Вячеслав РЫБАКОВ
КРУЖАСЬ В ПОИСКАХ СМЫСЛА
Публицистика и культурология

"ДВЕСТИ"
Санкт-Петербург
1994
_____________________________________________________________

- Кондуктор! Где я нахожусь?! В каком обществе?!
В каком веке я живу?!
- Да вы сами кто такой?
А.П.Чехов. "В вагоне"
____________________________________________________________

Круг первый. 1986
ХИТРОУМСТВУЯ ГЛОБАЛЬНО
Круг второй. 1988
С ВЫСОТЫ ГОСПРЕМИИ
Круг третий. 1988
НА ИЗЛЕТЕ ПЕРЕСТРОЕЧНЫХ НАДЕЖД
Круг четвертый. 1991
ПОД ПРЕДЛОГОМ КОНКРЕТНОЙ КРИТИКИ
Круг пятый. 1991
НАЩУПЫВАЯ КУЛЬТУРНЫЙ КОНТЕКСТ
Круг шестой. 1993
ВПОЛЗАЯ В РЫНОК
Круг седьмой. 1994
ГИМН СОВЕТСКОМУ СОЮЗУ В ТРЕХ ЧАСТЯХ
1. Поэт в России больше, чем акын
2. Советский Союз больше, чем Россия
3. Фантаст в России больше, чем поэт
Круг восьмой. 1994
ВМЕСТО ЭПИЛОГА: ВСЕ ЕЩЕ ТОЛЬКО НАЧИНАЕТСЯ...
---------------------------------------------------------
Круг первый. 1986
-----------------
ХИТРОУМСТВУЯ ГЛОБАЛЬНО
______________________________
"Этика всегда и фантастика сегодня".- "СИЗИФ", 1990, № 3.

1.
Современная культурология приходит к выводу, что все
известные нам этические системы выстраиваются на двух
фундаментальных принципах. Во-первых, для каждого благо ближнего
должно быть важнее его собственного блага; во-вторых, по мере
возможности каждый должен стремиться не умножать зла и страданий
вокруг себя. Эти принципы, для современного обыденного слуха
несущие какой-то неприятно религиозный оттенок и звучащие
довольно претенциозно, возникли, разумеется, не сами собой и не
как продукт сознательного творчества. Они выковывались десятками
тысячелетий в ту эпоху, когда человек еще не был вполне
человеком, но уже давно был стадным животным со сложной
психикой. Это животное, с одной стороны, обладало
индивидуальностью и не могло функционировать не индивидуально,
но, с другой, не могло не сосуществовать и не взаимодействовать
с десятками и сотнями других, столь же самостоятельных,
индивидуальностей. Только поведение, построенное более или менее
в соответствии с этими принципами, являлось действенной
альтернативой нескончаемой дуэли каждого с каждым,
самоубийственной для общественного животного. Поэтому можно
считать их социальным выражением инстинкта самосохранения. Благо
ближнего означает интересы людей в целом - объективно они
всегда важнее личных интересов любого отдельного человека, а
неувеличение зла - неухудшение мира, частью которого люди
являются и в котором живут и намерены жить дальше.
Ясно поэтому, что органичное усвоение любой этики приводит к
значительному внутреннему ограничению свободы воли и
значительной внутренней подчиненности воле ближнего. Этический
индивидуум ограничен в своих поступках, так как он ограничен
страхом причинить зло. Но он ограничен страхом причинить зло, и
поэтому ограничен в способности реализовать себя. Чем более
последовательно человек реализует этику, тем больше личных
страданий доставляет ему, зачастую совершенно непроизвольно,
окружающее его общество. Но тем больше, в конечном счете, он
оказывается необходим ему. Он как бы отсасывает на себя, тоже
зачастую непроизвольно, его страдания - особенно когда оно
в силу природных, экономических или социально-политических
факторов начинает страдать особенно сильно. В сущности,
совокупность этических индивидуумов служит единственным
амортизатором, как-то предохраняющим общество от раскола и
междоусобиц при встрясках. Возможности этого амортизатора не
безграничны, и справляется он далеко не всегда. Но некоторое
смягчение он дает всегда. И никакого иного амортизатора у
общества нет.
Различия же этических систем возникают оттого, что смысл
понятий "ближний", "благо", "зло",
"мера возможностей" варьируется от культуры к
культуре и трансформируется от эпохи к эпохе. Например,
важнейшей тенденцией этического развития является постепенное
расширение круга "ближних", поскольку с увеличением и
усложнением человеческих сообществ судьба отдельного человека
начинает зависеть от судьбы все большего числа людей, и,
следовательно, круг тех, чьи интересы должны учитываться,
растет.
Очевидно, что, пока существуют человеческие коллективы, два
краеугольных принципа этики будут сохранять актуальность. Однако
человек может перемалывать их в своем мозгу сколько угодно и
сколько угодно сострадать другим - все его колебания и
муки останутся совершенно бессмысленными и никчемными, пока он
не научится строить в соответствии с принципами этики реальную
повседневную активность. Лишь тогда он станет объективно хорошим
и действительно нужным. Поведенческая же реализация этики не
может не быть чрезвычайно сложной.
Первая основная сложность - это построение иерархии
приоритетов. Для человека, не заботящегося о соблюдении первого
принципа, дислокация высшей ценности Вселенной всегда очевидна;
ему всегда ясно, что его личное благо превыше всего, а это
сильно упрощает картину мира и облегчает процесс выработки
решений и совершения поступков. Иное дело, если человек всерьез
ощущает, что благо ближнего для него по крайней мере не менее
важно, чем его собственное, и в то же время в число ближних
включает более чем одного человека. При возникновении конфликта
интересов этих ближних сразу возникает спектр возможных
приоритетов, выбрать из которых оптимальный очень трудно. И
второй основной камень преткновения - непредвиденные
последствия поступков. Попытки проведения в жизнь как первого,
так и второго принципов чаще всего оказываются малоуспешными
именно из-за того, что действия, в момент их совершения
казавшиеся наиболее безобидными, в силу вторжения факторов,
которые нельзя было, или очень трудно было - или очень не
хотелось - учесть, вдруг оказываются губительными.
Только опыт помогает не замереть в столбняке испуга перед
невозможностью реализовать абстрактные принципы в конкретном
поведении и научиться быстро и более или менее правильно делать
выбор в подобных ситуациях. Но, во-первых, опыт сам по себе
зачастую действует разрушительно на стремление вести себя
этично; во-вторых, личный опыт всегда чрезвычайно ограничен как
характером и склонностями обретающего этот опыт индивидуума, так
и - что здесь особенно существенно - рамками ячейки
мира, в которой сосредоточены непосредственные связи этого
индивидуума и его непосредственные интересы; и, в-третьих, он
часто оказывается малоприменимым, когда в мире происходят резкие
изменения, то есть именно тогда, когда этическое поведение
особенно необходимо для наименее болезненного подъема общества
на какую-то новую ступень.
Усугубляет ситуацию еще и то, что с ростом численности населения
и усложнением социальных структур рамки ячейки мира, в которой
набирается опыт, как правило, не расширяются, а фактически
сужаются. Действительно, в небольшом и социально однородном
племени обратные связи срабатывают быстро и верно. Последствия
любого поступка видны сразу и всем, а реакция на него точно
адресована тому, кто его совершил. Кроме того, все члены племени
заняты, в общем, одним и тем же делом, у них общие навыки, общие
представления, они могут нормально оценивать действия друг
друга, и, если коллектив рассматривает чьи-либо действия как
ошибку, это, как правило, действительно результат ошибочного
поступка одного, а не ошибочного мнения многих. Другое
дело - сложный, стратифицированный, перенаселенный социум.
Неэтичные действия зачастую проходят незамеченными; этичные
действия по недомыслию окружающих могут вызвать негативную
реакцию; морально осудить вышестоящего так, чтобы он это ощутил,
затруднительно; обидевшийся и обиженный, разделенные
захлопнувшейся дверцей троллейбуса, разъезжаются и никогда не
встречаются вновь, а неизбежная реакция на неверное действие
обрушивается на того, кто подвернулся под руку и кто, совершенно
не понимая, за что с ним так, передает ее дальше. Казалось бы,
невесть откуда нарастает массовая неприязнь. И общественная
санкция морального осуждения бесцельно мечется, накачивая сама
себя, пока не разрядится какой-либо судорогой -
изумительно напоминая процесс накачки в лазере, который, раз
начавшись, уже не может не дать вспышку. Обратные связи не
срабатывают; элементарная этика пасует; опыт не обогащает ее
поведенческий арсенал, а дробит ее принципы. Лишь качественное
расширение опыта способно вернуть ему его функцию кузнеца этики.
В связи со всем этим роль обмена опытом поведенческой реализации
этики можно считать более важной, чем роль какого-либо иного
обмена.
2.
Большая Литература из всех выработанных человечеством механизмов
обмена подобным опытом является наиболее мощным.
Литература, оторвавшаяся от ритуального описания неизменных
актов производства, возникла именно в период возникновения
больших, сложных обществ, в которых опыт, набираемый внутри
непосредственно воспринимаемой ячейки мира, перестал быть
достаточной базой этики. В основу гуманитарного способа передачи
информации закономерно лег духовный механизм, известный в
психологии как "сгущение". Прямое отражение стало
непродуктивным. Началось концентрирующее комбинирование реалий
мира с целью - зачастую неосознаваемой автором, движимым
лишь исступленным желанием "излить душу" -
продемонстрировать сложность и неоднозначность
причинно-следственных связей как в сфере чувств, так и в сфере
поступков. Придумывание сделалось неизбежным. В то же время оно
не могло не быть индивидуальным, не могло проводиться иначе, как
на базе личного опыта и личных переживаний. Фактически литератор
отвечал миру, который порождал в нем определенные чувства,
конструированием мира, который доказывал бы закономерность и
общую значимость этих чувств, порождал бы эти чувства у
всех.
Объективно же суммарная литература именно благодаря
субъективной природе гуманитарного творчества есть ни что иное,
как непроизвольное моделирование поведения различных степеней
этичности с выявлением исходных условий, привходящих факторов и
последствий, а также связанных с ними психологических состояний
людей, вовлеченных в события. Именно успешность
последнего - выявления психологических состояний -
делает описываемый опыт эмоционально убедительным и реально
переживаемым - то есть отчасти как бы личным для читателя,
следовательно, в дальнейшем как-то влияющим на его
поведение.
Всякое крупное произведение так или иначе затрагивает двуединое
основное свойство этики: бытовую тщету - глобальное
величие. Акцент на какой-либо одной стороне всегда обман:
преимущественный показ бытовой тщеты обязательно свалится в
эгоистическое, человеконенавистническое злобствование, а
преимущественный показ глобального величия - в розовый
дурман, уместный лишь в детских сказках.
Вот откуда загадка "вечных сюжетов". Не так уж много у
человека основных конфликтов бытия, и чаще всего они
"вечны", то есть обусловлены его бытием как члена
биологического вида - но разрешение их, чтобы вписываться
в жизнь общества, должно осуществляться с учетом современного
содержания терминов "благо", "зло",
"ближний", и, следовательно, должно моделироваться вновь
и вновь. Новые коллизии - да и то зачастую на базе
"вечных" сюжетов - возникают тогда, когда культура
создает новый тип человека, и литература вслед за нею -
новый тип героя. Так произошло, например, когда Шекспир впервые
с пронзительной эмоциональной убедительностью выписал в
"Гамлете" тип рефлексирующего интеллигента -
человека, воспитанного настолько хорошо, что его мысли и
поступки в обход инстинкта самосохранения как бы сами собой
пытаются остаться этичными (не мое благо приоритетно, любое
увеличение зла нежелательно) даже по отношению к явным врагам, к
людям, которые этих принципов в отношении него самого и не
думают соблюдать.
3.
Одним из "вечных" сюжетов фольклора, мифов, сказок
является сюжет об этическом орудии.
Говорят, что человек - это животное, использующее
орудия. Задолго до того, как человек становится человеком,
складывается в его еще почти животном мозгу важнейшая, едва ли
не основополагающая матрица сознания, ограничить проявление
которой, в сущности, и призвана этика - грандиозный реликт
животного отношения к миру, матрица употребления. Взял,
использовал, выбросил. Миллион лет спустя она трансформируется:
сделал, использовал, отложил до следующего раза. Здесь она
усложняется, в нее вторгается выстраданное понятие
"моего". Из этого вторжения следует, во-первых, что раз
я сделал, значит, и буду использовать я, и, во-вторых, что в
кругу орудий приоритет становится очевиден: самым важным и
ценным для меня является то орудие, которое сделал я и которое
намереваюсь использовать я. С ним так просто. Оно так надежно.
Оно всегда послушно мне. Оно - единственное, что не грозит
и не изменяет в грозном изменчивом мире; лежит и ждет моей воли,
и я над ним единственный господин, и оно - единственное,
над чем я действительно господин. Можно быть вполне этическим
индивидуумом, то есть в кругу тех, кого считаешь ближними,
предпочитать благо ближнего своему, но в кругу орудий
предпочитать благо своего орудия благу любого другого.
Орудие - это средство для того, чтобы я мог более свободно
вести себя, а уж буду я себя вести этично, или нет -
орудия это не касается.
И уже тогда, вероятно, человек ощутил вопиющую несправедливость
и неправильность устройства мира, в силу которых "мое"
безропотное орудие именно по своей безропотности могло быть
использовано не "для меня" или даже "против
меня". Моей мотыгой раскроили мне череп.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23