- А что вас смущает? - серьезно спросил астролог.
- Как что?! Живет обычный человек - и вдруг ему говорят,
что он мессия и еще черт знает что! - не выдержал я спокойного
тона. - Мне ведь не десять лет и даже не двадцать...
Вы понимаете, что я хочу сказать?
- Понимаю, - сочувственно покивал головой волосатый. =
Сбой, конечно, мог произойти, хотя это и маловероятно, но дело
в том, что если такой сбой и произошел, то программа
разладилась не окончательно, а на какое-то время, которое для
звезд равносильно одному нашему мгновению, и как только силами
инерции дефект будет устранен, программа снова заработает. Это
как если в турбину гидроэлектростанции попадет большая рыбина:
большая-то она большая, но турбину все равно не остановит...
Впрочем, более вероятным мне представляется то, что никакого
сбоя не было, а просто программа уже заложена в вас, но еще не
запущена. Представьте себе, что одна страна забрасывает в
другую своего агента-резидента: этот резидент сначала
законсервирован - он проходит период адаптации к жизни в чужой
стране, а такой период может занять многие годы, - и только
когда резидент обживается и начинает жить обычной жизнью, ничем
не отличаясь от окружающих, он получает приказ из "центра" и
начинает действовать...
- Вы, случайно, в разведке не работали? - нетактично
перебил я его.
- Нет, - заморгал астролог густыми ресницами.
- Я шучу, - успокоил его я. - Очень хорошо вы знаете работу
резидентов.
- Так вот, - пропустил он мимо ушей мой "комплимент". - Вы
можете жить спокойной жизнью обычного человека, пока в вашей
жизни не произойдет какое-то событие, которое приведет к
запуску всей программы... Может, какой-то стресс, - пожал он
плечами. - Я бы назвал это пусковым фактором.
- Спасибо, - я посмотрел на часы: обеденный перерыв
закончился десять минут назад, а я еще не перекусил. =
Последний вопрос: может, здесь все же какая-то ошибка?
- Звезды редко ошибаются, - покачал лохматой головой
астролог.
- Если редко, то как часто?
- Практически никогда, - вздохнул он сочувственно.
4. Забытые подробности детства мессии
И все же мессия! У меня возникло такое чувство, будто я
выиграл в лотерею черный ящик, в котором неизвестно, что лежит:
драгоценные каменья или пачки динамита с дымящимся бикфордовым
шнуром. Радоваться мне теперь или горевать, плакать или
смеяться? А может, плюнуть на все эти гороскопы и спокойно жить
прежней жизнью, сделать вид, будто ничего не произошло, и тогда
пронесет? Ведь на самом-то деле ничего пока не произошло... Ну,
сказали мне, что я призван быть мессией, а что с того?! Одного
призвания мало: надо что-то предпринимать, как-то утверждать
себя на этом поприще, куда-то пробиваться, кого-то при этом
отпихивая. Скучно все это... и лень. Главное, конечно, лень,
потому что непонятно, зачем это все надо. Если бы мне
предложили стать мессией в 17 лет, меня бы это, может, и
заинтересовало, но теперь... Ломатьсложившуюся жизнь - ради
чего? Хотя, если разобраться, жизнь не очень-то сложилась, и
ломать ее почти не жалко.
Так я размышлял над своей жизнью, лежа в теплой постели под
толстым одеялом. Был первый час ночи, но спать совершенно не
хотелось: я лежал на спине с открытыми глазами и развлекался
тем, что на все лады расписывал собственную никчемность, в тоже
время не забывая о своем мессианском призвании и даже чувствуя
себя в глубине души новоявленным спасителем человеческого рода.
И в этот момент на меня нахлынуло прохладно-мягкой волной и
пробежало мурашками по спине от затылка и до копчика ощущение,
будто нечто подобное со мной уже было, было, было... Я
расслабился и стал вспоминать... и вспомнил!
Теплый день конца лета. Мягкое солнце лениво просвечивает
сквозь пыльные листья липовой аллеи. Мне семь лет. Моя тетя
послала меня за квасом: я иду по аллее с бидоном в одной руке и
с 24 копейками - в другой. У меня хорошее настроение и я
мурлычу себе под нос какой-то задушевно-возвышенный мотивчик
типа "с чего-о начинается Ро-о-одина?" И вдруг - Они. Их
четверо, они сидят на лавочке и соревнуются, кто дальше плюнет
харкотиной. Их нельзя обойти, потому что обойти Их - это значит
Их заметить, а замечать Их нельзя, это я чувствую каждым
квадратным сантиметром своей детской кожи. Нужно спокойно
пройти мимо Них, не поворачивая головы, но как мимо Них
пройдешь, если Их харкотина летит через всю аллею?
- Эй, пацан! - кричит самый старший из Них, лет
одиннадцати, с круглой, как глобус, веснушчатой головой. - Иди
сюда.
Что делать? Бежать? Нет, это ниже моего мальчишечьего
достоинства.
- Что несешь? - спрашивают Они.
- Бидон.
- С пивом? - смеются Они.
- Пустой, - отвечаю я.
- Деньги есть?
- Нет.
- Не п...и своим ребятам!
- Нету...
- А ну попрыгай!
- Зачем? - спрашиваю я с идиотской улыбкой, отлично
понимая, зачем.
- А ну попрыгай! - один из Них, не поднимаясь с лавочки,
пинает меня ногой в живот.
Я прыгаю, а они смеются. И мне тоже смешно, потому что я
нахожусь в дурацком положении. Я как бы смотрю на себя со
стороны и смеюсь над самим собой.
- Как же ты за квасом без денег пошел, мудозвон?
Они бьют меня бидоном по голове, а я не злюсь на них,
потому что чувствую моральное превосходство над ними. У них =
физическое, а у меня - моральное. Они меня унижают, но я все
равно выше, лучше и чище их.
Откуда у меня взялось это чувство превосходства над
остальными? Не знаю, как до этого, но в семь лет оно у меня уже
точно было. Неужели, это мое врожденное качество? Но если нет,
то где и как я его приобрел?
Нужно вернуться к истокам. "День зачатья не помню я
точно",прохрипел неоклассик под блатные аккорды. Какое уж там
зачатие, если первое мое воспоминание относится к четырем
годам. Я очень хорошо помню бархатно-яркие цветы, много цветов,
и среди этих цветов лежит божественно-красивое существо с
бледно-прозрачным лицом, обрамленным золотыми волосами, в
которыхзапуталась пятилистная звездочка сирени. У этого
существа, в отличие от многих других, есть имя: его зовут Мама.
И вот это существо с таким сладким именем опускают в деревянном
ящике в землю. Ящик закапывают, а я плачу, потому что это
несправедливо. Почему другие, не такие добрые и даже страшные,
существа закапывают мою красивую маму? Зачем?! За что?!
Короче, моя мать умерла на операционном столе. Я слышал,
что ей что-то вырезали, и мне даже говорили, что именно, но я
тут же это забыл, потому что не хотел знать.
Отца своего я не помню, да и не могу помнить, потому что
никогда не видел. Его вообще никто не видел, даже тетка.
"Был какой-то", - сказала она, когда я уже в зрелом
возрасте достал ее своими расспросами. Прямо непорочное зачатие
вырисовывается!
После смерти матери меня взяла к себе жить ее младшая
сестра. Позже я узнал, как это все получилось: на поминках
матери была одна уже старенькая и бездетная не очень близкая
родственница из Подмосковья, которая пожелала взять меня на
воспитание. По каким-то причинам остальные родственники
недолюбливали эту "не очень близкую", и это подвинуло мою
бедную тетушку на такой безрассудный шаг, как громогласное
обещание взять меня под свою опеку. Я говорю "безрассудный",
потому что ей тогда было всего 22 года (подумать только, на
восемь лет моложе меня нынешнего, совсем еще сопливая
девчонка!), и она как раз в то время серьезно задумывалась о
замужестве.
Как бы то ни было, я стал жить у тетки. Относилась она ко
мне хорошо (когда не нервничала из-за своих женихов), но я ее
не любил, потому что по странной детской логике не мог простить
внешнего сходства со своей мамой. Про это, может, и не стоило
бы вспоминать, если бы мои отношения с тетушкой не были
непосредственно связаны с одним значительным эпизодом детства,
а именно, с моим пребыванием в интернате для умственно
неполноценных детей.
Все началось с пустяка. Мне было восемь лет, и в то время
по телевизору часто показывали кинокомедию "Его звали Роберт",
в которой лейтмотивом звучала такая дурацкая песенка: "Кто
сказал, что дважды два - четыре? Все не так уж просто в этом
мире..." Короче, в этой песенке прямо утверждалось, что "дважды
два четыре будет пять". Помню, после фильма я несколько дней с
утра до ночи распевал эту песенку и про себя и вслух - такая
она была привязчивая. И вот когда в школе на уроке арифметики
меня спросили, сколько будет дважды два четыре, я, даже не
успев подумать, автоматически выпалил, только что не пропел:
"Дважды два четыре будет пять!" Все, кроме учителя, засмеялись,
а учитель серьезно наморщил лоб и сказал: "Подумай получше". Я
прекрасно знал правильный ответ, и мне стало смешно оттого, что
учитель придает этому такое большое значение.
- Не смейся, ты не в цирке, - строго сказал учитель. =
Подумай хорошенько и скажи, сколько будет дважды два.
- Дважды два четыре...
- Так, - кивнул головой учитель.
- ...будет пять! - вырвалось у меня.
Класс потонул в хохоте, и учитель выставил меня в наказание
за дверь. И вот, после этого случая я из какого-то
непостижимого детского упрямства стал утверждать, что дважды
два будет пять, и только пять.
- Почему не шесть или семь?! - кричал учитель в бешенстве,
когда у меня в энный раз ответ на задачку не сходился с
правильным.
- А почему четыре? - бубнил я себе под нос, потупив глаза.
- Это же таб-ли-ца у-мно-же-ния!!! - объяснял мне учитель
по слогам.
Кончилось все тем, что в конце четверти мою тетю вызвал к
себе завуч и предложил на выбор: или меня оставляют на второй
год из-за хронического неуспевания по арифметике, или
определяют в интернат для умственно отсталых, чтобы мне там
"подлечили мозги". У тети в то время как раз только что
появился очередной "дядя", а жили мы с ней в одной комнате
коммунальной квартиры, поэтому я создавал определенное
неудобство для тети-дядиных предбрачных игр. Я, возможно,
рассказываю о своей тетке слишком цинично, тем более, после
всего того, что она для меня сделала, но по-другому не
получается. Так вот, в один прекрасный вечер тетя накормила
меня сладким клубничным вареньем и объявила, что через два дня
отправляет меня в "зимний санаторий".
Так я и попал в "школу дураков", как тогда говорили,
сокращенно - ШД. В первый же день моего пребывания в ШД я узнал
от товарищей по палате и по классу, что это никакой не
"санаторий", а Саласпилс - детский концлагерь, - но мне еще
повезло, потому что концлагерь этот не простой, а
образцово-показательный. Теперь-то я понимаю, что мне
действительно повезло... Не знаю, конечно, как в других
подобных заведениях, но в нашем "Саласпилсе" было просто как в
раю: оценок на занятиях не ставили, а после занятий укладывали
спать, кормили полдником со сладкими ватрушками, водили
кататься на лыжах или учили выпиливать лобзиком и выжигать по
дереву (до сих пор не могу забыть пьянящего аромата жженой
фанеры) и на ночь читали вслух с продолжением "Волшебника
изумрудного города", а по выходным показывали фильмы про "Армию
Трясогузки", "Неуловимых мстителей" и других героических детей.
А еще помню - сейчас этого наверняка нет - кормили нас как на
убой, и мне приходилось прятать недоеденные куски мяса в
карман, потому что проверяли, кто сколько съел. (Кажется, у
меня ностальгия по сумасшествию застойных времен!). Правда, эта
идиллия часто нарушалась приглушенными воплями из отделения для
буйных детей, но самих буйных я никогда не видел, потому что
все отделения были надежно разделены непроницаемыми
перегородками.
Но главное было в том, что в ШД я не чувствовал себя
дебилом, потому что никто не обращал внимания на мою
арифметическую странность. Все ограничивалось тем, что учителя
ласково называли меня "Лобачевским", а приятели - "Пятачком"
(от слова "пять"). В общем, чувствовал я там себя вполне
спокойно: никто не дразнил меня "недоумком" и не отбирал
фантики или еще какие-то детские сокровища. Сейчас я понимаю,
чем была обусловлена подобная доброта моих сожителей: все они
были озабочены не тем, как с криком "жопу к стенке!" отвесить
пинка проходящему по коридору товарищу, а какими-то своими
сокровенными, более серьезными, мыслями. У каждого был свой
индивидуальный "бзик": один придумывал фантастические истории
на одному ему понятном языке, второй - безустанно насвистывал
веселые мелодии собственного сочинения, третий - занимался на
уроках онанизмом, методично дроча под партой, четвертый =
непрерывно рассказывал один бесконечный анекдот и т.д. Всеобщим
кумиром был Сережа Пушкин, утверждавший, что знаменитый
однофамильный классик - его пра-пра-прадед. Сходства не было
никакого, но все ему верили: уж больно хорошие (на наш вкус) он
сочинял стихи. Из всех его многочисленных произведений я помню
лишь четверостишие из одной его - может, и не совсем его =
поэмы:
"На стене висит программа:
срать не меньше килограмма.
Кто насерит целый пуд,
Тому премию дадут..."
Пошлятина, конечно, но и у самого Александра Сергеевича
тоже, знаете, разные стихи были. Так вот, днем С.Пушкин кропал
свои вирши, а ночью, после отбоя, зачитывал их вслух всей
палате.Вся пикантность ситуации заключалась в том, что через
две ночи на третью дежурила нянечка по кличке "Гестапо", а она
не выносила, когда по ночам смеются дети. Не смеяться же,
слушая стихи нашего Пушкина, было нельзя, поэтому мы буквально
давились смехом, затыкая рот одеялом или зарываясь лицом в
подушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22