Веселенькая перспектива, доложу я вам!И вот мы наконец одни в машине — маман и я.— Едем домой? — спрашивает она с некоторым испугом в глазах, как бывает всякий раз, когда какая-нибудь неспокойная мысль терзает ее.— Да, маман, я только что вспомнил…Ох, до чего же я не люблю ей врать! И я умолкаю. Фелиция смотрит на проплывающий мимо пейзаж Булонского леса. То тут, то там на пустынных аллейках стоят машины, в которых влюбленные парочки предаются любовным шалостям, как сказал бы кто-нибудь из академиков, или спешат закончить с грехом (пополам), как сказал бы я… На лужайках резвятся хорошо одетые детки под чутким присмотром своих высокооплачиваемых нянь, а в двух шагах богатые домохозяйки выпускают из шикарных машин породистых псов, родословную которых можно сравнить разве что с генеалогическим древом Капетингов, чтобы те справили свою высокопородную нужду у вековых дубов. Иногда по аллеям проскачет какой-нибудь всадник, этакий благородный сопляк из высшего света, разыгрывая из себя Зорро или Д’Артаньяна.— Скажи мне, Антуан… Ты собираешься заняться трупом, который вы обнаружили возле дома Пино?От неожиданности у меня сводит правую ногу, и я резко жму на тормоз. Припарковываюсь к бордюру рядом с аллеей для верховой езды и поворачиваю голову к маман. Удивительно, она смотрит на меня с некоторой иронией.— Господи, как это тебе удалось раскрыть наш секрет?— Очень просто. Когда вы копали яму перед обедом, я смотрела на вас в окно…Ну конечно же, как я мог забыть? Всякий раз, когда мы выезжаем вместе, Фелиция только тем и занята, что наблюдает за мной. Она любуется мной, и этим все сказано, поэтому ей нередко ведомо такое, о чем никто даже не догадывается! Ах, моя милая матушка! Она ведь не на нас смотрела, а только на меня. Это я вам для ясности говорю! Можете мне поверить на слово. Зачем молчать о том, что есть? К чему ложная скромность? Все же знают, что я красив, как Аполлон (кстати, я никогда с ним не встречался), и сексуален, как… (сравнение прошу добавить по вкусу, как соль и перец). Во мне больше элегантности, чем в принце Галльском. Ну а уж интеллект настолько выше среднего, что обычному человеку, если он пожелает ко мне обратиться, придется принести с собой раздвижную пожарную лестницу. Да с какой стати скрывать свои достоинства, если они и так прут в глаза?— Итак, маман, ты видела человеческий череп на лопате Берю?— Представь себе… Боже, мне это отбило всякий аппетит.— А чей это труп?— Я заметил, что ты почти ничего не ела, но подумал, тебе стало противно из-за кошмарной жрачки Берюрье…— Какой-то женщины…— Ее убили?— По всей вероятности…— Как по-твоему, труп давно зарыт у них в саду?— Этот? Точно не знаю, поскольку он был засыпан негашеной известью…Маман содрогается.— Что значит “этот”?— Да просто там зарыт еще один. Мы его обнаружили, когда вы прогуливали Толстуху Берю. Второй труп мужской. Он не был засыпан известью, и, судя по его нынешнему состоянию, можно предположить, что лежит там уже несколько лет!— Боже! Но это же ужасно! Ты не находишь, мой дорогой?— Да. Случай сам по себе невероятный… Инспектор полиции выигрывает участок, нашпигованный трупами! Бывает же…— И что ты собираешься делать? — тихо спрашивает Фелиция.— Если зайцу дают морковку, он ее грызет!Она вздыхает. Что тут еще говорить, мы понимаем друг друга без слов.— Хочешь поехать со мной?— Правда, мам?О господи, она как ребенок! Представьте себе маленькую девочку, прижавшую нос к кондитерской витрине (классическая картина). И вот кто-то появляется в дверях и предлагает ей самое большое, самое красивое пирожное! Малютка в полном экстазе, на седьмом небе! Сейчас то же самое с Фелицией.— Если я тебе не помешаю…Вместо ответа я делаю разворот на ближайшем перекрестке и мчусь к центру города. Глава пятая В которой я вхожу в журналистику и так же быстро оттуда выхожу В воскресенье вечером “Средиземная утка” отдыхает. Огромное здание тихо и пустынно. В вестибюле при входе бородатый старичок-охранник читает последний выпуск газеты, прикрепленный кнопками к стене. А в отгороженном стеклом узком закутке дежурный по редакции с отсутствующим видом изо всех сил старается ничего не делать, что в принципе не так просто, как кажется. Редакционный работник похож на осьминога в аквариуме. Сходство усугубляется обширной лысиной (на голом черепе восемнадцать длинных волосинок, тщательно приклеенных, каждая в отдельности, поперек головы) и бесстрастным выражением лица.Я подхожу вплотную к его стеклянной будке. Узрев постороннего, дежурный смотрит на меня с тупым презрением, будто я вылез из засорившегося унитаза, и наконец с трудом выдавливает из себя:— Слушаю?— Главный редактор здесь?— Нет.— Тогда я хотел бы встретиться с одним из секретарей редакции.— По вопросу?— А это я объясню ему сам…— Он занят.— Он будет еще больше занят после того, как я его увижу!Поскольку газетный головоногий и не думает выходить из транса, я сую ему под нос свое удостоверение. Дежурный смотрит на него без эмоций.— Давай, папаша, — кричу я через стекло, — пошевеливайся! Сделай усилие, доложи обо мне! Мое имя Сан-Антонио — произносится, как пишется!Теперь он надевает на себя маску плаксивого засранца, снимает трубку и спрашивает, почти не двигая губами (согласитесь, для французской артикуляции это нетипично!):— Господин Кийе здесь?Лысому, по всей видимости, что-то отвечают, но что именно, по его каменной роже понять невозможно. Он кладет трубку на рычаг, затем, секунду поразмыслив, снимает снова и набирает номер. Чертов истукан! Дохлый череп! Вот это уже ближе к сегодняшней повестке дня — я мысленно переношусь к двум полуразложившимся трупам, лежащим в земле и терпеливо ожидающим своей участи.— Господин Кийе? Тут некто комиссар Сан-Антонио хочет с вами поболтать!Аквариумный дежурный слушает, не меняя выражения, затем медленно склоняет голову.— Вас примут через десять минут…— Отлично, но я хотел бы попутно уточнить две вещи, мой милый…Его брови вскидываются домиком, точь-в-точь как на японской гравюре.— А? Вот как?— Вот так! Первое, я не “некто комиссар Сан-Антонио”, а господин комиссар Сан-Антонио. И второе, я намерен не поболтать, а серьезно поговорить с этим господином…Он настолько ошарашен моим напором, что один из волосков отклеивается из-за проступившего на лысине пота.Я подхожу к бородатому старичку, все так же водящему глазами по пришпиленному к стене номеру “Утки”. Оказывается, его близорукое внимание приковано к литературному творению под заголовком “Роман неизвестного публициста”.Борода старичка подрагивает от напряжения. Он, видимо, настолько увлечен, что потерял чувство реальности. Наверное, вкушает нечто суперострое, как соус из красного перца в пирожном. Это тот литературный жанр, который призван охмурить маленьких людей незатейливой мыслишкой, что любой может сколотить себе состояние на писанине, если у него есть телефон, блокнот и абонентский ящик на Елисейских полях.Тяжелая рука с силой опускается мне на плечо.— Что ты тут вынюхиваешь?Я делаю резкий разворот и узнаю малышку Неф Тустеп, занимающуюся в “Утке” разделом (и развесом) “Сплетни из народных глубин” под высоким патронажем Стеллы Арьер-гардини. Занятное создание эта мадемуазель Тустеп. Мужские брюки, кожаная куртка, прическа под Брандо, грима нет, всегда чисто, до синевы, выбрита, монокль в глазу — словом, завидев ее, так и хочется встать и с надеждой на спасение запеть в полный голос “Боже правый, помилуй мя!”Делаю движение обеими лопатками, то есть приподнимаю плечи на достаточный уровень, одновременно втягивая шею, и одариваю ее своей наилучшей улыбкой, у которой столько же шансов достичь ее сердца, сколько у ракеты “Атлас” — поверхности Луны.— Я жду, когда меня примет некто Кийе.— У тебя встреча с Роже?— Если его зовут Роже, то да!— И что тебе от него нужно?— Напряги серое вещество, детка… Что может хотеть легавый от журналиста? Информацию, не правда ли?— Ты попал в точку, считай, повезло! Кийе — ходячая энциклопедия!— Смотрю, ты пашешь без передыху, даже в воскресенье! Может, заинтересуешься, есть у меня кое-что. Дыхание сопрет! А у тебя язык подвешен! Ну как, идет?— Черт, ты вдруг стихами заговорил, Сан-А?На ней такое пальто, что даже самый последний бездомный под мостом не положил бы его себе под голову.— Поднимемся ко мне в кабинет, быстро, — говорит изумительная ошибка природы.Сверхбыстрый лифт увлекает нас в бешеный подъем. Красиво, правда?Коридоры пусты, как помойка безработного. Неф Тустеп (Айлюли для друзей) открывает дверь.— Устраивайся!Я кладу важнейшую часть своего тела в супермодерновое кресло, раздутое, как морда каноника.— Как на любовном фронте? — осведомляюсь я вежливо.— Не жалуюсь, — уверенным голосом отвечает Айлюли. — Недавно познакомилась с одной вдовой… Милашка! А вообще, после французского канкана нет ничего лучше темноты, чтобы возбудить воображение.К счастью, у этой мадемуазели в мужском обличье работа на первом месте, что избавляет меня от подробностей ее сексуальной жизни.— У тебя нет для нас чего-нибудь остренького или хотя бы скабрезных проповедей в твоем духе, Сан-А?— Может, и есть, — говорю я загадочно, — но только сомневаюсь, что вашему директору это придется по вкусу.— Давай, давай, выкладывай!— Нет, красавица моя. С такими текстами я пойду в “Франс суар” и сделаю себе состояние. Заметь: себе, а не вам!И вот на моих глазах происходит метаморфоза, как на японской открытке. Девочка-мальчик выпускает когти:— Ты, легавый до мозга костей! Не шути так со мной, а не то я в завтрашнем номере напечатаю заметку, что ты наставил рога президенту!В этот момент на столе начинает трезвонить телефон. Она снимает трубку.— Да, Роже, он у меня. Этот умник разыгрывает из себя сфинкса. Приходи, ковырнем его вместе!Чтобы заполнить паузу, мы решаем закурить. Айлюли достает из кармана пальто трубку и табак, а я — сигареты. * * * Тремя минутами позже вышеозначенный Кийе входит в бюро.Он худ, с чертами лица конторской крысы. На нем два свитера и потертый замшевый пиджак с роговыми пуговицами.— Перед тобой блестящий Сан-Антонио, — представляет меня Айлюли, спокойно прочищая трубку. — Флик, который решает проблемы раньше, чем они возникают.Затем она трубкой тычет в сторону вошедшего.— А вот это Кийе, король верстки. В зависимости от количества новостей он умудряется из ерунды сделать четыре колонки на первую полосу или три строчки на пятую!Мы обмениваемся рукопожатием, Кийе и я. У него запачканные типографской краской пальцы, и я стараюсь незаметно вытереть руки платком.— Вы хотели меня видеть, комиссар?— Честно говоря, мне хотелось бы видеть главного редактора, но, может быть, вы тоже сможете меня просветить.— Знаешь, — хмыкает Айлюли, — у комиссара диплом по праву и язык как бритва, поэтому его выбрали для следующего номера.— Что вы хотите узнать? — ухмыляясь, спрашивает король безразмерных хроник. — Результаты сегодняшних матчей? На кубок Сета выиграла у Терции со счетом семь — три!— Надо же! Может, и правда начать играть в вашем тотализаторе?Терпеть не могу такие рожи, похожие на высохший огурец. Эти люди воображают себя всезнающими только потому, что им первым достается бесценная информация: у премьер-министра Великобритании вскочил фурункул на заднице, а Элизабет Тейлор удалила миндалины. Они ни на секунду не задумываются над тем, что уже через пару часов их читатели будут информированы об этих глупостях так же хорошо, как они сами.— Так что, Сан-А, мы люди понятливые, — нежно мурлыкает Айлюли. — Может, хоть вопросик задашь?— Мне необходимо узнать, кто из чернорабочих вашей пекарни новостей занимается конкурсом?— Ха! Да, действительно, — вскрикивает сморщенный огурец, — один из ваших полицейских выиграл хибару в этом году!— Не просто хибару, а вместе с привидениями!— С привидениями? — переспрашивает Кийе, усиленно соображая, что я имею в виду. Для пущей респектабельности он одновременно полирует свои ботинки из крокодиловой кожи чехлом от пишущей машинки. В это время мастер по выпечке скандальных хроник о сексуальных запросах среднего класса с точки зрения трансвестита с самым серьезным видом выпускает в воздух клубы вонючего дыма.Мое терпение лопается.— Позвольте, вопросы буду задавать я…— Вы ощущаете себя здесь как в своем кабинете в управлении полиции? — с иронией подкалывает меня Кийе.Приходится сдерживаться изо всех сил, чтобы не заставить эту ходячую мумию сожрать чехол от пишущей машинки. Но я, как вы знаете, человек интеллигентный, поэтому, даже вскипая изнутри, сдерживаюсь и произношу холодным тоном:— Послушайте, Кийе! Когда я вам скажу, — при условии, конечно, что вы будете себя хорошо вести, — зачем я сюда пришел, вы побежите со всех ног в церковь и поставите за мое здоровье свечку толщиной с Вандомскую колонну.— Даже так?— Именно! И еще одно, дорогой мой бумагомаратель. Если вы продолжите общение со мной в подобном тоне, то и я заговорю с вами по-другому. И если по причине вашей же дури мне придется довести известную мне информацию до сведения главного редактора, то вы вылетите отсюда так быстро, что не успеете снять плащ с вешалки. А тогда в профессиональном плане сможете надеяться только на чистку сортиров, и то при условии, что наклеите фальшивую бороду и смените паспорт. Айлюли вытаскивает трубку изо рта.— Эй, апостол, дело, видно, и впрямь серьезное! — бросает она своему коллеге.Но Кийе, вероятно, и сам допер, что хватит кочевряжиться.— Черт возьми! — скулит он. — Но вы же говорите загадками. Если бы вы прямо сказали, как и что…— Так, вернемся на исходные позиции. Кто занимается этим проклятым конкурсом?Со стороны ошибки природы слышится тихое ржание. Она и правда иногда чем-то напоминает жеребца.— Он как раз и занимается. Его идея. Очень даже неплохо для нашего родного издания. Руководство обещало ему повышение за гениальную находку.Эдак, выходит, я попал прямо на того, кто мне нужен!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17