Ну а если бы даже и сдох беда тоже невелика…Принимаю единственно возможное решение: успокаиваюсь. Вот пройдоха! Но как бы то ни было, а несколько свободных дней благодаря ему у меня теперь есть.— Шефу моему позвонил?— Конечно, — кивает он. — Старик, правда, поначалу все пытался меня расколоть, правда ты болен или придуриваешься? Но я ударился в амбицию и заявил, что до сих пор меня еще никто лжецом не называл. И что если бы он меня знал, то не стал бы сомневаться.— Все-таки справку ему отослать надо. Поскольку жребий брошен, я счастлив, как цыпленок, которому удалось не растолстеть. А, будь что будет! Вылезаю из постели и перемещаюсь в брюки.— Что собираешься делать? — интересуется Дюбон.— Поскольку я в цейтноте, возьму для начала интервью у хозяев фабрики в Пон-де-Кле, где производят такую хорошую бумагу.— А что? — подумав, соглашается Дюбон. — Неплохая идея.Через час я на месте.Бесконечная кирпичная стена, как и следовало ожидать, в конце концов приводит меня к парадному входу. Навстречу сонной походкой выплывает жирный парень, весь в галунах — ни дать ни взять покойный Геринг. Вот только правой руки не хватает. Интересуется, что мне угодно.— Видеть директора.— Он вам назначил встречу?— Нет.Безрукий демонстрирует мне зевок, способный обескуражить даже бронетранспортер. Затем объясняет, что директор занят — всегда занят, пожизненно. Если я правильно понимаю, желающие его лицезреть должны лет за пятнадцать до того подавать письменное заявление в трех экземплярах и, если возможно, — рекомендацию, подписанную президентом и министром финансов.Прерываю излияния сонного стража, демонстрируя ему свое удостоверение.— Полиция? — взволнованно бормочет он, и я чувствую, что отсутствующей рукой он морально отдает мне честь.Три минуты спустя директор указывает мне на кресло. У него солидный вид. У директора то есть. У кресла, впрочем, тоже. Оба надутые и ярко-красные. Может, они и не близнецы, но папа у них явно общий.— В чем дело? — спрашивает этот великолепный образчик человеческой породы. Я, как всегда, нашел точное слово: он именно великолепен.Причем сам это сознает и относится к своей персоне с должным уважением. “Великолепие опьяняет”, — сказал бы на моем месте Бредфорд и, как всегда, был бы прав.Предлагаю ему несколько вопросов, касающихся процесса изготовления бумаги по заказу Французского банка. Он начинает объяснять, что бумага эта изготавливается в специальных помещениях. Что рабочих, занятых там, при входе обыскивают. Что без сопровождающего они не могут выйти даже в туалет. Что все ингредиенты тщательно взвешиваются — как при варке крыжовенного варенья. Словом, все под контролем. И невозможно, невозможно — вы меня слышите, господин комиссар? — совершенно невозможно что-либо упустить!Он говорит с таким убеждением, что я почти начинаю ему верить.Чувствую, что пора приступать к делу, иначе поверю окончательно.Извлекаю фальшивую банкноту, позаимствованную вчера из чемодана, протягиваю ему и прошу немедленно отправить в лабораторию — пусть проверят, на его бумаге отпечатана такая привлекательная штучка или нет.Директор принимает ассигнацию, как бокал с ядом.— К-конечно, — заикаясь, бормочет он, — я могу уже сейчас утверждать, что эта бумага выпущена у нас. Но давайте все-таки проверим.Он вызывает секретаршу и просит отнести купюру в лабораторию.— Ну-с, и что сие означает? — осведомляется он затем.— Ничего особенного. Просто мы имеем все основания полагать, что отнюдь не вся ваша продукция попадает во Французский банк:Директор еще больше — насколько это возможно — багровеет и величественно поднимается из-за стола.— Месье! — рявкает он в благородном порыве.— Успокойтесь, господин директор, — тихо говорю я, — ваша честь не задета, поскольку лично вас никто ни в чем не подозревает. Однако вы сами только что согласились, что фальшивые деньги отпечатаны на бумаге, сделанной на вашей фабрике. Единственный возможный вывод: при всем совершенстве вашей системы контроля где-то существует утечка. Не так ли?Он оглушен, как бык на бойне.— Да.., да.., хорошо… Минута проходит в молчании.— Ладно, давайте думать, — наконец предлагаю я. — Вот, например: ваша продукция всегда точно доходит к заказчику? Кстати, как вы ее перевозите?— В пломбированных грузовиках. Пока жалоб не было. Правда, в прошлом году случилось несчастье.— То есть?— В Морлане наш грузовик врезался в дерево и загорелся. Шофер и охранник погибли. Машина сгорела. С тех пор мы вызываем транспорт из специализированной фирмы в Лионе.Я щелкаю пальцами. Ага. Теперь понятно, из какой бумаги были сделаны те деньги, что я нашел в чемодане. Кроме того, теперь можно не сомневаться: мой приятель Компер имел возможность точно выяснить время транспортировки. Следовательно, на фабрике у него должен быть осведомитель.Возвращается секретарша.— Лаборатория утверждает, что это наша бумага, господин директор.На вид она похожа на шведку: высокая, довольно стройная блондинка с маловыразительным лицом. Не красавица, но и отнюдь не уродина.Директор машет рукой, и девица исчезает.— Расскажите подробнее, как осуществляется транспортировка, — прошу я.— Я звоню в Лион и заказываю грузовик.— Точное время выезда вы сообщаете?— Нет.— Но кто-то же его знает?— Только службы Французского банка — им надо заранее расставить патрули. Все тридцать километров проход грузовика скрытно контролируется. Если на каком-то отрезке он запаздывает, ближайший патруль едет ему навстречу.— Где располагаются патрули?— Как правило, перед большими городами. Царон, Бургундия, Брон…Вот и еще кусочек мозаики встал на место. Теперь я знаю, почему покушение должно было произойти в Ла-Гриве. Местечко расположено четырьмя километрами дальше Бургундии — достаточно далеко, чтобы патруль не услышал взрыва. Вместе с тем — добрых полчаса до следующего контрольного пункта. Выигрыш во времени.— Шофер и охранник вооружены? — спрашиваю я.— Только охранник. У него автомат.Понятно, зачем понадобилась дрессированная собака: вооруженные грабители вряд ли смогли бы захватить грузовик без жертв, в то время как маленький песик у нормальных людей с нападением никак не ассоциируется. Да-а, ребятам повезло. Надо же, умудрились придавить псину, не задев детонатора!— Мы выяснили, кто знает о времени выезда, — говорю я. — А кто его определяет? Вы или банк?— Банк.— Как они сообщают об этом вам?— Депешей.— Кто, кроме вас, имеет возможность ее прочитать?— Никто.— Вы уверены?— Абсолютно.— Предположим. А что вы делаете, прочитав депешу? Уничтожаете ее?— Боже мой, нет, конечно. Секретарша кладет ее в специальную папку, а папку я запираю в сейф.Он подходит к сейфу, отпирает его, достает папку и протягивает мне. Я отстраняю ее, не открывая.— К сейфу имеет кто-нибудь доступ, кроме вас?— Нет, — уверяет он. — Тут кодовый замок, и комбинацию, кроме меня, никто не знает. К тому же, вы можете счесть это мальчишеством, но я ее все время меняю. Например, вчера была “Жермена”. А сегодня уже “Марселла”.Я внимательно смотрю на мальчишечку. Да, похоже, этот тип не прочь позабавиться с девочками. Произнося женские имена, он вновь обретает цвет свежесваренного рака, слюнявая нижняя губа оттопыривается, а глазки будто подергиваются салом. Ох, доведет его эта невинная слабость до апоплексии!— Ну хорошо, — вздыхаю я. — Спасибо за помощь, господин директор. И настоятельно прошу вас о моем визите никому не говорить.— Можете рассчитывать на меня.— Хочу, чтобы вы поняли, — настаиваю я. — Если я говорю — никому, это значит — никому. Без исключений.Проникновенно смотрю ему в глаза. Багроветь ему уже некуда, и он от возмущения начинает буквально раздуваться. Поняв, что еще минута и он попросту лопнет, я встаю, отвешиваю поклон и иду к двери.— Ваше молчание особенно важно, потому что дело очень серьезное, бросаю я на прощание. — Не говоря о нескольких миллионах, потерянных государством, в нем уже по меньшей мере пять трупов. Я бы не хотел, чтобы вы стали шестым. Глава 12 Погода становится все лучше. Уже из-за одного только этого великолепного солнца Дюбону стоило заставить меня сыграть роль больного. Да уж, парень он не промах. Это же надо — суметь устроить приятелю натуральный аппендицит только для того, чтобы дать ему возможность продлить свой отпуск! До сих пор я полагал, что такое встречается лишь в книгах, да и то — только в моих. Что, конечно, в немалой степени повышает их тиражи.Вдыхаю полной грудью. Ничего не скажешь, этот воздух стоит того, чтобы им дышать. Медленно, торжественным шагом, как гладиатор-победитель, пересекаю обширный фабричный двор. Безрукий сторож торопится мне навстречу. Ради меня он пригладил усы и поправил козырек фуражки.— Позвольте доложить, господин комиссар, — говорит он, — что раньше я был жандармом.Сдерживая нарождающуюся веселость, уверяю его, что я так и думал видна хорошая наследственность. Взгляд его становится влажным; возможно, и не только взгляд.— Двадцать лет беспорочной службы, — рапортует он и принимается рассказывать о себе. Сначала он служил в Юра. Его шеф принуждал мальчишек-пастухов к содомскому греху, и он на него донес.— А что бы вы сделали на моем месте, господин комиссар? — вопрошает он. — Тем более что сам-то я педиком не был…— Еще бы.Потом он излагает историю с мотоциклом, из-за которого лишился руки, и переходит к здоровью своей благоверной. Но тут я его прерываю:— Вы прожили достойную жизнь, посвященную стране и долгу, добродетелям, которые являются лучшим украшением французской нации.Эхо “Марсельезы” звучит в вашем сердце. Кстати, — добавляю я менее торжественно, но более интимно, — где живет секретарша вашего директора?— Над булочной Бишоне.— Я вами доволен, — заявляю я самым прочувствованным тоном, на который способен, возложив ему руку на плечо.Он вытягивается в струнку, пожирая глазами мою удаляющуюся спину."Бишоне и наследник”, — гласит надпись на вывеске булочной, выполненная классическим античным шрифтом. Рядом с магазином — дверь, ведущая в жилую часть дома. Вхожу. Передо мной — лестница, ведущая на второй этаж, но тут я спохватываюсь, что не знаю имени девицы. Можете считать меня круглым дураком, но эту маленькую подробность я совершенно выпустил из вида.Даю задний ход и захожу в булочную.— Здравствуйте, мадам, — вежливо приветствую я гору мяса, восседающую на табурете за мраморным прилавком.Мадам поднимает на меня коровьи глаза. Судя по всему, она слишком много глядела на проходящие поезда, отчего у нее развился острый конъюнктивит. Губы ее украшают толстые усы, а подбородок обрамляет небольшая бородка. На вид она столь же индифферентна, как пакет сушек.— А, — равнодушно отзывается она.— Давно здесь живете? — осведомляюсь я.Жирный подбородок дрожит от с трудом подавляемого зевка.— Сколько человек живет в доме? — настаиваю я.— Огюст и Фернан, — говорит она и скромно добавляет:— А еще я.Огюст и Фернан меня не интересуют.— А кто снимает в доме квартиры?— Я, Огюст и Фернан, — повторяет она менее скромно, но столь же терпеливо.— Это понятно. А кто еще?— На втором этаже больше никого.Меня охватывает непреодолимое желание засунуть каравай хлеба ей в глотку, а второй — куда-нибудь еще, но я вспоминаю, что Сан-Антонио прежде всего джентльмен. А джентльмен должен вести себя с дамами как светский человек. Стискиваю кулаки, чтобы избежать искушения сомкнуть пальцы на ее шее, и самым елейным тоном спрашиваю:— А на первом?— На первом? — раздумывает она. — Господин Этьен живет, только он на прошлой неделе умер. А напротив — мадемуазель Роза, секретарша. На фабрике работает.Изображаю широкоформатную улыбку:— Роза, а дальше?— Роза Ламбер.— Сердечное вам спасибо, дорогая мадам, — сюсюкаю я, — как бы я хотел, чтобы меня всегда так понимали.С этими словами я покидаю булочную.Снова войдя в дом, вижу на первом этаже две двери. Прикрепленная на одной из них визитная карточка уверяет, что мадемуазель Роза Ламбер живет именно здесь. Мой “сезам”, как и следовало ожидать, за считанные секунды находит общий язык с дверным замком. Вхожу и тщательно запираюсь на два оборота ключа не потому, что я пуглив, а просто именно так дверь была заперта до меня. Осматриваюсь и присвистываю от удивления. Такое ощущение, что я нахожусь в витрине “Галери Лафайет”: сверху донизу тут все пахнет дорогими покупками. Мебель великолепная и совсем новая — впрочем, на мой вкус она слишком помпезна. В одном углу — роскошный радиоприемник, проигрыватель и гора пластинок.Заглядываю в спальню, задерживаю взгляд на шестиспальной кровати, потом перебираюсь на кухню. Оценив ее великолепие, возвращаюсь в гостиную и комфортабельно располагаюсь в кресле.Да-а, деньжата в этом доме водятся. Причем, судя по всему, завелись они не так уж давно. Либо на крошку свалилось неожиданное наследство, либо она подцепила индийского раджу, разбрасывающего монету не глядя.Протягиваю руку, чтобы подтянуть к себе передвижной бар на колесиках, наполненный хорошо подобранными напитками. Часы бьют полдень. Мадемуазель вот-вот должна появиться. Наливаю стакан чинзано, способного воскресить всю Францию, если бы она вдруг погибла. Добавляю немного ликера и переправляю в дыру, которую добрый боженька на всякий полезный случай расположил у меня под носом. Великолепно! Более того, сногсшибательно!В таких невинных развлечениях проходят ближайшие пятнадцать минут.Потом еще столько же. Я уже начинаю слегка беспокоиться, когда в подъезде раздается звук шагов. В замке поворачивается ключ, девица Роза входит и тут же закрывает дверь за защелку. Затем оборачивается и, поскольку я предусмотрительно оставил дверь в гостиную открытой, тут же видит меня. Вскрикивает и делает шаг назад — увы, входная дверь заперта.— Не надо бояться, моя очаровательная крошка, — мурлычу я.Тут она меня узнает. Открывает рот и удивленно бормочет:— Полиция?..Из чего я заключаю, что, несмотря на все заверения, язык ее патрон все-таки распустил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15