На первом - замедляют,
разрыхляют, рассеивают любую внезапно рухнувшую лавину, на
втором - так организуют, так структурируют ее, чтобы
средний человек, ведя себя по возможности привычно, мог с
наименьшими потерями просочиться между ее струйками. Тяжелее,
конечно, когда фетишем оборачивается стремление вернуться к
какому-нибудь золотому веку - например, к временам то ли
до Переяславской рады, то ли до смерти Брежнева... Сопротивление
на бытовом уровне резко ослабевает, традиция начинает играть
роль катализатора истерии и безумия; нагрузка на первый уровень
возрастает десятикратно, и тут уж высоколобых жучат не за
"злобное шипение на идеалы, во имя которых весь народ, как
один человек, штурмует...", а попросту за "оголтелое,
бессовестное оплевывание народных святынь". Но суть не
меняется.
Можно сказать еще сильнее. Можно сказать, что вообще основной
функцией культуры являются (если допустимо говорить о функциях
применительно к явлениям, хоть и порождаемых человеком, но не
зависящих от его индивидуальной воли в той же степени, что и
явления природные. А почему нет? Основной функцией дождя
является естественное орошение полей. Помимо этого, дождь иногда
порождает радугу, которой можно любоваться. Если бы дождь не
орошал поля, все перемерли бы с голоду, поэтому, даже если бы он
продолжал порождать радугу, любоваться ею было бы некому)
смягчение, замедление, парирование лавинообразно нарастающих
социальных процессов, которые, не будь этого смягчения, то и
дело взрывали бы общество.
Подобные лавины проявляются через иррациональные вспышки тех или
иных массовых чувств у более или менее значительных групп
населения. Это значит, во-первых, что культура всегда находится
в состоянии прямого антагонизма с любым стадным чувством, и,
во-вторых, она всегда находится, в лучшем случае, в состоянии
вооруженного нейтралитета с властью. Потому что власть, всегда
заинтересованная в массовом героизме солдат, массовом энтузиазме
рабочих и тому подобных массовых чувствах, всегда, в большей или
меньшей степени, апеллирует именно к ним, паразитирует именно на
них, культивирует именно их. И все вроде в порядке: никто не
ругает, все подлаживаются и поют оды, а кто не поет -
отхрямкать ему грешную ногу. Но стоит только из-за какого-то
неожиданного толчка знаку стадного чувства поменяться с плюса на
минус - власть оказывается беззащитной перед обвалом
бессмысленных, истеричных претензий. Умная власть понимает, что
должна балансировать между культурой и стадными чувствами,
примирять непримиримое,- только пока это удается, опоры
надежны. Она, более того, должна сама же и финансировать вроде
бы враждебную ей опору или так организовывать правовое
пространство, чтобы кому-то с чисто меркантильной точки зрения
выгодно было финансировать ее - в особенности первый
ее уровень, который по самой природе своей деятельности не
способен прокормить себя сам, производя не пипифакс, а
всевозможные идеи на любой случай жизни. Так, чтобы все эти
злопыхатели могли делать свое великое дело - злопыхать. Не
пресмыкаясь перед властью из-за куска хлеба и производя поэтому
лишь те идеи, которые нравятся власти в данный момент, но отнюдь
не те, которые, вполне возможно, в скором будущем эту власть
спасут.
Катастрофы семнадцатого и девяносто первого годов произошли не в
последнюю очередь из-за того, что вследствие череды тупых
просчетов власти культура в массе своей утратила амортизирующие
способности и оказалась в первых рядах стада, огульно, без тени
осмысленности отрицающего существующие структуры и ценности.
Несколько примеров из китайской жизни. Только прошу
помнить - я отнюдь не идеализирую и не создаю очередной
фетиш. Люди не ангелы, идеальных рецептов нет; все было -
и императоров травили, и министры подсылали друг другу наемных
убийц, и семьи бунтовщиков вырезались до энного колена... Но, в
конце концов, едва ли не самая демократическая страна нашего
времени уверенно держит первое место по насильственным смертям
своих президентов. Речь сейчас не о том, происходят преступления
или нет, хотя, разумеется, всегда хочется, чтобы их было
поменьше. Речь о том, устойчива ли структура. Потому что распад
структуры всегда сопровождается хаосом, на много порядков более
кровавым, чем любое преступление.
На протяжении двадцати веков Поднебесная управлялась
прослойкой людей, которую мы с полным правом можем назвать
матерным словом "номенклатура". Это была
воспроизводившаяся отчасти наследственно, отчасти кооптированием
проявивших некие таланты представителей средних слоев прослойка
кадровых управленцев, не имеющих, как правило, никакого
специального образования, зато назубок знающих тогдашние диамат
и истмат,- эту роль выполнял конфуцианский
этико-административный канон. Но уж, к слову сказать, ребята его
действительно знали. И считалось, что подобная эрудиция делает
человека пригодным для использования в сфере управления любой
конкретной деятельностью. Существовали, разумеется, ярко
выраженные таланты, способные руководить лишь в какой-то
определенной сфере, зато незаурядно. Но источники пестрят
фразами типа: "Начальник Палаты церемоний назначен
командующим армией, идущей в поход на..." Или: "Старший
секретарь Палаты наказаний назначен начальником Управления
императорских жертвоприношений". Сразу чувствуется что-то
родное и незабвенное, правда?
Но. Две тысячи лет есть две тысячи лет. Чиновник стал фигурой
почти священной. С одной стороны, он непосредственно служит
государству - а культ государственности был чрезвычайно
развит, мы еще поговорим об этом. С другой, именно потому, что
он удостоен служить государству, он не может не
восприниматься - и не стараться быть - средоточием
всех возможных человеческих добродетелей. Даже, скажем,
квалификационный экзамен, который должны были в присутствии
императора держать люди, желавшие резко ускорить свою карьеру,
назывался не "научный феодализм" какой-нибудь и не
"некоторые аспекты домашнего рабовладения", а
"экзамен на звание мудрого, порядочного, непреклонного и
справедливого, способного говорить прямые слова и увещевать
императора до последней крайности". Правда, бывали ситуации
типа "Ню Сэн-жу на экзамене так исчерпывающе вскрыл
недостатки текущей политики, что канцлер в слезах пожаловался
императору, и Сэн-жу был выслан". Что ж - на то и
политика. Не сумел человек примирить непримиримое,
сбалансировать критику и такт. И, кстати, такой казус отнюдь не
помешал этому Ню Сэн-жу десять лет спустя самому стать
канцлером.
Право бдительно стояло на страже чиновничьей
"порядочности". Для чиновника предусматривалось чуть ли
не вдвое-втрое большее количество деяний, подлежащих наказанию,
чем для простого человека; стоит только вспомнить запрет на
зачатие во время траура. Но ни один из этих запретов не принимал
характера запрета на хождение двумя ногами. С наших дуболомов и
садистов, обуреваемых стремлением законодательно улучшить
человека, сталось бы запретить на три года вообще приближаться к
женщинам, что сразу бы открыло простор для извращений, для
повального нарушения закона и для потока доносов, которые нельзя
ни доказать, ни опровергнуть,- и, следовательно, решение по
делу априори зависело бы исключительно от умения угодить
судье...
Но это к слову.
Конечно, не правовые запреты делали порядочным. Они - лишь
для срывов. Дело в том, что престиж деятельности был столь
высок, что именно здесь человек чувствовал себя способным
наилучшим образом реализовать действительно имеющиеся у него
добродетели. И, начав действовать в сфере управления, он
испытывал моральное удовлетворение, спокойствие, удовольствие,
гордость, ощущение смысла жизни, когда вел себя должным образом,
приносил реальную пользу, реализовывал в поведении именно
добродетели, а не что-то иное. Опять-таки, естественно, и интриг
хватало, и грызни - политика и политиканы, елкин корень,
что с них взять; но функционирование аппарата в целом, донизу,
было ориентировано на ценности, в значительной степени
блокировавшие своекорыстное перерождение и стремящуюся стать
нормой халатность; и тот же Ню Сэн-жу, интриган неутомимый, с
каменным лицом не раз рисковал достоянием и жизнью ради
государственного блага, как он его понимал.
И потому, во-первых, на эту структуру идеально легла новомодная
коммунистическая иерархия. В конце концов, что за разница, какой
именно документ у тебя в кармане - партбилет или гаошэнь
(так назывались удостоверения на должность тысячу лет назад).
Важно то, как ты понимаешь связанные с ним обязанности и права.
А если это понимание не идет вразрез с реальностью и не ставит
перед выбором: начать насиловать реальность или начать изменять
понимание (причем понятно, что любой власть имущий выберет
первое), то, как показывает китайская практика, можно затем
обойтись и без департизации. А мы-то как кудахтали! Я выхожу из
партии! А я не выхожу из партии! А мы отменим партию! А мы
восстановим партию! Кругом взрывались газопроводы, сходили с
рельсов поезда, рыба в тысячекилометровых реках плавала брюхом к
небу от истока до устья, сами собой падали дома, десятилетиями
ждавшие ремонта... Сохраним ячейку, мы герои! А я герой, я
взносы платить не буду! Красный флаг! Нет, полосатый флаг!
Та же самая комноменклатура в Китае, когда пришло время менять
понимание, сумела это сделать. Пес с ней, с идеологией, мало мы
их, что ли, у себя видали? Конфуцианство, даосизм, буддизм...
ну, марксизм... Главное, чтобы подшипник крутился и капуста
росла. И сдюжили-таки и народ накормить (пусть даже стандарт
зажиточной жизни там куда ниже, чем у нас; но ведь и у нас он
гораздо ниже, чем в Америке, а толку?), и страну не развалить.
Помню, как раз пресловутым октябрьским воскресеньем прошлого
года в новостях по одной программе показывали, как китайцы, даже
не останавливая в городе движения, тихо-незаметно пустили
тройное кольцо великолепных автострад вокруг Пекина, а по
другой - как офонаревшая толпа метелит ментов и стекается
с дрекольем к московскому Белому дому... Нарочно не придумаешь.
Не понадобилось им в очередной раз ставить брата против
брата. Не понадобилось клоунадно грозить судом партейцам и
обзывать их фашистами, ничем реально им не угрожая и лишь
вынуждая воровать еще безудержнее, чтобы в пожарном порядке
построить для себя, раз уж мы его так желаем, капитализм -
так же, как они и желанный нами коммунизм строили для себя и за
наш счет, но, по крайней мере, неторопливо, без шоковой терапии.
Не понадобилось по сто раз на дню выбирать все новых депутатов
то туда, то сюда, ничего о них толком не зная и только радостно
вскрикивая, если удавалось прочесть в предвыборных бюллетенях,
что, дескать, всю жизнь живу с семьей в коммуналке: "О, этот
наш! Этот им даст чертей! За этого голосуем!" -
каким-то удивительным образом не понимая, что живущий в
коммуналке человек, дорвавшись до полномочий, станет заниматься
лишь получением отдельной квартиры, и будет прав, ведь в
коммуналках жить невозможно; но прав опять-таки по меркам нашей
нынешней системы ценностей. А от кого он может получить
квартиру? Да именно и только от тех, для борьбы с кем его
избрали. И вот, тишком торгуясь с кем-то невидимым, он
обязательно начинает изображать борьбу с кем-то видимым, как
можно более видимым - с премьером, с президентом...
Другой пример. Допустим, человеку, несмотря на все усилия, не
удавалось примирить непримиримое, и, увещевая до последней
крайности, он этой крайности наконец достигал. То ли его
начинало от жизни тошнить и днем, и ночью, то ли всех
окружающих, вплоть до императора, начинало тошнить от него, то
ли и то, и другое сразу. Но если сам он не пытался ухайдакать
тех, от кого тошнит,- как правило, он мог не особенно
опасаться за свою жизнь. Ему вполне могли просто сказать:
"Уважаемый, ты совершенно гениален, и советы твои
блистательны. Но то ли они не ко времени, то ли нет у нас
соответствующих им по уровню исполнителей. Поехал бы ты лет на
пять-десять на природу. И сам бы еще поразмышлял, и у нас при
дворе ситуация, глядишь, изменилась бы..." И человек отбывал
подальше к "горам и водам", строил уединенную хижину той
или иной степени удобности (но в роскоши отнюдь не усердствуя,
ибо роскошествовать можно и в процессе дворцовых интриг, а
слушать Дао лучше живя попросту) и пописывал там стихи, попивал
винишко, почитывал классиков. И, что любопытно, вовсе не терял
при этом ни квалификации, ни уважения сограждан. За двадцать
веков подобные перепады карьеры стали восприниматься как явление
нормальное и, более того, весьма возвышенное. Вполне вероятно
было, что сей отшельник через несколько лет снова будет шуровать
рычагами управления империей. А если даже и не будет, образ его
от этого не потускнеет. Реализуя себя как личность крупного
масштаба, он начал служить государству, и, продолжая делать то
же самое, он перестал служить государству, потому что, если бы
не перестал, ему пришлось бы изменить себе. Достойно уважения?
Да. Достойно смертной казни? Отнюдь не обязательно. Даже
устойчивое обозначение было найдено для таких людей: благородный
муж, не встретивший судьбы. Модель сложилась не сразу, но в
муках, духовных борениях, наветах и ухмылках недальновидных
прагматиков она все-таки сложилась и впечаталась в культуру; и
оказалось, что с прагматической точки зрения она выгоднее,
нежели топорное (и в переносном, и в прямом смыслах) воспитание
рассчитанного не больше чем на пятилетку вперед "чего
изволите".
И вот - XX век. Культурная революция, которая, бесспорно,
оставила на теле и на душе китайского общества не меньший ожог,
чем наш тридцать седьмой год на нас, но ужасы которой у нас
иногда нарочито, чтоб не быть в кровавой бане одинокими, а
иногда и невольно, просто мысля по аналогии, принято было
преувеличивать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23