Следы шин в траве явственно дают мне понять, что сюда-то они свою карету и ставили. Машинально обшариваю примятую траву, но нахожу только следы бензина и машинного масла.Похоже, все-таки ничего не остается, кроме как укусить себя за локоть и возвращаться восвояси. Делаю три шага и останавливаюсь. Гром и молния! Что тут, черт возьми, происходит? Почему я взбудоражен, как потревоженное животное, чующее признаки несчастья? Может, вот-вот начнется землетрясение? Почему я не могу уйти с этого треклятого места, будто меня привязали ниткой за лапу?Когда меня охватывает подобное чувство, я готов спорить на стадо слонов, что это неспроста. Значит, есть нечто подозрительное, чего мой ум пока не в состоянии понять. Ну-с, так что же учуял мой нюх сыщика на сей раз? Я бормочу это “нюх сыщика”, и в цирке шапито, расположенном под моей черепушкой, раздается звонкое “оп-ля”. Именно нюх! Это мой нос, продегустировав воздушное пространство окружающей среды, уже полчаса вопит “SOS”! Воздух вокруг буквально пропитан сладким, тошнотворным запахом, противным и грязно-чувственным.Запахом, который я знаю слишком хорошо. Запахом трупа.Веселенькое открытие. Остается определить, откуда доносится столь чудесный аромат?Ломаю голову, испытующе озирая окрестности. Ищу, но ничего не вижу. Может, просто в каком-нибудь углу завалялась дохлая крыса?Теоретически возможно, но я уже не сомневаюсь, что речь идет о человеческом трупе. Поднимаю голову, и взгляд мой невольно устремляется к самой заметной точке окрест — к чучелу в покинутом садике Тут же обнаруживаю, что взгляд мой не одинок. Вместе с ним туда же устремляются тучи синих мух.Я приближаюсь. Ну вот и встретились. Мертвец привязан к колу, глубоко всаженному в землю. Он в рубашке, но сверху наброшен плащ, старательно превращенный в лохмотья. Рукава плаща набиты соломой. На голову бедняге надвинута фетровая шляпа, столь же тщательно смятая; лицо прикрывает привязанная к ней тряпка — это, надо понимать, чтобы было больше похоже на мешок с тряпьем. Срываю ее. Мертвец улыбается мне жесткой, отвратительной улыбкой. Ему даже не потрудились закрыть челюсть. Глаза его тяжело уставились на того, кто посмел нарушить его покой. То есть на меня.Это метис. Точнее, был им — смерть уравнивает люд ей, к какой бы расе они ни принадлежали. Красивая мысль, верно? Специально для того, чтобы показать вам, что Паскаль, Ларошфуко и Монтескье были по сравнению с Сан-Антонио просто шутниками.Итак, девица в синем прихлопнула своего компаньона. Не удивлюсь, если она сделала это прямо здесь, посреди огорода, — бояться нескромных глаз какого-нибудь случайного прохожего ей тут не приходилось. Зато сразу возникли осложнения с останками. Этот подонок слишком здоров, чтобы завернуть его в пакетик и взять с собой на прогулку. Хоронить его, судя по всему, времени не было. Оставить валяться в траве? Тогда его заметил бы первый бредущий мимо поселянин. Вот ей и пришла мысль превратить его в чучело. Добрый старый трюк: если хочешь скрыть нечто от взглядов окружающих — оставляй на самом виду. Разумеется, если ты не трус и у тебя не лимонад в спинном мозгу. Она начинает меня интересовать, эта девка!Я возвращаю покойнику его шляпу и оставляю его в компании с мухами. Держу пари на кучу свеклы против челюсти Ага-хана: если и существует на земле место, где в ближайшие сто лет бессмысленно ожидать мою синюю красотку, — оно именно здесь.Возвращаюсь к джипу. Вокруг уже собрались ротозеи. Суетятся, будто перед ними летающая тарелка.Неплохо бы их порасспросить, но крестьяне, как известно, неразговорчивы. Однако есть надежда, что с ребятишками мне повезет больше, чем со взрослыми. Поэтому я достаю из кошелька пятьдесят франков и на манер святого причастия демонстрирую стайке сорванцов.Надо было видеть, как эти маленькие упрямцы уставились на моего Виктора Гюго.Объясняю пацанам, что приехал навестить друзей, а их нет дома.Затем обещаю изделие французского Монетного двора тому, кто видел, как они уезжали.Детишки молча переминаются с ноги на ногу. Наконец один выступает вперед.— Дама уехала вчера, — объявляет он. Ага.— А господин?— Мы его не видели.— Давно они здесь живут?— Три недели.— Кому принадлежит дом?— Господину Равейену.— Кто он такой?— Адвокат.— Сам он в Серве не живет?— Нет.— Ты не обратил внимание, чем занимаются дама и господин, когда приезжают сюда?Мальчишка снова колеблется, явно раздумывая, не удастся ли содрать с меня побольше. Типичный маленький пройдоха. Треугольная мордашка прирожденного грешника, бегающие глазки, нечесаные рыжие патлы.Побеждает крестьянская осторожность: лучше синицу в руки, от добра добра не ищут и так далее.— Они прогуливаются, — говорит он.— Со своей собакой?— У них больше нет собаки.— Куда же она делась? — удивляюсь я. — Они что, ее убили?— Что вы! — смеется он, — Просто Фифи любила бегать за машинами.Вот я и узнал имя покойницы. Стало быть, Фифи.— За всеми? — уточняю я.— Да нет, — подумав, говорит он. — Я видел, она бегала только за грузовиками. Терпеть их не могла.— Вот как?— Ну да. К булочнику, например, как продукты везут, так Фифи на машину прямо кидается. Тому даже останавливаться приходилось, чтобы ее не задавить.— Не может быть.— Точно.— А за легковушками, она, стало быть, не бегала? Мальчишка задумывается. Я тем временем поздравляю себя со столь удачным знакомством. Вряд ли во всей деревушке найдется еще хоть один толковый свидетель. Да еще такой, который захочет мне что-нибудь рассказать.— Нет, — приходит к окончательному выводу мой Гаврош, — она гонялась только за грузовиками. Когда сюда приезжали доктор или ветеринар, ей было лень даже зад приподнять.Сворачиваю купюру в трубочку и протягиваю ему. Он хватается за нее, как утопающий за веревку.Возвращаюсь к своей лавочнице. Она встречает меня материнской улыбкой, как старого знакомого.— Ну как, нашли?— Почти. Но я бы хотел поговорить с неким господином Равейеном. Он ведь живет где-то здесь, не так ли?— С которым? — спрашивает она вместо ответа. Я обескуражен.— Как это — с которым?— Их двенадцать, — поясняет она, быстро прикинув на пальцах.— Я хочу поговорить с хозяином дома, который сняли мои друзья.— А! — понимающе кивает она. — Тогда это Жюль Равейен. Он живет воон там, сразу за памятником погибшим.И тут погибшие? Их уже становится многовато.Ошибившись по меньшей мере тридцать три раза, я наконец подхожу к двери указанного дома.Пахнет вареной капустой, красным деревенским вином, пережаренным луком и навозом. Постучав, открываю дверь и вижу трех здоровенных детин, уничтожающих ломти сала шириной с мои ягодицы.— Здравствуйте, — бормочу я, ни к кому персонально не обращаясь.Сотрапезники перестают жевать. Могучим усилием проглатывают куски, застрявшие в глотках. И смотрят на меня, как, должно быть, смотрела маленькая Бернадетта на Божью матерь Марию, когда та явилась перед ней в первый раз.— Господин Равейен? — вежливо осведомляюсь я.Самый старший поднимается. Сначала я вижу русые усы в виде галстука-бабочки. Затем обращаю внимание на испещренное морщинами лицо. Взгляд голубых очей падает на мою драгоценную персону.Из дырки под усами вылетает:— В чем дело?Остальные деликатно молчат.— Я по поводу ваших жильцов в Серве, — поясняю я.— А, вот оно что, — облегченно вздыхает дырка. Чувствую, что напряжение несколько разрядилось. Он явно боялся, что я налоговый инспектор или контролер молока. Но поскольку я ни тот ни другой и не покушаюсь ни на его деньги, ни на его покой, Жюль Равейен обретает обычное благодушие. Я обращаю внимание на то, какой у него потешный кончик носа: идеально круглый, ярко-красный, он деликатно расположился на пышных усах, как драгоценность на бархатной подушечке.Двое его сотрапезников — огромные парни в майках и фуражках.Количеством экспрессии их физиономии напоминают пятьдесят граммов сцеженного творога.— Вы их друг? — интересуется хозяин.Вводить его в заблуждение не имеет смысла. После вопросов, которые я собираюсь задать, самый отъявленный тупица сообразит, что я не питаю к девице в синем дружеских чувств.— Нет, господин Равейен, я не их друг. Я вообще никому не друг, и уж тем более — убийце. Усы встают дыбом.— Что это значит? — вопрошает он.Демонстрирую ему свое удостоверение. Он смотрит на него, как невежда на картину Пикассо, размышляя, правильно ли она повешена.Я развлекаюсь, представляя себе эту старую рухлядь, скорчившуюся на ночном горшке.— По.., по… — бормочет он.— Полиция, — любезно помогаю я ему прочесть столь знакомое и столь неприятное слово.Детины затаили дыхание. Молчание воцарилось такое, что можно услышать, как бьется сердце ростовщика.— Господин Равейен, — продолжаю я, — вы дали приют преступникам.Женщина, во всяком случае, — убийца. Она застрелила своего компаньона.Если вы никогда не видели трупа, прогуляйтесь в Серв. Можете там полюбоваться на довольно необычное чучело. — И, не давая ему времени перевести дыхание, перехожу к делу:— А теперь быстро: при каких обстоятельствах вы сдали дом этим людям?Быстро не получилось. Новость основательно перетряхнула ему мозги, и мне приходится повторить вопрос.— Но, — заикается господин Жюль, — это они приехали сюда, чтобы нанять.., чтобы снять…— Откуда они узнали, что у вас есть подходящий дом?— Я дал объявление в мэрии.., там есть специальная таблица.., они его увидели и приехали.— Ладно. Какое имя они назвали?— Черт возьми… — морщит он лоб. — Уже не помню… — Потом, повернувшись к двум другим, спрашивает на местном диалекте:— Как их там звали-то?— Виней, — вспоминает тот, что помельче. Записываю, не сомневаясь, что имя фальшивое.— Откуда, по их словам, они приехали?— Из Лиона.Я размышляю. Как ни странно, это вполне может оказаться правдой.Они бы не решились солгать из-за номера машины. Хоть крестьяне и не особо разбираются в таких вопросах, риск все же слишком велик, чтобы быть оправданным.— Как выглядела женщина?Жюль дает описание, вполне совпадающее с тем, что у меня есть. Не забывая ни любви к синему, ни кольца с большим камнем.— Кроме этого, вы ничего не заметили? Может быть, какой-нибудь акцент?— Нет, ничего похожего.— На какой срок они сняли дом?— На два месяца.— У них была собака?— Да, но, приезжая сюда, они ее оставляли в машине. Даже привязывали, чтобы не выскочила.Подумать только, даже привязывали! Впрочем, ничего удивительного: собака, надрессированная бегать за грузовиками, не приспособлена к деревенским улицам. Вот и весь секрет. А потом, однажды ночью, она удрала, выскочила на шоссе — ее и задавили. Правда, именно в ту ночь на ней был ошейник со взрывчаткой…— Хорошо, — великодушно заканчиваю я, — если вспомните что-нибудь еще, сообщите жандармам. Они появятся сразу, как только вы им дадите знать насчет трупа.— Да, господин комиссар, — покорно соглашается Жюль Равейен. Вид у него все еще обалделый, но заметно, что ему сильно полегчало, как только он убедился, что я его ни в чем не обвиняю. Это же надо вообразить, труп в огороде! Он уже видел себя в кутузке, усач.Оставляю троицу в приятной компании с куском сала — у них есть еще немного времени, чтобы его переварить, — и тихо еду в направлении шоссе. Не гоню, поскольку есть о чем поразмыслить. Согласитесь, дело слегка подзапуталось и даже обрело некоторую таинственность.Когда я проезжаю мимо маленького домика, на котором написано:"Почта-телеграф-телефон”, в голову приходит любопытная мыслишка.Останавливаюсь и захожу.Это совсем маленькое почтовое отделение. В каморке, пропахшей старыми афишами, я вижу единственную служащую. Мышка, одетая не хуже вашей кузины, по уши углубилась в душещипательный роман в яркой обложке. Я по нечаянности успел ознакомиться с этим образчиком высокой литературы и понимаю, что розовеет и вся трепещет она от волнений по поводу парня, который мечтает о невесте своего лучшего друга и, чтобы развеяться, вербуется на пять лет в Конго. Если бы у нее было время добраться до последней страницы, она бы узнала, что все устроилось.Друг погиб в автокатастрофе, а его курочка со счастливыми всхлипами бросилась вить гнездышко в объятиях следующего возлюбленного. Увы, она не успевает дойти до конца столь чудесной и правдивой истории, поскольку некий Сан-Антонио стремительно врывается в ее жизненную орбиту.Она поднимает на меня очи, столь томные, будто это тот красавчик из романа забрел к ней купить почтовую марку.— Что вам угодно? — лепечет она.Я протягиваю ей полицейское удостоверение.— Поскольку не в конверте — двенадцать франков, — сдержанно роняет красотка.Я хохочу. Забавно, надо будет рассказать друзьям. Она открывает свои фонари пошире и наконец-то знакомится с текстом. Впрочем, лишь для того, чтобы перескочить из одного грошового романа в другой — не нужно быть телепатом, чтобы почувствовать, как он возникает в пустой головенке этой дурехи.— Чем могу служить? — шепчет она, опуская очи долу.— Вы обслуживаете округ Фур?— Да, господин комиссар.— Не получали ли вы какую-нибудь корреспонденцию для неких Винеев — они поселились недавно недалеко от Фура, на холме Серв?— Нет, — поразмыслив, трясет она головой.— Это имя вам ничего не говорит?— Говорит.Я подпрыгиваю.— Откуда вы их знаете? Вы же утверждаете, что никакой корреспонденции для них не было.— На их адрес — нет. Но мадам Виней чуть не каждый день заходила, чтобы узнать, нет ли для нее чего-нибудь до востребования.— Ага. И ничего не было?— Почему не было? Была одна телеграмма.— Телеграмма? — самым нежным голосом мурлычу я.— Да.— А вы, случаем, не запомнили имя отправителя?— Смутно. А вот текст помню. “Пройдет восьмого, около двадцати двух. Грузовик МАК с белым крестом”.— Браво! — восхищаюсь я. — Похоже, с памятью у вас все в порядке, а?Она снова розовеет.— Текст необычный, вот я и запомнила. А подписи не помню. Какое-то потешное имя….На меня текст производит впечатление. Именно восьмого произошла моя историческая встреча с покойной Фифи. А в телеграмме речь шла о грузовике. Вам все ясно или надо еще малость разжевать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15