установка душевого уголка
...когда зовущий настигает через зов воспринимающего [mit der der Rufer den Angerufenen trifft] (BT, 277). Но зовущий погружен в холодное спокойствие , затрудняющее любую идентификацию, и хладнокровная уверенность в попадании по адресу не
слишком-то очевидна - doch nicht selbstverstandliche Kalte Sicherheit . Вопрос весьма существенный для Хайдеггера. Ситуация зовут , говорит Хайдеггер, образует определенный тип дискурса Dasein. Интонация зова изначально тревожна, именно это и позволяет Dasein проецировать себя в собственную сокровенную потенциальность [или максимальную аутентичность самого себя, sein eigenstes Seinkonnen] (BT, 277). Зов сознания впервые делает очевидным подозреваемое: жуткое преследует Dasein и несет в себе угрозу потерянности и забвения в потерянности (und bedroht seine selbstvergessene Verlorenheit [BT, 277]). Потерянность как состояние материализуется в реальную потерю, и Хайдеггер запускает следующий виток дискурса: Предположение о том, что Dasein есть одновременно и источник зова, и его адресат, утрачивает теперь свой формальный, бессодержательный характер. Сознание раскрывает себя как зов заботы: Dasein взывает из заброшенности уже-бытия, в тревоге взывает к своей открытой потенциальности (BT, 277, перевод изменен - A.R.).
Возвращаясь теперь к принципиальной неприкаянности и следуя прочтению Борх-Якобсена, мы догадываемся, что голос не призывает нас вернуться домой или вернуться к себе; напротив, он зовет туда, где ты никогда не был, зов чужого - далекого сотрясает родные стены (Heimlichkeit, Vertraufheit, Zuhause-sein) подставляя надежное жилище (Wohnen) в пределы досягаемости мира и других. В параграфе 40, говоря о страдании (английский подзаголовок Забота как Бытие Dasein ) Хайдеггер подчеркивает сингуляризующую роль страдания, благодаря чему Dasein раскрывается (erschliesst) как solus ipse , но это раскрытие, которое Борх-Якобсен называет прорывом или кровоизлиянием , не преодолевает солипсической изоляции субъекта. В том же параграфе сказано, что умиротворенное и знакомое Бытие-в-мире есть модус Unheimlichkeit, а не наоборот. Бытие-в-неприкаянности (das Nicht-zuhause-sein) с экзистенциально-онтологической точки зрения представляет собой первичный феномен. Это и есть, замечает Борх-Якобсен, твое обитание в мире, рутинное Unheimlich, предшествующее всякой оппозиции - субъекта и объекта, Я и другого, chez-soi и иного , привычного и тайного (здесь он вспоминает и Unheimliche Фрейда); мука странно-привычного проступает уже на стадии изначальной нарциссической неопределенности, до дистанцирования ego от внешнего мира или ego от другого (autrui). Самое мучительное связано не с другим, скорее с привычной узнаваемостью себя в другом - например, это может быть Двойник, в котором ты узнаешь себя за пределами собственной аутентичности (и который оповещает о твоей смерти развоплощением единственности Я). Такое положение дел вытекает из категории бытия-в-мире-с-другими, категории принципиально не рекурсивной, не имеющей своего вне (здесь ты не можешь противопоставить себя чему-либо в духе противопоставления субъекта объекту). Отсюда неизбежность странно-знакомого, неизбежность мучительного, Двойника... Ты можешь слышать себя? Это ты зовешь себя извне, во-вне и во внеполагании самого себя без надежды на внутреннее
голос твоего сознания зовет тебя... зовет, зовет и, наконец, на-зывает; он столь же привычный, сколь и чуждый, столь же собственный, сколь и экспроприирующий собственность, успокаивающий лишением покоя. Голос этот всегда глас свыше , запугивающий извне. Он отменяет и превосходит то, что мы называем oikonomia, будь то умение вести дом или закон собственности - мы говорим об экономии в современном смысле слова (E, 95) То есть, будем откровенны, голосу сознания по существу нечего сказать. Вердикт Виновен! не является содержанием, утверждает Борх-Якобсен, а равно он не является значением или означаемым. Виновен! - способ признания-ответствования молчаливому зову, эхо-эффект; - повинен постольку Horen: слушаю(сь) и (по)винуюсь (E, 97).
Твое виновное сознание спонтанно-рецептивно - говорит Хайдеггер, всячески подчеркивая кантовский аспект проблемы - аспект договора и обязывания. Другой просачивается сквозь слушание, даже если - нет, особенно если ты никого не слушаешь и вот ты уже обязан и должен - ему, ей, кому-то. Когда в параграфе 34 Хайдеггер прослеживает зов сознания, он демонстрирует, что обмен словами предполагает слышание и/или понимание Другого, более точно, предполагает коммуникацию (Mitteilung) как разделение (с Ними) Бытия-в-совместности; воспринимаемый говор безостановочен и потому укладывается в до-говор и с-говор, в обязывание (мы даем слово или ловим(ся) на слове, ответствуем и несем эту ответственность) (E, 97).
Прежде чем говорить, прежде чем даже слышать что-либо и кого-либо, ты уже слышишь готовность к пониманию; ты ее разделяешь, находясь в совместности и разделяешь само это разделение с Другим. Дискурс Бытия-в-совместности тобою разделен (geteilt). Так, слушая (das Horen auf), ты открываешься (offen) и подставляешься Другому. Ты впускаешь его или это в свою самость (находишь Другого у себя дома , tu le recoit chez toi ) и разделяешь с ним себя прежде всякого обитания, обладания, собственности; ты обязан к этому гостеприимству, лучше сказать, странноприимству еще до какого-либо контракта, пакта, экономического обмена. Прими странника, постороннего, далекого - вот этический императив, против которого ты восстаешь сразу - ну хотя бы в силу онтологического одиночества, эготизма Dasein... Слушай же и внимай: слушая, ТЫ УЖЕ ДОЛЖЕН СЕБЯ ДРУГОМУ, должен ответить ему/ей и воздать должное. Слушай же, ты не один, твоя смерть вызывает тебя - ты должен ей; долг немалый - ты должен свою смерть . (E, 97-98). И Борх-Якобсен, и Финск слушают загадочного друга, упомянутого Хайдеггером - этот друг и есть твой истинный внутренний голос, Знакомый Другой, его ты носишь в себе как секрет, как рану явную или тайную, быть может, как преступление. Голос отсутствующего друга, возможно мертвого, не он ли делает тебя Другим, скажем, преследует, разделяет. Но некому говорить. Никто не говорит.
Вот некая криптограмма, результат вселения призрака, эффект фантомирования не?умершим Другим - с этих пор она будет удерживать наше внимание. Страницы Хайдеггера озвучены неумолкающим голосом - Stimme des Frendes, который носит в себе каждое Dasein. Финск пишет: Голос друга всегда звучит там, куда заброшено Dasein (SW, 196). Он обращает внимание на то, что мы можем назвать неустранимым предшествием голоса друга; ибо ясно, что данный голос не может принадлежать кому-то еще, другому Другому из тех, что Dasein встречает в силу простой включенности в структуру слушания. Финск намеренно завершает свое эссе на этой ноте. Герой или друг - пишет он, предполагая, соответственно, на месте Героя Ницше, а на месте Друга - Гельдерлина. Герой и друг могут временами соперничать, но всякая встреча с ними, или всякий agon - финальны как встреча с Другим и Другой тут, если угодно, сам дух истории.
Итак, к чему мы пришли? Ты отвечаешь Другому, ты и сам Другой прежде чем стать Я. Ты отвечаешь Другому, возвещающему твою смерть. Голос твоего сознания, продолжает Борх-Якобсен, испытывает твою собственную способность к Бытию, но не тем, что предоставляет доказательства твоей несомненной аутентичности, а призывая тебя откликнуться, послушать Другого и послушаться. Ты находишься вне самого себя и себе не принадлежишь. Ты одержим, horig in dieser Horigkeit zugehorig Параграф 34. Когда ты просто слушаешь, и не кого-то, а себя, в состоянии horig, слушание все время оказывается послушанием, подчинением Другому. Ну а как же голос молчания? Если он не принадлежит никому, разве не одержим ты им, подобно пророкам? Чем же еще может быть здесь вслушивание как не открытием и предоставлением себя Другому - тем более другому , чем более ты аутентичен; ты идентифицирован с ним душой и телом, словом ты одержим Другим и уже должен ему сокровенное собственного Бытия - свою смерть. И этот ответ, испытывающий твою бесконечную конечность? Виновен! Таким образом, слушать голос сознания, аутентично значит отвечать и слышать ответ, бесконечный эхо-эффект Виновен! - Я, отвечающий, ответственен за свою вину (E, 100) охваченный и схваченный голосом, ты наконец, решаешь, что именно ты и только ты призван Другим в тебе (и потому ты есть) должник своего бытия, поскольку ты horig, одержимый . Званый и призванный, вот кто ты есть и задолженность за Бытие, повинность в форме Schuldigkeit предшествует всем формальным обязательствам и эмпирическим винам. Хайдеггер спрашивает, где обретаем подлинный экзистенциальный смысл Schuld, призывающий к ответу. Поскольку виновен всегда и тут же возникает как предикат Я (параграф 58). Твоя виновность прежде всего Schuldigsein, бытие-в-виновности; так и не иначе ты бытийствуешь в форме sum; в параграфе 6 и параграфе 10 Хайдеггер эллиптически присоединяет картезианскую традицию. Ибо это бытие, что ты имеешь в виду, говоря Я есть или вот, Я , ego, sum, именно оно, столь ясное и
отчетливое есть то, что ты должен. (E, 100) Ничто не обязывает больше, чем это обладание или собственность. Не строй иллюзий.Ты есть в той мере, в какой не можешь увильнуть от ответственности, до и вне этого ты ничто. Отсюда такой упор на повинность и обязывание. Бытие в конечном счете не что иное как зов долга, этим зовом ты был зван и наконец вызван в Бытие, в Уникальность и Призванность. Вот почему говорить бытие или даже Бытие равносильно тому, что сказать Другой либо смерть. Бытие не субстантив, а Слово о собственной внеположности. Слушай хорошенько: быть - это быть виновным, Другим, мертвым. Это ты виновен, ты другой, ты мертв... (E, 100) Разъединили, что ли?... В действительности ты только Другой, призываемый, меняющийся обвиняемый, предследуемый, обладаемый и одержимый, ищущий повинность бытия... Ты уже не присутствуешь в себе, да и никогда не присутствовал (E, 101-102)... Ты распростерт между я-позицией и я-субстанцией.... А смерть, которой задолжал с рождения, никогда не сможешь ни уследить, ни объяснить, ни представить... Видишь ли, нет ни этики , ни морали конечного. Но если она бесконечна, с тем большей настоятельностью взывает к ней зов конечного. Хайдеггер, не написавший Этики , тем не менее прекрасно понимал, что трагическая вина обходится без всяких за что? . Она вне умопостигаемости и потому в согласии с судьбой (Письмо о Гуманизме). Тем самым, трагедии Софокла лучшие судьи Ethos а, чем уроки Аристотелевской Этики (E,110). Преступление так старо - изваяние Сфинкса
связывает его крепко-накрепко и не пройти.
Перевод с английского Александра Секацкого.
* Перевод главы печатается с личного разрешения автора. Интервью с Авитал Ронелл и первая глава из "Телефонной Книги" опубликованы в "Митином Журнале".
Philippe Lacoue-Labarthe, Le sujet de la Philosophie. Typographies 1 (Paris, 1979, 112-184).
Примем во внимание авиаметафоры Лоуренса Рикелса - см. Laurence A.Rickels, "Kafka and the Aero-Trace" в "Kafka and the Contemporary Critical Performance Centerary Readings", ed. A.Udoff Bloomington, Indiana University Press, 1987, pp. 111-127.
Жак Деррида рассматривает тему руки у Хайдеггера в работе "Psyche: Inventions de l'autre (Paris 1987). Грамматология глухоты обращает внимание на сопротивление человека слышащего беззвучным знакам и письму как таковому, поскольку они способны обойти вокализацию. Соответствующее исследование могло бы немало почерпнуть из правовой истории глухоты, стоит вспомнить хотя бы дебаты в американском конгрессе, имевшие место всего лишь столетие назад по поводу гражданского статуса, а также имущественных и семейных прав глухих. Картина вырисовывается далеко не радужная. Я хотела бы поблагодарить Грэга Ламберта, впервые обратившего мое внимание нак это метафизическое препятствие для прокладки телефонного кабеля.
Любопытные и подходящие к делу сведения о генеалогии научной морали можно найти в одном из тогдашних отчетов Национальной Академии наук "Upon the Formation of Deaf Variety of the Human Race: A Paper Presented to the National Academies of Sciences at New Haven, November 13, 1883":
"Влияние отбора на формирование особых пород домашних животных общепризнано, и логично предположить, что если бы мы применили селекцию к человеческой расе, мы так же могли бы получить новые разновидности людей...
Повсюду мы можем видеть свидетельства передачи по наследству признаков - как желательных, так и нежелательных; но не похоже, чтобы партнеры, обладающие сходными признаками, как-то особенно привлекали друг друга. Напротив, законы сексуальной аттракции часто напоминают законы магнетизма: одноименные полюса отталкиваются, противоположные - притягиваются. Сильные энергичные мужчины испытывают естественную нежность к слабым, хрупким и застенчивым женщинам, обычно их отталкивают проявления физической силы и вообще мужских черт у противоположного пола...
Если законы наследственности, приводящие к появлению пород у животных, применить также и к человеку, то направленное скрещивание глухонемых в течение ряда поколений привело бы к формированию особой глухонемой разновидности внутри человеческой расы" (Memoirs of the National Academy of Sciences, vol.1, Washington: Covernment Printing Office 1866, pp.179-180).
В "Толковании сновидений" (1900) Фрейд приписывает тексту Гете роль первотолчка для оформления психоанализа. SE Die Traumdentung, Gesammbelte Werke, Frankfurt, 1968, Bd. III, s.626.
Mikkel Borch-Jacobsen. Le sujet freudien. Paris, 1982.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
слишком-то очевидна - doch nicht selbstverstandliche Kalte Sicherheit . Вопрос весьма существенный для Хайдеггера. Ситуация зовут , говорит Хайдеггер, образует определенный тип дискурса Dasein. Интонация зова изначально тревожна, именно это и позволяет Dasein проецировать себя в собственную сокровенную потенциальность [или максимальную аутентичность самого себя, sein eigenstes Seinkonnen] (BT, 277). Зов сознания впервые делает очевидным подозреваемое: жуткое преследует Dasein и несет в себе угрозу потерянности и забвения в потерянности (und bedroht seine selbstvergessene Verlorenheit [BT, 277]). Потерянность как состояние материализуется в реальную потерю, и Хайдеггер запускает следующий виток дискурса: Предположение о том, что Dasein есть одновременно и источник зова, и его адресат, утрачивает теперь свой формальный, бессодержательный характер. Сознание раскрывает себя как зов заботы: Dasein взывает из заброшенности уже-бытия, в тревоге взывает к своей открытой потенциальности (BT, 277, перевод изменен - A.R.).
Возвращаясь теперь к принципиальной неприкаянности и следуя прочтению Борх-Якобсена, мы догадываемся, что голос не призывает нас вернуться домой или вернуться к себе; напротив, он зовет туда, где ты никогда не был, зов чужого - далекого сотрясает родные стены (Heimlichkeit, Vertraufheit, Zuhause-sein) подставляя надежное жилище (Wohnen) в пределы досягаемости мира и других. В параграфе 40, говоря о страдании (английский подзаголовок Забота как Бытие Dasein ) Хайдеггер подчеркивает сингуляризующую роль страдания, благодаря чему Dasein раскрывается (erschliesst) как solus ipse , но это раскрытие, которое Борх-Якобсен называет прорывом или кровоизлиянием , не преодолевает солипсической изоляции субъекта. В том же параграфе сказано, что умиротворенное и знакомое Бытие-в-мире есть модус Unheimlichkeit, а не наоборот. Бытие-в-неприкаянности (das Nicht-zuhause-sein) с экзистенциально-онтологической точки зрения представляет собой первичный феномен. Это и есть, замечает Борх-Якобсен, твое обитание в мире, рутинное Unheimlich, предшествующее всякой оппозиции - субъекта и объекта, Я и другого, chez-soi и иного , привычного и тайного (здесь он вспоминает и Unheimliche Фрейда); мука странно-привычного проступает уже на стадии изначальной нарциссической неопределенности, до дистанцирования ego от внешнего мира или ego от другого (autrui). Самое мучительное связано не с другим, скорее с привычной узнаваемостью себя в другом - например, это может быть Двойник, в котором ты узнаешь себя за пределами собственной аутентичности (и который оповещает о твоей смерти развоплощением единственности Я). Такое положение дел вытекает из категории бытия-в-мире-с-другими, категории принципиально не рекурсивной, не имеющей своего вне (здесь ты не можешь противопоставить себя чему-либо в духе противопоставления субъекта объекту). Отсюда неизбежность странно-знакомого, неизбежность мучительного, Двойника... Ты можешь слышать себя? Это ты зовешь себя извне, во-вне и во внеполагании самого себя без надежды на внутреннее
голос твоего сознания зовет тебя... зовет, зовет и, наконец, на-зывает; он столь же привычный, сколь и чуждый, столь же собственный, сколь и экспроприирующий собственность, успокаивающий лишением покоя. Голос этот всегда глас свыше , запугивающий извне. Он отменяет и превосходит то, что мы называем oikonomia, будь то умение вести дом или закон собственности - мы говорим об экономии в современном смысле слова (E, 95) То есть, будем откровенны, голосу сознания по существу нечего сказать. Вердикт Виновен! не является содержанием, утверждает Борх-Якобсен, а равно он не является значением или означаемым. Виновен! - способ признания-ответствования молчаливому зову, эхо-эффект; - повинен постольку Horen: слушаю(сь) и (по)винуюсь (E, 97).
Твое виновное сознание спонтанно-рецептивно - говорит Хайдеггер, всячески подчеркивая кантовский аспект проблемы - аспект договора и обязывания. Другой просачивается сквозь слушание, даже если - нет, особенно если ты никого не слушаешь и вот ты уже обязан и должен - ему, ей, кому-то. Когда в параграфе 34 Хайдеггер прослеживает зов сознания, он демонстрирует, что обмен словами предполагает слышание и/или понимание Другого, более точно, предполагает коммуникацию (Mitteilung) как разделение (с Ними) Бытия-в-совместности; воспринимаемый говор безостановочен и потому укладывается в до-говор и с-говор, в обязывание (мы даем слово или ловим(ся) на слове, ответствуем и несем эту ответственность) (E, 97).
Прежде чем говорить, прежде чем даже слышать что-либо и кого-либо, ты уже слышишь готовность к пониманию; ты ее разделяешь, находясь в совместности и разделяешь само это разделение с Другим. Дискурс Бытия-в-совместности тобою разделен (geteilt). Так, слушая (das Horen auf), ты открываешься (offen) и подставляешься Другому. Ты впускаешь его или это в свою самость (находишь Другого у себя дома , tu le recoit chez toi ) и разделяешь с ним себя прежде всякого обитания, обладания, собственности; ты обязан к этому гостеприимству, лучше сказать, странноприимству еще до какого-либо контракта, пакта, экономического обмена. Прими странника, постороннего, далекого - вот этический императив, против которого ты восстаешь сразу - ну хотя бы в силу онтологического одиночества, эготизма Dasein... Слушай же и внимай: слушая, ТЫ УЖЕ ДОЛЖЕН СЕБЯ ДРУГОМУ, должен ответить ему/ей и воздать должное. Слушай же, ты не один, твоя смерть вызывает тебя - ты должен ей; долг немалый - ты должен свою смерть . (E, 97-98). И Борх-Якобсен, и Финск слушают загадочного друга, упомянутого Хайдеггером - этот друг и есть твой истинный внутренний голос, Знакомый Другой, его ты носишь в себе как секрет, как рану явную или тайную, быть может, как преступление. Голос отсутствующего друга, возможно мертвого, не он ли делает тебя Другим, скажем, преследует, разделяет. Но некому говорить. Никто не говорит.
Вот некая криптограмма, результат вселения призрака, эффект фантомирования не?умершим Другим - с этих пор она будет удерживать наше внимание. Страницы Хайдеггера озвучены неумолкающим голосом - Stimme des Frendes, который носит в себе каждое Dasein. Финск пишет: Голос друга всегда звучит там, куда заброшено Dasein (SW, 196). Он обращает внимание на то, что мы можем назвать неустранимым предшествием голоса друга; ибо ясно, что данный голос не может принадлежать кому-то еще, другому Другому из тех, что Dasein встречает в силу простой включенности в структуру слушания. Финск намеренно завершает свое эссе на этой ноте. Герой или друг - пишет он, предполагая, соответственно, на месте Героя Ницше, а на месте Друга - Гельдерлина. Герой и друг могут временами соперничать, но всякая встреча с ними, или всякий agon - финальны как встреча с Другим и Другой тут, если угодно, сам дух истории.
Итак, к чему мы пришли? Ты отвечаешь Другому, ты и сам Другой прежде чем стать Я. Ты отвечаешь Другому, возвещающему твою смерть. Голос твоего сознания, продолжает Борх-Якобсен, испытывает твою собственную способность к Бытию, но не тем, что предоставляет доказательства твоей несомненной аутентичности, а призывая тебя откликнуться, послушать Другого и послушаться. Ты находишься вне самого себя и себе не принадлежишь. Ты одержим, horig in dieser Horigkeit zugehorig Параграф 34. Когда ты просто слушаешь, и не кого-то, а себя, в состоянии horig, слушание все время оказывается послушанием, подчинением Другому. Ну а как же голос молчания? Если он не принадлежит никому, разве не одержим ты им, подобно пророкам? Чем же еще может быть здесь вслушивание как не открытием и предоставлением себя Другому - тем более другому , чем более ты аутентичен; ты идентифицирован с ним душой и телом, словом ты одержим Другим и уже должен ему сокровенное собственного Бытия - свою смерть. И этот ответ, испытывающий твою бесконечную конечность? Виновен! Таким образом, слушать голос сознания, аутентично значит отвечать и слышать ответ, бесконечный эхо-эффект Виновен! - Я, отвечающий, ответственен за свою вину (E, 100) охваченный и схваченный голосом, ты наконец, решаешь, что именно ты и только ты призван Другим в тебе (и потому ты есть) должник своего бытия, поскольку ты horig, одержимый . Званый и призванный, вот кто ты есть и задолженность за Бытие, повинность в форме Schuldigkeit предшествует всем формальным обязательствам и эмпирическим винам. Хайдеггер спрашивает, где обретаем подлинный экзистенциальный смысл Schuld, призывающий к ответу. Поскольку виновен всегда и тут же возникает как предикат Я (параграф 58). Твоя виновность прежде всего Schuldigsein, бытие-в-виновности; так и не иначе ты бытийствуешь в форме sum; в параграфе 6 и параграфе 10 Хайдеггер эллиптически присоединяет картезианскую традицию. Ибо это бытие, что ты имеешь в виду, говоря Я есть или вот, Я , ego, sum, именно оно, столь ясное и
отчетливое есть то, что ты должен. (E, 100) Ничто не обязывает больше, чем это обладание или собственность. Не строй иллюзий.Ты есть в той мере, в какой не можешь увильнуть от ответственности, до и вне этого ты ничто. Отсюда такой упор на повинность и обязывание. Бытие в конечном счете не что иное как зов долга, этим зовом ты был зван и наконец вызван в Бытие, в Уникальность и Призванность. Вот почему говорить бытие или даже Бытие равносильно тому, что сказать Другой либо смерть. Бытие не субстантив, а Слово о собственной внеположности. Слушай хорошенько: быть - это быть виновным, Другим, мертвым. Это ты виновен, ты другой, ты мертв... (E, 100) Разъединили, что ли?... В действительности ты только Другой, призываемый, меняющийся обвиняемый, предследуемый, обладаемый и одержимый, ищущий повинность бытия... Ты уже не присутствуешь в себе, да и никогда не присутствовал (E, 101-102)... Ты распростерт между я-позицией и я-субстанцией.... А смерть, которой задолжал с рождения, никогда не сможешь ни уследить, ни объяснить, ни представить... Видишь ли, нет ни этики , ни морали конечного. Но если она бесконечна, с тем большей настоятельностью взывает к ней зов конечного. Хайдеггер, не написавший Этики , тем не менее прекрасно понимал, что трагическая вина обходится без всяких за что? . Она вне умопостигаемости и потому в согласии с судьбой (Письмо о Гуманизме). Тем самым, трагедии Софокла лучшие судьи Ethos а, чем уроки Аристотелевской Этики (E,110). Преступление так старо - изваяние Сфинкса
связывает его крепко-накрепко и не пройти.
Перевод с английского Александра Секацкого.
* Перевод главы печатается с личного разрешения автора. Интервью с Авитал Ронелл и первая глава из "Телефонной Книги" опубликованы в "Митином Журнале".
Philippe Lacoue-Labarthe, Le sujet de la Philosophie. Typographies 1 (Paris, 1979, 112-184).
Примем во внимание авиаметафоры Лоуренса Рикелса - см. Laurence A.Rickels, "Kafka and the Aero-Trace" в "Kafka and the Contemporary Critical Performance Centerary Readings", ed. A.Udoff Bloomington, Indiana University Press, 1987, pp. 111-127.
Жак Деррида рассматривает тему руки у Хайдеггера в работе "Psyche: Inventions de l'autre (Paris 1987). Грамматология глухоты обращает внимание на сопротивление человека слышащего беззвучным знакам и письму как таковому, поскольку они способны обойти вокализацию. Соответствующее исследование могло бы немало почерпнуть из правовой истории глухоты, стоит вспомнить хотя бы дебаты в американском конгрессе, имевшие место всего лишь столетие назад по поводу гражданского статуса, а также имущественных и семейных прав глухих. Картина вырисовывается далеко не радужная. Я хотела бы поблагодарить Грэга Ламберта, впервые обратившего мое внимание нак это метафизическое препятствие для прокладки телефонного кабеля.
Любопытные и подходящие к делу сведения о генеалогии научной морали можно найти в одном из тогдашних отчетов Национальной Академии наук "Upon the Formation of Deaf Variety of the Human Race: A Paper Presented to the National Academies of Sciences at New Haven, November 13, 1883":
"Влияние отбора на формирование особых пород домашних животных общепризнано, и логично предположить, что если бы мы применили селекцию к человеческой расе, мы так же могли бы получить новые разновидности людей...
Повсюду мы можем видеть свидетельства передачи по наследству признаков - как желательных, так и нежелательных; но не похоже, чтобы партнеры, обладающие сходными признаками, как-то особенно привлекали друг друга. Напротив, законы сексуальной аттракции часто напоминают законы магнетизма: одноименные полюса отталкиваются, противоположные - притягиваются. Сильные энергичные мужчины испытывают естественную нежность к слабым, хрупким и застенчивым женщинам, обычно их отталкивают проявления физической силы и вообще мужских черт у противоположного пола...
Если законы наследственности, приводящие к появлению пород у животных, применить также и к человеку, то направленное скрещивание глухонемых в течение ряда поколений привело бы к формированию особой глухонемой разновидности внутри человеческой расы" (Memoirs of the National Academy of Sciences, vol.1, Washington: Covernment Printing Office 1866, pp.179-180).
В "Толковании сновидений" (1900) Фрейд приписывает тексту Гете роль первотолчка для оформления психоанализа. SE Die Traumdentung, Gesammbelte Werke, Frankfurt, 1968, Bd. III, s.626.
Mikkel Borch-Jacobsen. Le sujet freudien. Paris, 1982.
1 2 3 4 5 6 7 8 9