У этой молодой женщины парализованы ноги. Она обречена жить в инвалидном кресле…— Ах, бедняжка!— И вот представь себе: когда я был у них в квартире, то заметил под шкафом пару женских туфель на высоком каблуке.Маман в задумчивости хмурит брови.— Тебе это не кажется странным? — настаиваю я.— Нет, не очень, Антуан. Ей, несчастной, хочется иметь пару настоящих элегантных туфель, какие носят здоровые женщины. Заметь, психологически это можно понять. Она делает вид, будто живет той же жизнью, что и все. Для себя самой! Иллюзия, но так ей легче… Если ты понимаешь о чем я…Не могу сказать, что не слушаю маман, но я поглощен своими мыслями и продолжаю формулировать вслух:— Когда мы позвонили в дверь, открыли не сразу. За нами, очевидно, наблюдали в глазок… Мы вошли в столовую, и там-то я и заметил туфли. Похоже, она поспешно сняла их и села в кресло… Все было чисто, опрятно, убрано. Маман, с тобой случается такое — забыть туфли в столовой?Весомый аргумент для моей Фелиции. У нее просто пунктик — постоянно все распихивать по местам.— То есть ты считаешь, она симулирует паралич?— Вот именно!— В течение такого долгого времени?— А вот это необходимо выяснить…Фелиция — зеркало моего сознания. Ей все можно говорить, как собственной совести. Она всегда помогает мне подумать над сокровенным и снять завесу с непонятного.— Антуан, сынок, мне почему-то кажется, у тебя есть некоторые сомнения относительно… Вот это в самую точку.— Ты угадала, маман! Действительно есть, и большие…Проклятье, я и вправду расхворался! Если температура будет и дальше ползти вверх, лучше повеситься!— Мне в голову пришла одна экстравагантная мысль. Этот Аква женился на мадам Планкебле, у которой была дочь-инвалид. Через несколько месяцев мадам переселяется в мир иной. Аква решает, что если он сыграет роль неутешного вдовца и жертвенного отчима, то сможет вытрясти из малышки наследство. По прошествии времени он меняет жилье и сдает ее дом. И тут у него появляется подружка.Вместе они ликвидируют парализованную Терезу Планкебле и закапывают в саду, густо засыпав негашеной известью, чтобы тело как можно быстрее растворилось в земле. Любовница Аквы занимает место убитой. Им остается ждать, когда и следов не останется от бедной Терезы. Затем они продают дом.Отекшее горло дает о себе знать, и я сглатываю с трудом.— Я уже сломал башку, думая об этом, маман… Конечно, это всего лишь версия, но она очень правдоподобна.— Твое предположение мне кажется слишком смелым, Антуан.— Что поделать — опыт научил меня: наше воображение не всегда способно угнаться за тем, что нередко предлагает сама жизнь!— Возможно, но знаешь, что мне кажется неправдоподобным в твоей версии?— Скажи скорей…— Ты считаешь, что, закопав труп в саду, Аква рискнул бы сдать дом внаем? Ведь новые жильцы могли, копаясь в огороде, обнаружить страшную правду!— Подожди, у меня есть еще одна мысль! Нет ничего лучше лихорадки, чтобы стимулировать мыслительный процесс.— Тебе бы хорошо поспать, Антуан. Будь послушным мальчиком и померь температуру. Мне кажется, у тебя сильная лихорадка…— Ладно, сейчас… Позволь мне закончить… Предположим, коварный Аква не убивал свою падчерицу до сдачи дома в аренду. Предположим, у него был сговор с жильцом… Он же знал, что перед ним бандит. Познакомившись с ним поближе, Аква просит Анжело найти кого-нибудь, чтобы тот замочил девицу. И макаронник соглашается по причинам, мне пока неизвестным. Если Аква и Равиоли сообщники, то тогда все ясно. Зная, что в саду уже лежит один труп, Анж преспокойненько закапывает там и Келлера!Похоже, мой голос сел настолько, что маман решает закончить беседу. Она встает с кресла.— Поспи немножко, Антуан.Она целует меня в лоб, гасит свет и выходит. Через щели в ставнях в комнату прорываются солнечные лучи. День вступает в свои права и бесцеремонно напоминает о моих обязанностях. Наплевать! Я прячу нос в подушку и закрываю глаза. Глава третья В которой Берю решает надеть на нос темные очки Ну вот, приехали! У меня зашкалило за тридцать девять. Термометр категоричен, с ним не поспоришь. Маман встревожена, но одновременно и обрадована тем обстоятельством, что можно задержать меня хоть немного дома. Я в полном ее распоряжении, и она тихо колдует надо мной. Обычная батальная сцена: борьба с ангиной и гриппом. Эвкалипт! Приоткрытые ставни! Радио в соседней комнате приглушено до предела. В глубине души мне это очень нравится. Я как бы возвращаюсь в свое детство. Хочется, чтобы мне почитали вслух “Красную Шапочку”, и я знаю, если буду послушным, мне дадут медовые конфетки — такие вкусные, пухлые, круглые, покрытые кристалликами сахарного песка и с жидкой начинкой.Да, как когда-то… Тогда еще бандиты, убийцы и полицейские для меня не существовали.Я слышу, как хлопает дверца машины. По той элегантной манере, с какой скрежещет гравий под ногами, догадываюсь, что через минуту в мое жизненное пространство (если так можно назвать нынешнее мое состояние) ввалится Берю.И действительно, его голос заставляет дрожать оконные стекла:— Так, значит, заболел наш баловник?Фелиция уже успела сообщить в Контору это пренеприятное известие.Толстяк вдвигается в комнату. Сегодня он похож на испорченный зуб. Двести граммов синего под глазом, нижняя губа треснула и вспухла, физиономия небрита, карман плаща оторван и болтается. Его галстук, обычно похожий на веревку, теперь напоминает разорванную велосипедную шину.— Значит, чувствуешь себя разбитым? — сердечно спрашивает он.— Этот вопрос скорее следует задать тебе, Толстяк! Трудно подобрать слова, чтобы описать твою физиономию.Он снимает истрепанную ветрами и заляпанную жиром бесчисленных стоек шляпу.— Да, сегодня я не в форме.Все ясно, он опять вляпался в какую-то историю, можно и не продолжать.— Ладно, хватит хныкать, выкладывай, какая катастрофа над тобой пронеслась?— Да так, чепуха!— Говори, я оценю!В рассеянности он кладет шляпу на мою постель.— Положи ее на пол. Мне и так хватает микробов в глотке, а из-за твоей бактериологической бомбы меня и вовсе прямиком отправят на кладбище.Не без внутреннего протеста он подчиняется и умоляюще канючит:— Можно присесть, а то ноги гудят.— Садись.Кресло под Толстяком в ужасе прогибается, и одна из пружин истерично вопит.— Так вот, — запевает Берю. — Вчера я застрял у Адели…— Какой Адели?— Ну, у консьержки в том доме, ну, у той, где…— Понял, валяй дальше!— Мы болтали с ее мужем. Кстати, он работает ночным сторожем на фабрике тертого сыра, представляешь?— Без отступлений и ближе к делу! — отрезаю я. — Дальше!— Как это без отступлений? Ты что, перегрелся? Ах, ну да… у тебя температура! Словом…Толстыми пальцами с ногтями в трауре он слегка дотрагивается до синяка под глазом.— Словом? — тороплю я.У Толстяка явно туго варит котелок. Похоже, не повредит как следует его встряхнуть, чтоб мозги встали на место, — иногда помогает!— Ее муж — бравый парень. Получил производственную травму, нога деревянная, знаешь, такая, отстегивается… Ночью хранит под кроватью…— У него нога деревянная, а у тебя башка, идиот чертов! Будешь ты наконец говорить или нет!— Как я могу доложить о ситуации, если ты меня все время перебиваешь? У тебя, я заметил, просто мания вставлять дурацкие шуточки, когда мы с Пино представляем свои доклады.— Протест отклонен! Продолжайте, инспектор…Он облизывает нижнюю запекшуюся губу языком, похожим на квач для чистки унитазов.— Значит, я сажусь в засаде, как ты мне велел. Ну, мы болтаем о том о сем. Супруги, естественно, любопытствуют по поводу своего жильца и что я, собственно, тут делаю, почему да как. Но я умело обхожу их вопросы. Наоборот, задаю их сам. Узнаю, что малый не работает, был функционером в Африке и живет на улице Баллю всего пару лет. Его падчерица покидает дом редко, и только в кресле-каталке. И муж Адели даже помогает иной раз спустить ее с третьего этажа. Что, это, скажешь, тоже не имеет значения? — вопрошает он с иронией.Горло болит все сильней и сильней. Когда я глотаю, такое ощущение, будто в глотке ковыряют рашпилем.— Примерно в одиннадцать вечера выходит из дома твой Аква. Я тут же беру себя за руку и веду спокойненько за ним, как будто на прогулку вышел. Словом, делаю вид, что мне на него наплевать… Он направляется пешком к площади Трех святых. Мы на улице Бланш, ориентируешься?— Только не надо мне рисовать карту Парижа!Сукин сын! Он словно нарочно заставляет меня встревать, чтобы проверить, насколько сильно болит моя глотка.— Вдруг появляется такси, которое следует к площади Бланш, свободное, как назло! Аква делает знак. Такси останавливается, он садится — и привет, мамаша! Я чуть не сожрал свою шляпу от досады! Ну что тут делать? На горизонте больше ни одной машины, стоянка такси за полкилометра… Я понял, что потерял его, — тут ничего не попишешь — и решил возвратиться в засаду.Как жаль! — криво усмехаюсь я.— А что бы ты сделал на моем месте, а? Скажи, раз такой умный! — жалобно оправдывается Берю.Да, действительно, что тут поделаешь! В нашей работе, проклятой, как мы сами, такое случается: тип, за которым следишь, вдруг прыгает в машину и был таков, а на горизонте больше ни одной тачки.— И во сколько он вернулся?— В три утра!Я озадачен.— Интересно! А еще такой правильный старичок! Мастер нравоучительной проповеди!— Вот и я говорю… Мы поджидали его, Адель и я, играя в карты. Эта подлюга выиграла у меня тысячу франков! Ей бубны будто сами в руку лезли. А у меня четыре короля! Потом выложил четыре дамы! Твою мать! Я уж не говорю о четырех валетах, и еще…— Рассказывай дальше!— А что дальше?— Ну вернулся Аква на базу, и что потом? Берю засовывает два пальца в щель между жиром шеи и жиром рубашки.— И здесь я дал маху, Сан-А, согласен! Но ты же понимаешь, как это бывает! Муж Адели ушел… А когда ты остаешься наедине с женщиной, которую хорошо знал когда-то еще девушкой, то прежняя близость, то да се, влияет…У меня нет сил перебивать его, пусть болтает, пустомеля!— И поднимается в нас обоих волнение, Сан-А. Веришь, будто жаром обдало. Я посмотрел на Адель, забыл про ее усы, расползшиеся формы, помню только про родинку на ляжке, как когда-то… И потом, там было так жарко, в ее каморке… Словом, разморило, сам понимаешь…— Не понимаю, — выдавливаю я, не моргнув глазом.— Ах вот как, не понимаешь! Тебя мама, значит, научила, что детей находят в капусте?! Мы после карт сели рядом, давай вспоминать… Ну так, самую малость, руки друг на друга для смеха положили, а потом, знаешь… В общем, пробрало… Я не хотел — ее муж хороший парень, Эварист… Но женщины, друг мой, когда их проберет, то тут хоть паяльной лампой жги, они все равно своего добьются! Фатализм какой-то! Кроме того, у консьержек в конуре все под рукой: шторки задернул и уже на кушетке — хопля, кушать подано!— Ты просто шут гороховый, Берю! Знаешь, что с тобой за это надо сделать?— Нет.— Даже не выгнать, а просто высечь!— Это тебя так лихорадка бьет по башке, что ли? — огрызается соблазнитель.— Ты же ведешь себя как свинья! Сидеть в засаде таким образом недостойно человека, который каждый месяц получает нехилую зарплату за охрану общества от подонков.— Знаешь, я когда-то ошибся дверью. Хотел быть пастором, но видишь, как все вышло!Болезнь удерживает меня от взрыва благородного негодования, и, предчувствуя, что его история далека до завершения, я приказываю поскорее подвести итог.— Так вот, Адель, если хочешь знать, и сейчас женщина будь-будь. Если бы была академия любви, то ее надо было бы поставить профессором на факультете зоологии…— Умоляю, без деталей!— В конце концов, такова жизнь, — философствует Толстяк. — Хуже всего то, что потом мы оба заснули. Поздний час, физические упражнения, да еще мы приняли литр на грудь, играя в карты, понимаешь, у меня глаза слиплись.Он тяжело вздыхает и с сожалением пожимает плечами.— Да так задрыхли, что только в шесть утра нас выковырнул из постели ее вернувшийся муж. Ты бы послушал, как он блажил! Как выражался! Хоть святых выноси! Он меня взял как голенького, представляешь? Я храплю себе вовсю и вдруг сквозь сон чувствую, как какой-то тип — я сначала не разобрал кто — чистит мне физию! На всю жизнь запомню ощущения! Я, естественно, просыпаюсь. Адель орет, что, значит, случилось недоразумение… Ошибка, мол, ничего не было… Я пытаюсь собрать манатки. Парень вопит на весь дом, вроде того, что я сволочь легавая! И что ближайшую революцию он затеет сам лично, и не по телефону. У него будто и конкретные мысли есть на этот счет — будьте покойны!— Мне плевать на его мысли! — говорю я.— В конце концов, чтоб он заткнулся, пришлось провести ему крюк в челюсть, и он заснул. Ночной сторож после работы в такое время, сам понимаешь, должен отдыхать! Мне ничего другого не оставалось, как надеть подтяжки и привет, Адель… И вот я здесь!— Несчастье тому, кто затеял скандал! — цитирую я кого-то, может, даже себя.— Клянусь, Сан-А, если б ты был на моем месте…— Все, хватит!До меня начинает доходить услышанное. Температура трансформировала мое восприятие. Теперь надо сообразить, какие будут последствия. Потешное происшествие, нечего сказать! Проблем не избежать, но все равно забавно.— Куда ездил Аква? Почему он так долго отсутствовал? — бормочу я.Сообразив, что взбучки не будет, Берю решается вновь взять слово.— Если хочешь, давай арестуем мужика, а я займусь допросом!— Да заткнись ты! Все, что мог, ты уже совершил!— Я тебе признаюсь, — продолжает Толстяк, игнорируя мой приказ молчать, — у меня нервы на пределе. Видишь мой глаз? Красота, да? Ну и житуха, черт бы ее взял! Сподобил же Господь такой профессии… Вдобавок я обещал в следующее воскресенье петь в благотворительном концерте. Представляешь? Как тут выйдешь перед публикой с такой рожей!— Тебя примут с содроганием…— Спасибо, — мрачно бурчит он.— Ладно, проехали! Нужно снова обмозговать ситуацию. Поздно вечером я отослал Пино в Маньи. Была мыслишка поставить мышеловку.— Мышеловку?— Именно! Вполне возможно, бандит Анж поедет туда, чтобы откопать труп Келлера и спрятать концы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17