне удар. Ни тебе трупа, ни женщины в цепях, ни хотя бы захудаленького скелета. Все эти тайны Мадридского двора понадобились лишь для того, чтобы спрятать.., чего бы вы думали?Никогда не поверите. Рулон бумаги. Ну, правда, довольно большой.Белый.Я его чуток развернул. Обычная чистая бумага. Килограммов так примерно пятьдесят. Понимай как можешь.Отрываю клочок и засовываю в карман. Да, любопытный парнишка этот Компер. Неплохо бы перекинуться с ним парой словечек в моей манере глядишь, что-нибудь и разъяснилось бы. Однако внутреннее чувство подсказывает мне, что торопиться не стоит. Бывают, конечно, ситуации, когда надо переть напролом со сжатыми кулаками. Но куда чаще приходится вести себя, как во вьетнамских джунглях: осторожность, осторожность и еще раз осторожность.Итак, весь цирк — из-за рулона бумаги.Лучший способ как следует подстегнуть мыслительные процессы — как следует поесть. Тем более находясь в Лионе — центре прославленной французской кухни. Не стрит также забывать, что я все еще в отпуске.Если учесть, что желудок мой давно уже играет боевой марш, а видения накрытого столика предстают пред истомленным взором с мучительной навязчивостью (какой образ, а? Поэт, поэт…), — не остается сомнений, что пред вашим старым приятелем во всей полноте предстает проблема ужина. Я, слава богу, достаточно поколесил между Сеной и Роной, чтобы знать, где можно получить цыпленка по-охотничьи наилучшего качества.Да и советы Дюбона кое-чего стоят. Кстати, о Дюбоне. Он уже, надо думать, давным-давно представляет меня в качестве самой вонючей навозной кучи, какую только знала земля со времен Адама. Сколько уж времени прошло, как я завладел его машиной и не подаю признаков жизни.Самое меньшее, что я могу сделать, — выразить ему свое сожаление.Объясняю официанту, каким именно способом следует снарядить в последний путь предназначенную для меня пулярку, и направляюсь к телефону.Как и следовало ожидать, Дюбон в скверном настроении.— Это ты? — орет он вместо приветствия, услышав мой голос. Опереточный сыщик, торговец луком, цыплячья лапка, крысиная морда… Тут он останавливается, чтобы перевести дыхание.— Подумай о своей астме, толстяк, — немедленно вклиниваюсь я, воспользовавшись моментом. — Еще два слова — и тебя удар хватит! Столько шума из-за какой-то паршивой тачки! Что о тебе телефонистки подумают?Дюбон, вновь обретя дыхание, несколькими скупыми, но образными словами обрисовывает мне свое отношение к телефонисткам. Я не остаюсь в долгу, высказав мнение, что на самом деле так к нему относятся они, причем по справедливости. Это его мигом отрезвляет.— У тебя-то как, все в порядке? — озабоченно интересуется он.— Черт его знает! В двух словах не скажешь… Тут он снова распаляется и склочным тоном бубнит, что всю жизнь считал, будто самого большого мерзавца, какой ему когда-либо встречался, он отправил на тот свет еще во время войны — тогда судьба послала ему в лапы гестаповского полковника, имевшего привычку развлекаться, вырывая у заключенных глаза кофейной ложкой. И только сейчас он понял, что баюкал себя сладкой иллюзией, ибо на самом деле король мерзавцев находится в настоящий момент на другом конце телефонного провода.— Кончай проповедь, Дюб, — ухмыляюсь я. — Говорю же — времени в обрез.— А моя машина, висельник? Долго мне еще пешком ходить?— Если есть претензии — обратись в полицию, — советую я.— Чтоб тебе провалиться! Я понимаю, что пикироваться таким образом мы можем до бесконечности, но если я не расскажу Дюбону всю историю, то наживу смертельного врага. Он слушает не перебивая. У меня даже создается впечатление, что мой собеседник куда-то испарился и весь мой монолог — весьма, надо сказать, эмоционально насыщенный — уходит в пустоту.— Ты как там, жив еще? — интересуюсь я, выложив все до конца.— Жив, жив, — бормочет он. — То, что этот Компер в деле, ясно даже ежу. Но вот какого черта он носится с этой бумагой, будто она золотая?Странно как-то, тебе не кажется?— Кажется, — успокаиваю я его.— Какие планы? — осведомляется он.— Сожрать цыпленка.Официант уже давно с безнадежным видом жестикулирует, сообщая, что все готово.— Чтоб тебе подавиться.— Спасибо. Кроме этого ничего не пожелаешь?Дюбон задумывается.— Сан-Антонио, ты тупица, — наконец изрекает он. — Мозги тебе нужны так же, как словарь сороконожке. Что ты понимаешь в сыске, если не в состоянии использовать те следы, которые уже есть?— Ладно, ты мне уже совсем опротивел. Пока, — вежливо прощаюсь я.— Позвони вечером, — торопливо говорит он. — Может, у меня кое-что для тебя найдется.И вешает трубку.Чешу за ухом и задумчиво бреду к своему цыпленку. Что имел в виду папаша Дюбон? Может, я чего-то не заметил? Снова мысленно пробегаю по всем деталям и ничего не нахожу.В конце концов, сколько можно выворачивать себе мозги? Пожатием плеч сметаю беспокойство и вступаю в яростную схватку с юным представителем отряда куриных. Официант Подает мне счет. Достаю деньги, чтобы оплатить свою оргию, сую в карман сдачу и.., застываю с разинутым ртом, будто в глотке у меня установили центральное отопление. Ибо пальцы мои натыкаются на клочок бумаги, оторванный от рулона в погребе Компера, и я обнаруживаю, что на ощупь он ничем не отличается от купюр. Можете зажарить меня в прогорклом масле, если это не точно такая же бумага! То-то Компер ее так тщательно прячет! Достаю клочок, смотрю на просвет. И вижу до боли родные водяные знаки.Вот это да!В префектуре меня встречает молодой и весьма неопрятный инспектор — высокий, бледный, с коровьими глазами, одинаково присущими всем представителям закона, от полевого сторожа до высшего полицейского начальства. Он изо всех сил стремится показать, что визит коллеги из Парижа не производит на него ровно никакого впечатления — не таких, мол, видали!— Чем это вас так заинтересовал угон машины в нашей глуши? высокомерно вопрошает он. — Какая тут связь с вашими должностными обязанностями?Я начинаю звереть. Кто он такой, этот сопляк, чтобы рассуждать о моих обязанностях?— А какая связь существует между моей левой рукой и вашей правой щекой, как вы думаете? — изысканно вежливо отвечаю я.— Что? — взвивается молокосос. — Да вы знаете, где находитесь?— В обществе невежи.Он отвечает прямым справа. Удар вполне грамотно направлен, но все же мальчику сначала неплохо бы выяснить, с кем он имеет дело: на Сан-Антонио такие штуки давно уже не производят впечатления. Без особого труда уклоняюсь, ловлю его за руку и отправляю в полет через всю приемную. Он с грохотом рушится на регистратора — старую канцелярскую крысу, с благоговейным ужасом взирающую на происходящее, — вышибая из старичка последние проблески сознания. Сам малыш тоже почти нокаутирован и обалдело трясет головой, восседая на полу среди вороха зеленых карточек.Дверь с треском открывается, пропуская плотного, румяного здоровяка.— Что тут происходит?! — рычит он. Старый знакомый, комиссар Риш.— Сан-Антонио! — восклицает он, заметив мои неповторимые черты. Мне следовало сразу сообразить, что это ты к нам пожаловал. Раз где-то шум — значит, ты неподалеку.— Сан-Антонио! — восклицает и молокосос, открывая гляделки. Потом вскакивает и семенит ко мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15