А вы что же, на нее думаете?
- Я на всех думаю. Даже на вас, пока не докажу сам себе, что это не так. На всех думаю, но ничего пока не придумал. Ключи от квартиры вы как получили? - закончил я вопросом.
- Лично в руки от соседки, два комплекта. Третий был у Валентины. Когда тело привезли домой, там постоянно кто-то был, а привезли его девятого, в понедельник. До этого дня квартира, по рассказам Валентины, стояла закрытая.
- Говорили вы с Валентиной по поводу исчезновения монет?
- Да, и неоднократно. Из ее рассказов я понял, что она появилась в квартире, когда тело отца вывозили для вскрытия. Там уже были Люба, Эдик и человек пять из милиции. Вроде соседка робко топталась в дверях, а потом явились Чистов и Князев. Улучив момент, Валентина проверила томик-шкатулку, но, по ее словам, даже на ощупь она была пуста. Так что если верить ей, то получается, что деньги унес убийца. Собственно, из-за этого и умертвили отца.
- Борис, а если не верить, то как?
- А тогда получается, что убила и забрала деньги Валентина, а потом кто-то из знающих про их существование убил ее. Это могли быть Чистов или Князев.
- Или Ирина.
- Или Ирина, - подумав, согласился Борис. - Но вряд ли. Она про них точно не знала. Во время так называемого перезахоронения ее, а с ней и меня, выгнали из комнаты. Но выгнали в шутку, будто бы дурачась. Так что воочию я эти монеты видел только до перезахоронения. А потом только подойдешь, прикинешь "Капитал" в руке и удовлетворенно заурчишь. Вытащить червонцы из тайника - процесс довольно сложный и долгий. Они там хитро фиксировались. Отец говорил, с полчаса надо вынимать. Так что реально убийцей Валентины могут быть Князев или Чистов. Я их одинаково недолюбливаю.
- Хорошо, Борис, линию ты выстроил убедительную, я и сам хочу такую иметь в загашнике, но приклей-ка ты сюда убиенного бомжика, и я ставлю тебе пузырь портвейна.
- А случайный свидетель? Увидел то, что не должен был увидеть, и они ему сломали хребетину.
- Хорошо это все, Боря, но где-то рядом. Скажи, была ли такая необходимость у Валентины?
- Какая?
- Лишить старика жизни.
- Не знаю.
- А я, Боренька, знаю, что нет, не было. Они не расписаны. Это значит, что при мертвом старике она никто. И на его имущество претендовать не может. А убить, чтобы забрать монетки?.. Не думаю. Баба она неглупая, цену себе знала и прекрасно понимала, что убийство очень часто расследуется по горячим следам и подозрение сразу падет на нее, как на наиболее близкого человека, имеющего корысть. Как они относились друг к другу?
Борис недовольно щипнул бороду, останавливаясь:
- Приехали. А относились они друг к другу хорошо. Отец ее любил. Хреновины всякие покупал. Даже вот монет несколько презентовал, а при его обжорстве это кое-что значит. А она платила ему уважением. Шутка ли - из зачуханной секретарши пробиться в референты и получить трехкомнатную квартиру? Да, вы правы, не было у нее резона убивать отца. Да и плакала она, мне кажется, не понарошку.
Я кивнул, соглашаясь, и спросил:
- А Ирина?
- Да что Ирина? Здесь она живет. Крайний левый подъезд, второй этаж, дверь прямо. Театральное общежитие. Она в театре работает гримершей. Квартира на двух хозяев. Приходила к нам иногда, не часто, раз в неделю, в основном мы с ней у Валентины кувыркались. - Он опасливо закосил на Ольгу. - Вообще-то отцу нравилось, когда она приходила. Старался какую-нибудь безделицу ей подарить. Помаду, духи недорогие. За задницу иногда щипал, не сексуально - так, для куража больше, для хохмы. Не знаю что и думать. А может быть, бомжа-то убили совсем по другому делу, а мы пытаемся найти взаимосвязь?
Я молча вытащил фотографию его матери и показал, не давая вскрыть полиэтиленовую обложку.
- Это нашли на чердаке возле мертвого бродяги. - Потом спрятал фото и, хлопнув дверцей, вышел, оставляя побелевшего мужика с его будущей женой и нахлынувшей волной адреналина.
* * *
Я усмехнулся: прямая дверь второго этажа, как у Бориса, обозначалась жетончиком "5". Дверь была обшарпанна и неприятна, как старая театральная декорация. Пробуя левой рукой двухдневную щетину, правой я вдавил металлический стерженек звонка и тут же, получив удар током, громко и нецензурно выругался. В ответ из-за двери послышался довольный гогот, а немного погодя она открылась, явив мне тощенького паренька в грязноватой майке и не то в трусах, не то в шортах. Все в нем радостно гоготало: тощая цыплячья грудь, цыплячьи же синеватые колени, даже рыжий фокстерьерский хохолок.
- Долбануло... гы-гы-гу. У нас всех незнакомых долбит. Гы-гы. А уже долбанутые потом в дверь казанком, гы-гы-гы, стучат.
- Я тебе сейчас казанком в лоб постучу, - пообещал я, бесцеремонно отталкивая его и проходя в прихожую сомнительной чистоты. - Как фамилия? рявкнул я, обжигая его тупым и всезнающим милицейским взглядом.
Перестав гыкать, весельчак тоненько пропищал:
- Васин.
- Точно. А отчество?
- Василий Иванович, а чё?
- Отвечать! Год рождения?
- Семьдесят четвертый...
- Точно. Я ваш новый участковый. Собирайтесь. Вы обвиняетесь в поджоге женского отделения бани номер четыре по проспекту Советскому. При себе иметь туалетные принадлежности и одну смену белья. Быстро!
Всякая шутка должна иметь предел. Но это я понял, кажется, поздновато. Сначала затряслись худые мальчишкины коленки, крупно и громко стукаясь друг о дружку. А дальше было хуже: его расширенные голубые глаза закатились, и Василий Иванович нежно-согласной девушкой повалился на меня. Я едва успел поймать его. Приподняв, на руках внес в первую же открытую дверь и там бережно уложил на раскладушку, застеленную солдатским одеялом. Быстро притащив из кухни стакан холодной воды, я окатил ею пацана. А когда он открыл испуганно-непонимающие глаза и попытался что-то сказать, я опередил его:
- Спокойно, брат Василий, пошутил я, понимать надо. Актер я ваш новый. Зашел вот посмотреть, каковы жилищные условия. Ничего вроде, приемлемые.
Я всегда считал, что хуже моей конуры быть ничего не может. Но такое убожество я увидел впервые, если, конечно, не считать убежищ бомжей и алкашей.
Комната была, правда, чистой и состояла, собственно, из четырех предметов мебели: раскладушки, старого, под какой-то стиль, рваного театрального кресла, фанерного столика и телевизора "Рекорд", который по всем законам физики и археологии работать уже не мог. Но он работал, что-то говорил и даже показывал. Вместо штор стекла прикрывали театральные афиши, а одежда висела прямо на стене, на вбитых по такому случаю гвоздиках.
Василий Иванович понемногу приходил в себя, и я поинтересовался его местом в театральном искусстве. Оно оказалось шоферское, за баранкой грузовика для перевозки декораций или других хозяйственных дел.
- А что, брат Василий, соседнюю хоромину тоже ты занимаешь?
- Не-е-е, Ирина живет, мастер по гриму.
- Гримерша, что ли?
- Ну да, только она не любит, когда ее так называют. Вредная. Покусывая ноготь, он думал, стоит ли говорить дальше, наконец, решившись, вздохнул: - Красивая!
- Трахаешь?
- Кого? - Опять его глаза стали испуганными.
- Ну эту... Ирину.
- Да вы что? Нет, что вы!
- А где она?
- Не знаю. Носится где-то.
- Подожду ее, познакомлюсь.
- Да она может поздно вернуться.
- Выгоняешь?
- Сидите ждите, места не жалко.
- Добро!
Помолчали. Потом я артистично всплеснул руками:
- Слушай, отец Василий, а ведь я сегодня не жрал совсем. А по рыгаловкам надоело. Будь другом, притащи чего-нибудь. - Я протянул очередную Борькину десятку. - А заодно и "Столичной", мы с тобой здесь и оформим, и закусим. Можно?
Через пять минут, прихватив авоську, Васин исчез. Я, подойдя к гримершиной комнате, громко постучался, прислушиваясь. Было тихо, и я уже смело открыл дверь, легко отомкнув английский замок.
Птичка-невеличка жила совсем не хило! Из двух комнат квартиры ей принадлежала большая. Чувствовалась здесь рука Бориса или какого-то другого "спонсора".
Не считая электроники, "мебеля" ее по нынешним ценам тянули на пару "лимонов", не меньше. Что касается выстроившихся в ряд "японцев", тут я вообще профан, но, должно быть, стоили они поболее.
Начал я с маленького изящного туалетного столика, святая святых всех девочек, особенно такого плана. Приходилось работать очень осторожно: перчаток я не взял, а оставлять следы не хотелось. Девочка была из интересующего меня круга, и не дай Бог с ней что-то случится.
В первом ящике столика находились всяческие кремы, мази, помады, коробка актерского грима. В общем, всякое макияжное фуфло. Второй также представлял небольшой интерес: здесь было примерно то же, что и в первом, только с более интимным уклоном. Я хотел бессовестно изъять пачку диковинных презервативов, но пожалел юного соседа Василия, которому хозяйка непременно представила бы иск.
Третий ящичек оказался куда завлекательней. В нем содержались документы, безмолвные и бескомпромиссные констататоры прожитого. Ирина Михайловна Вольская родилась во Владимире. Школу закончила там же. Училась неплохо: три балла только по русскому и английскому. Спортсменка. Каратэ. За общагу платит регулярно. Студенческий билет учащейся Ярославского театрального училища сроком действия от 1984-го до 1985-го дальше был пуст. Сберегательная книжка с суммой двести пятнадцать тысяч восемьсот сорок пять рублей. Фотография немолодого толстого актера, кстати мною почитаемого, с надписью: "Хитренькой киске от толстого глупого кота" - дата и подпись. Свидетельство об окончании курсов парикмахеров, там же вкладыш с присвоением звания лучшего мастера на смотре юных "брадобреев".
Я уже собрался переходить к миниатюрной стенке, когда в замочную скважину входной двери воткнули ключ. Два прыжка - и я уже в театральном кресле внимательно разглядываю снежный экран Васькиного антикварного телевизора.
- Вот.
Он гордо поставил драную авоську на фанерный качнувшийся столик и протянул мне сдачу.
- Восемь тысяч двадцать рублей. Тысяча двести - водка, семьсот рублей - полкило колбасы, восемьдесят за хлеб, и, вы извините, я взял сигареты, самые дешевые...
- Да заткнись ты, - не выдержал я. Я давно заметил: скрупулезно честными с деньгами бывают только кассиры, отъявленные мошенники или такие, как он, забитые жизнью, всегда сидящие на мели. Изгоняя острую жалость к нему, я зло прикрикнул: - А дешевле не мог купить, Божий ты человек? Ее ж пить нельзя, это ведь дихлофосацетоновая смесь!
Глаза Василия Ивановича подозрительно быстро наполнялись туманом, а я всегда не любил плачущих детей: у меня стискивает тогда желудок и хочется завыть по-собачьи.
- Ладно, тащи инструмент.
Василий поплелся на кухню, а я, забросив сдачу под одеяло, накромсал хлеб и серо-розовую колбасную массу. Нахлюпав водку в несуразные чашки, я спросил:
- А ты приехал-то откуда?
- Из Кузино, - произнес он с гордостью.
Это мне мало что говорило, но я принял информацию.
- И давно?
- Полгода будет.
- И сразу устроился в театр?
- Не, сначала курсы шоферов окончил, на работу чтобы устроиться.
- А давно квартиру оторвал?
- А как в театр устроился - больше месяца будет.
- Ну давай, Чапаев, дерзай. - Я поднял надтреснутую чашку, предлагая присоединиться.
Он неумело, как монахиня при грехопадении, вылил половину водки на грудь и, вылупив голубые зенки, закашлялся.
- А в армию по состоянию здоровья не взяли? - когда он очухался, поинтересовался я.
- Не, у меня сестра малая на иждивении и бабка. Отсрочку дали. Я им уже и аванс выслал.
Про себя я грустно подумал, что наши доблестные вооруженные силы не много потеряли, лишившись такой кадровой единицы. И направил разговор в нужное русло:
- А что же ты, брат Василий, соседку-то красивую не трахаешь?
- Да вы что? Нельзя.
- Что значит - нельзя? Если хочется, так можно.
- Гена убьет. Он недавно, когда я ее посуду мыл, подошел сзади, за ухо меня повернул и говорит: "Ты, соколик, кастрюли мой, можешь даже трусы ее стирать, а если что удумаешь, замочу, как белую лебедь". Я очень тогда испугался!
Василек начал пьянеть, и нужно было торопиться.
- Василек, а вчера когда Ирина с работы пришла? Одна или с Геной?
- А вас как зовут? Пьем, а не знаем, как вас зовут.
- Я-то, Василек, знаю, что зовут меня Константином Ивановичем. Так когда?
- Я не знаю. Я вчера после работы к тетке зашел. Пока то да се - тетка меня ночевать оставила.
Парень пьянел. Мне некогда было пускаться в его семейный экскурс, и я перебил:
- А в прошлую пятницу ты был дома?
- В пятницу? Это же шестого, мне первую зарплату дали за полмесяца, так я купил колбасы, чаю!..
- Ближе к делу, Василий Иванович.
- Ну и в пять, как сегодня, дома уже. Ирина была дома, а потом на спектакль ушла. Да-да, я хорошо помню, она ушла на спектакль и тут же вернулась, спросила из коридора: "Васятка, который час?" Часы, говорит, оставила в комнате, не хочется двери отмыкать. Ну, я глянул на будильник и говорю: "Шесть часов". Она мне: "Ну пока" - и убежала. На спектакль.
У меня к тем событиям в пятницу появился нездоровый интерес.
- Давай, давай, Васятка, не теряй темп, рассказывай!
- А зачем это вам?
Припутала деревня. И поделом, так мне, старому козлу, и надо. Совсем нюх потерял.
- Да муж я ее бывший, сбежала от меня баба, один пацана воспитываю думаешь, сахар? - напрашивался я на сочувствие к доброму шоферу.
- Да, трудно! Бабка-то наша тоже одна двоих поднимала, трудно. Ну вот, Ирина в шесть ушла, я колбасу поджарил, с чаем поел и лег телевизор смотреть, да сразу и заснул - наелся сильно, разморило. А проснулся оттого, что она в дверь постучала. "Вот, - говорит, - Васятка, я пирожных тебе принесла. Сколько времени сейчас?" А чего спрашивать, когда в телевизоре стрелки на часах десять показывают? Смех. Новости, значит, начались. Пальцем ей в экран тычу. "Ой, - говорит, - десять уже. У меня сегодня праздник, Васятка, будем петь-плясать всю ночь. Ты спи - не обращай внимания. Выпить хочешь?" А я говорю: "Нет, гуляйте, мне не мешаете". Я вообще-то не пью. Она ушла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14