Сердце прыгнуло от неожиданной боли, и перед глазами все
поплыло. Я увидел пунцовое лицо Аллины, и тут же она
отвернулась и взбежала по лестнице. Я почувствовал всеми своими
клетками, что ей стыдно, и ее стыд мгновенно передался мне.
Потирая горящую щеку, я понуро побрел обратно на третий этаж.
Так я и не знаю, ждала ли меня за школой Даммна, но думаю, что
нет...

3. Проверка на вечность
Я смотрел на радостные лица Игора и Алины, веселые и
беззаботные, и радовался тому, что мы встретились сейчас, когда
то, что было между нами, прошло очистку временем и на
поверхности остались лишь светлые воспоминания, а все тяжелое и
грязное похоронено на дне души. Главное - не копать глубоко.
Это, конечно, означает, что у нас уже не будет тесных
отношений. Лучшее, что нам остается - легко и непринужденно
играть опереточные роли старых друзей, особенно на людях.
Но все ли похоронено? Похоже, Главный инспектор не из
праздного любопытства просил меня рассказать о своих бывших
друзьях. Разумеется, я рассказал ему далеко не все. В сущности
- те же светлые воспоминания, которым теперь радуюсь вместе с
Игором и Линой. Но было и другое... Нет, к черту другое, мир
прекрасен, человек звучит гордо и во всем царит гармония! Какие
под нами прекрасные виды: внизу, совсем рядом, под длинной
стрелой подъемного крана, раскачивался от поднятого вертолетом
ветра подвешенный на стальном тросе знаменитый 70-метровый
дюралевый колосс Каальтена. Сквозь шум лопастей явственно
проступал жутковатый металлический скрип. Эта знаменитая
виселица, служившая местом ежегодного паломничества вечных,
вырастала гигантским деревом из высокого черного холма,
насыпанного из обуви ликвидантов. Черт, забыл, сколько там пар:
то ли пять миллионов, то ли семь, а ведь читал же брошюру. Надо
пить витамины для укрепления памяти!
Мир прекрасен... Только воздух слишком засорен пеплом, а у
нашей допотопной "вертушки" отвратительная герметизация. Мы
пролетаем вблизи от главной трубы (диаметр у основания сто
метров - есть еще память!), Игор протягивает мне заботливо
припасенный респиратор. Дышать стало легче, но приходится
закрыть глаза, иначе залепит так, что понадобится долгое
промывание. Мир прекрасен... и отвратителен. Чего в нем больше?
Хандра все же берет свое: мутным осадком на мозг оседают
воспоминания о последних месяцах, проведенных в Интернате. По
всем показателям я был последним в своем классе, и уже ни на
что не надеялся. Однако мысль о скорой смерти меня не пугала, а
забавляла. Если абстрагироваться от страха, то на самом деле
интересно, как это случается: в какой-то момент ты есть, а в
следующий - тебя нет. Естественно, плоть остается, по крайней
мере, на какое-то время, пока ее не засунут в печь, но куда
уходит душа? В Священных книгах, доступных смертным, на тему
загробного мира ничего не говорилось. Когда я задал этот
волновавший меня вопрос воспитателю, он не очень уверенно
пояснил, что ответ можно найти, если постараться, в Книге
Вечности, но эту книгу могли читать только вечные люди.
- Зачем бессмертным знать о смерти? - задал я
воспитателю дерзкий вопрос.
- Подумай сам, - ответил он после долгого молчания, -
Смертные рано или поздно отправятся в другой мир и все увидят
сами. Но откуда узнать вечному человеку о смерти, если не из
Священной книги?
- Но эту книгу писали вечные, ведь так? - задал я
риторический вопрос. - Знакомы ли они с предметом в
достаточной мере?
В ответ воспитатель не сдержался и наорал на меня, что я
недостаточно тверд в своей вере. Наверное, так оно и было: я
готовился все увидеть собственными глазами и авансом презирал
людей, которые познают истину из книг, а не из своего опыта.
Нарочито грубо я послал воспитателя подальше - мне нечего было
терять. Он по-жабьи выпучил глаза и раздул щеки в бессильной
злобе. Считается, что вечным людям нечего опасаться, поскольку
их жизнь в безопасности, но и мне бояться было нечего, потому
что я смотрел на мир глазами покойника. Нельзя отнять то, чего
нет. Моя жизнь уже не принадлежала мне - я заранее сдал ее на
тот свет под расписку и теперь как бы потрясал полученной
взамен нее бумажкой, дававшей мне право на бесшабашность.
Моя умиротворенность была нежданно-негаданно нарушена за
месяц до выпускных экзаменов. К самим экзаменам я, кстати, не
готовился. Зачем? Пустая трата времени. Целыми днями я
сибаритствовал в кровати, прогуливая занятия, и в буквальном
смысле слова плевал в потолок. У меня была такая игра:
доплюнуть до потолка, а если не получится - увернуться от
падающего плевка. Можно было, конечно, убивать время более
интересно, например, по утрам гонять мяч на спортплощадке, а по
вечерам гулять с девчонками, но это так же, как экзамены,
представлялось мне суетой. Мое мировосприятие тяготело к
биполярному экстремизму: или высшая польза или никакой. Высшей
пользы я ни в чем, кроме своей грядушей смерти, не находил, и
потому мне нравились чисто бесполезные занятия.
Так вот, в один прекрасный день (прекрасный ли?) мое
покойное настроение было неожиданно потревожено, когда по
Интернату распространился слух, будто Приемная комиссия будет
выдавать аттестаты только тем, у кого идеальное здоровье.
Таланты и способности больше не имеют решающего значения,
достаточно не завалить экзамены и пройти медицинскую комиссию.
В догонку первому слуху прошел второй: медкомиссия будет очень
строгой и врачам дано указание забраковывать даже тех, кто
страдает плохим зрением или у кого не в порядке зубы.
Отличники-очкарики, сломавшие глаза на штудировании учебников,
тотчас приуныли, а кровь-с-молоком дебилы, напротив, впервые за
много лет воспряли духом. На переменах между уроками появилось
новое развлечение: рослые жизнерадостные парни, не отягощенные
губительным для здоровья интеллектом, которых раньше никто не
замечал как вполне заурядных, загоняли в угол яйцеголовых
"доходяг", хватали их широкой ладонью одной руки за нижнюю
челюсть, двумя пальцами другой руки зажимали нос и орали в ухо:
"Больной, покажите зубки!" Причем, вытворяли это те самые
подростки, которым ранее принято было за глаза сочувствовать в
их отсталости и которых никто из деликатности не упрекал в
природной тупости.
Что касается меня, вновь обретенная надежда на бессмертие
обрекла мою душу на страдания. Так, наверное, бывает с
матросом, выпавшим за борт корабля в открытом океане. Сначала
он в отчаянии пытается догнать корабль, хотя сразу должно быть
понятно, что это бесполезно, затем он поднимает крик в надежде,
что его услышат и спасут, а когда до него доходит, что корабль
ушел, не заметив потери члена экипажа, медленно, экономя силы,
плывет в сторону берега. Через несколько часов он, наконец, с
горечью осознает, что это бессмысленно, потому что берег
слишком далеко, а еды и пресной воды у него нет, и смерть от
голода и жажды неминуема. Солнце палит голову, волны хлещут в
лицо, ноги сводит холодом, а перед глазами мерещатся акульи
плавники. Положение безвыходно и впадать в истерику нет смысла,
но он все же не удерживается и рыдает над собой, теряя вместе
со слезами ценную для организма жидкость, которую нечем
восполнить среди необъятных просторов соленого океана.
Наступает ночь. Океан затихает. Появляются звезды. Мириады
крупных звезд. Человек смиряется со своей скорой гибелью и,
оставив бесплодные хлопоты и переживания, наслаждается
последними минутами своей жизни. Он лежит на спине, широко
расставив руки, плавно покачивается на волнах и любуется
грандиозной небесной картиной. Он восхищается величием космоса.
Только теперь до него доходит, что кроме него самого и ему
подобных, кроме океана и Земмли, есть бесконечное множество
миров, которые он видит ВСЕ и ВСЕ СРАЗУ. Ну, если не все, то
половину, но и эта половина затмевает собой все его проблемы и
страдания, потому что в далеких мирах, как и в нашем, рождаются
и умирают, радуются и страдают, но вот одна ничтожная песчинка,
беспомощное существо, обреченный на смерть организм смотрит в
космос глазами Бога, потому что видит сразу все миры, и перед
ним предстает неподвижная гармония... Но с этой гармонией
что-то диссонирует, нечто суетное, какой-то посторонний шум...
Матрос поворачивает голову в сторону и видит проплывающий
неподалеку круизный лайнер. Его палубы сверкают праздничными
огнями, слышна веселая музыка, иллюминаторы светятся уютом - и
матрос, оставив мириады небесных миров, бросается к этим милым
его сердцу огням, к родным электрическим лампам, к кипяченой
воде, к горячей пище и к милосердным врачам. Он сучит ногами по
воде, орет благим матом и машет руками, пытаясь повыше
подпрыгнуть. Заметят ли его с корабля? Маловероятно, но... есть
шанс, а пока у человека есть шанс, он будет отчаянно бороться
за свое существование.
Нечто подобное произошло и со мной: лишь только у меня
появился шанс выжить, я забыл всю свою возвышенную философию и
стал тривиально барахтаться в людском море. Я засел за учебники
и все свободное время зубрил математические формулы и правила
правописания, я прислушивался к своему организму, не колет ли в
боку или под лопаткой, я ежечасно проверял пульс, и меня
охватывала паника, если он отклонялся от нормы хотя бы на пять
ударов в минуту. Но странное дело: чем больше я боролся за свою
жизнь, тем меньше был уверен в успехе.
Я стал бояться смерти. Это был физически ощутимый Страх,
он приходил без предупреждения и в любую минуту. Сидел ли я за
партой на уроке, мылся ли в душе, обедал ли в столовой, стучал
ли теннисным мячом об стенку - Страх всегда был начеку, и
стоило мне чуть расслабиться и забыть о его существовании - он
тут же напоминал о себе, сдавливая мне горло своей мягкой, как
у кошки, но сильной лапой. На какую-то секунду я задыхался и в
глазах темнело, затем спазм очень быстро проходил, но Страх
неизменно давал понять, что уходит не далеко и не навсегда.
За десять дней до выпускных экзаменов этот неотвязный
Страх стал приходить ко мне по ночам, и я просыпался с холодным
телом в необычной позе - со сложенными на груди руками и
скрещенными ногами. На следующий день после первого такого
случая я узнал из учебника истории, что именно в таком
положении в древности покойников клали в "грооб" - варварское
приспособление в форме деревянного ящика, который вместе с
мертвецом заколачивали и закапывали в землю. Это неприятное
открытие только подтвердило неумолимую реальность моего
первобытного Страха - он распоряжался моим телом даже когда я
спал и не мог думать о нем. Вместе с тем, я был благодарен
Спасителю за то, что родился в такое счастливое время: если я и
умру, мое тело не съедят мерзкие жирные черви, как сожрали они
тела моих далеких предков, - после кремации оно легко
разлетится по всему миру миллионом быстрокрылых пепельных
мотыльков.
Наконец, моим мучениям пришел конец: накануне приезда
Приемной комиссии всех выпускников из двух последних классов
собрали в конференц-зале. Набралось около сорока человек. На
трибуну поднялся директор и объявил, что по решению
правительства в этом году в качестве эксперимента аттестаты
будут выдавать только тем, кто пройдет медицинскую комиссию.
Причем распорядок такой: сначала медкомиссия, а потом экзамены
по пройденным предметам. В конце своей короткой речи директор
разъяснил смысл этого важного государственного решения:
население Земмли стареет, число больных людей увеличивается и
медицинские учреждения перегружены. В зале повисла тяжелая
тишина: подростков-выпускников явно не устраивало то, что ценой
своей жизни они должны разгрузить больницы и тем самым
облегчить лечение стариков. Директор, видимо, почувствовал
напряжение: он быстро закруглился, объявив, что завтра с утра
все должны явиться в поликлинику с анализами мочи и кала,
скороговоркой пожелал нам успеха и поспешно ретировался.
На следующий день воспитатели привели все сорок человек в
интернатскую поликлинику. Парней собрали на первом этаже,
девушек на втором. Всем приказали раздеться. Когда мы сбросили
одежду и посмотрели друг на друга, то не смогли сдержать
хохота: двадцать молодых голых мужиков, и у каждого в одной
руке запотевшая от теплой мутно-желтой жидкости баночка, а в
другой - обернутая в тетрадочный лист и перетянутая резинкой
подванивающая коробочка. Так мы надрывали животы от смеха, пока
из кабинета не вышла медсестра в белом халате и буднично
сказала: "Заходите". Все двадцать человек тревожно
переглянулись: никто не хотел идти первым. Воспитатель
встрепенулся - он понял, что совершил ошибку, не составив
заранее списка, и стал загонять в кабинет ближнего к двери.
Остальные отшатнулись к противоположной стене. Несчастный
парень, случайно оказавшийся крайним, заупирался: он
категорически отказывался быть первым, настаивая на том, чтобы
вызывали по алфавиту. Те, чьи имена были на первую букву, в
ответ зароптали, и поднялся шум. Так мы спорили с воспитателем
минуты три, пока не открылась дверь кабинета и строгий
нахмуренный доктор со стетоскопом на шее заорал:
- Что здесь происходит?! Разберитесь, наконец, кто
первый!
Он, видно, решил, что все мы рвемся на прием к нему и
каждый не хочет пропускать другого впереди себя.
- Я первый, - неожиданно для себя самого шагнул я
вперед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22