Как славно было бы никуда не ехать, остаться в родной
Вероне! Но не мог же он отказаться, когда сам папа просил его прибыть
сюда.
Джироламо Фракасторо был соборным медиком, единственным официальным
врачом на святейшем католическом соборе, созванным в городе Триденте волей
папы Павла третьего Фарнезе - давнего и постоянного покровителя
Фракасторо. Большая честь, ничего не скажешь, ежедневно его зовут к
сановитым прелатам: епископам, архиепископам, а порой и к кардиналам. С
каким удовольствием он отказался бы от этой чести!
Фракасторо зябко поежился, положил перо и принялся растирать
онемевшие пальцы. В покоях, отведенных соборному врачу, было холодновато.
Дьявол бы побрал этот город с его альпийским климатом! Скорее бы собор
перебрался в Болонью!
О том, что в скором времени возможен переезд, сообщил ему по секрету
Балдуин Бурга - врач папского легата кардинала Монте. Перевести собор в
другой город, особенно, когда этого не хочет император, не так-то просто,
в таком деле, разумеется, не обойтись без интриг, так что теперь Джироламо
понимал смысл странного поручения, данного ему легатом.
Вчера утром легат вызвал к себе Фракасторо, а когда тот появился на
пороге, кинулся к нему с поспешностью прямо-таки неприличной для высокого
кардинальского сана.
- Маэстро! В Триденте мор!
Джироламо, опустившийся на колени и протянувший руку, чтобы поймать
край лиловой мантии, так и застыл с протянутой словно за подаянием рукой.
Как могло случиться, что он, знатнейший из медиков, весьма преуспевший
именно в изучении моровых горячек, не заметил, что в городе начинается
поветрие?
Кардинал, между тем, продолжал:
- Целые кварталы уже опустели, народ разбегается, скончалось даже два
епископа, но еретик Мадруччи, епископ Тридентский не хочет признавать мора
и, чтобы скрыть правду, велит срывать могилы умерших!
Действительно, недавно триденцы хоронили двух прибывших на собор
епископов, но один из них умер от старости, другой - от обычного дурно
леченого сифилиса. Значит, весь мор - выдумка. Фракасторо поднялся и молча
ждал, когда легат перейдет к главному.
- В госпитале лежат трупы умерших, - сказал Монте, - вы сегодня же
осмотрите их и дадите заключение, насколько прилипчива болезнь.
- Слушаю, монсеньор, - покорно сказал врач.
В больнице ему показали тела двух мальчиков. Фракасторо внимательно
осмотрел их. Корь! Это была обычная корь! Он обошел палаты. Еще несколько
случаев кори, да трое больных моровой горячкой, от которой кожа
покрывается мелкими чечевичками. Вряд ли это можно считать эпидемией. Но к
тому времени Фракасторо уже знал, зачем легату нужны зловещие слухи.
И вот с утра Фракасторо принялся сочинять свою записку. Он, не
торопясь, вычерчивал буквы, подрисовывая к ним хвосты и завитушки, и ругал
себя за слабость.
"Эти горячки могут быть получены один раз в жизни, если только
преждевременная смерть не унесет человека. До того, как образование
гнойничков выявит наличие заболевания, эти горячки распознать нелегко.
Благодаря гнойничкам болезнь разрешается - легче всего у детей, с большим
трудом у взрослых. Горячки эти контагиозны, поскольку семена контагия
испаряются при гниении и передаются здоровым людям..."
Во всем этом не было ни слова лжи, однако Фракасторо чувствовал себя
обманщиком. Конечно, с тифом шутки плохи, да и корь, ежели она пристанет к
старцу, тоже весьма опасна, но в каком из городов Священной империи не
найдется десятка подобных больных? Это ничуть не похоже на настоящий мор,
когда трупы неубранными лежат на улицах, и никто, ни за золото, ни за
страх не соглашается ходить за больными. Хотя, конечно, эпидемии тоже
бывают разными. В 1520 году мир захлестнула странная эпидемия гальской
болезни. От нее не умирают сразу, и тем она страшнее. Жизнь в городах
почти не меняется, хотя тысячи людей гниют заживо. Но сейчас подобный мор
невозможен - та вспышка была вызвана противостоянием холодных внешних
планет: Марса, Сатурна и Юпитера в созвездии Рыб. Холодные планеты,
получив от созвездия сродство к влаге, оттянули к себе вредные испарения
Земли, и от действия этих миазмов вялое прежде заразное начало невидано
активизировалось и начало передаваться по воздуху. Теперь, благодаря
трудам Фракасторо, это понимают все, а тогда большинство считало, что
болезнь завезена испанцами из недавно открытой Вест-Индии.
Фракасторо, в ту пору еще мало кому известный врач, немало
потрудился, чтобы доказать, что христиане и прежде знали эту болезнь. Он
нашел в старых рукописях способы ее лечения, вновь ввел в употребление
препараты ртути, благодаря чему эпидемию удалось остановить. Именно тогда,
в горячечной суматохе поветрия пришли к нему первые мысли о том, что
прилипчивые болезни происходят от контагия - бесконечно малых живых телец,
размножающихся в больном и терзающих его своими острыми частями. К
сожалению, эта идея почти не нашла сторонников. Джироламо изложил свои
мысли в дидактической поэме, ее герой - юный пастух Сифилис дал свое имя
болезни, но если бы не ошеломляющий литературный успех, то работа его
прошла бы незамеченной. Заразное начало - контагий - до сего дня остается
пугалом для непосвященных, недаром же легат уверен, что Джироламо докажет,
будто в Триденте жить опаснее чем среди прокаженных. И ведь это
действительно можно представить! Но лгать он не станет... в крайнем
случае, чуть сгустит краски, и то лишь потому, что так хочет папа.
Дверь без стука распахнулась, Джироламо повернулся, чтобы взглянуть,
кто смеет врываться в его покои, но гнев тут же погас. В дверях стоял
второй папский легат - Марчелло Червино. Представитель одного из
знатнейших семейств, чьи предки служили еще античным императорам, он был
известен не столько родовитостью, богатством и саном, сколько тем, что был
правой рукой Караффы - страшного и блистательного главы инквизиции. То,
что он сам явился к врачу, заставило веронца внутренне собраться и
приготовиться к разговору может внешне и безобидному, но чреватому
неожиданностями и опасными последствиями.
- Поднимитесь, - бросил кардинал царственным тоном, каким
коронованные особы предлагают герцогу надеть шляпу.
Фракасторо встал с колен, проводил гостя к широкому креслу из резного
дуба, что стояло у стены. Кардинал повозился, устраиваясь на жестком
сиденье, потом заговорил:
- Мать наша, святая церковь, переживает ныне трудные дни. С востока и
юга апостольскому престолу грозят схизма и мусульманские полчища, на
севере души заражены пагубной лютеранской ересью. Тем больнее видеть, что
многие столпы церкви поражены той же гнилью. Я имею в виду преступное
выступление Браччио Мартелли, которому, как я надеюсь, не долго придется
быть епископом Фьезоле.
- Я мирянин, - вставил Фракасторо, - не в моей власти судить
происходящее на соборе.
- Но вы соборный врач! - повысил голос легат, - и именно вы
пользовали Мартелли, когда он испрашивал отпуск из Тридента для поправки
здоровья.
- Епископ Фьезолесский стар, - сказал Фракасторо, чувствуя, как
открывается под ногами пропасть.
- Меня не интересует его возраст! Я хочу знать, был ли он болен на
самом деле?
Это был не праздный вопрос. Многие прелаты, соскучившись бесцельным
тридентским сиденьем, выезжали домой, ссылаясь на действительные и
придуманные хвори и немощи.
- Епископ Фьезолесский действительно болен.
- Чем? - легат поднялся из кресла, и старый врач тоже вскочил на
ноги. Секунду он молчал, глядя прямо в глаза собеседнику, а потом тихо
проговорил:
- Учитель Гиппократ повелевает: "Что бы при лечении - а также без
лечения - я ни увидел или не услышал касательно жизни людской, из того,
что не следует разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной".
Он медленно произносил знакомые с детства слова клятвы, а в голове
металась другая гиппократова фраза - о безумном поведении: "видения
повелевают скакать, кидаться в колодцы, душить себя, ибо это кажется
лучшим исходом и сулит всяческую пользу..." Действительно, что как не
самоубийство совершает он сейчас?
Марчелло Червино не был пастырем чрезмерно преуспевшим в науках,
однако, труды косского мудреца читал и потому вызов принял:
- В сочинениях Гиппократа можно найти и иное: "должно быть
благоразумным не только в том, чтобы молчать, но также и в остальной
правильно устроенной жизни", - губы кардинала растянулись в улыбке, но за
ней Фракасторо отчетливо разглядел мрачный взгляд того, от чьего имени
говорил Червино - неистового неаполитанца Караффы.
- Так меня учили... - начал Джироламо, но осекся под внимательным
взглядом легата. Сочинения Пьетро Помпонацци, наставника Фракасторо,
только что, здесь же на соборе, были осуждены за ересь, и, конечно же,
сановитый инквизитор знал это.
Собор, медлительный во всем остальном, с редким единодушием обрушивал
громы на медицину и особенно на анатомию. Отныне только палачу дозволяется
расчленять человеческое тело. Из всех университетов одной лишь Сорбонне
разрешено дважды в год проводить демонстрационные вскрытия, после чего
профессор и все присутствующие должны купить себе отпущение грехов. Того,
кто ослушается соборного постановления, ждет проклятие папы и отлучение от
церкви. С этих пор само звание врача делает его владельца подозрительным в
глазах церкви.
Мысли, торопясь, забились в мозгу: "надо как-то обезопасить себя...
Но чем? Расположением папы? Для Караффы это не преграда, с тем большим
удовольствием отправит он в монастырскую темницу непокорного врачевателя.
Уступить? В конце концов, когда на весах с одной стороны лежат традиции
школы, а с другой собственная жизнь..."
И тут, совсем неожиданно, в нем властно заговорила упрямая
ломбардская кровь. Дьявол бы побрал, сколько можно изворачиваться и
уступать?! Где-то должен быть предел. Хватит, баста!
- Я не могу сказать, чем болен Браччио Мартелли, - негромко произнес
Фракасторо и сел.
Кардинал, угадав его состояние и пытаясь сохранить хоть видимость
приличия, тоже поспешно опустился в неудобное кресло. Он немного помолчал,
давая непокорному возможность одуматься, а затем спросил:
- Чем же вас прельстил епископ Фьезолесский?
- Я не раскрываю ничьих тайн, - монотонно произнес Фракасторо,
чувствуя себя так, словно первый допрос в святом трибунале уже начался.
Теперь он совершенно отвлеченно думал о своих работах, о недописанном
медицинском трактате, в котором он представлял науку о заразном начале
гораздо полнее и строже, чем это можно было сделать в жестких рамках
латинской поэмы. К тому же, там он говорил не об одной, хотя бы и очень
опасной болезни, а описывал все известные науке моровые поветрия и давал
наилучшие способы их лечения и предупреждения.
Потом его взгляд случайно упал на очки, лежащие возле незаконченной
записки, и он вспомнил о некогда занимавших его свойствах стекол, которые
так прекрасно шлифуют мастера Венеции. В свое время он пытался с помощью
лупы рассмотреть семена контагия, но не преуспел в этом занятии, пришел к
неутешительному выводу, что контагий величиною подобен невидимым песчинкам
Архимеда, и забросил занятия оптикой. А жаль, потому что там тоже можно
встретить изящные и удивительные открытия. Если закрепить на тростинке
стекло от очков и смотреть на него через другое, меньших размеров, то
мельчайшие предметы и животные предстанут огромными и значительными. И
тогда вульгарная платяная вошь окажется в чем-то схожей с кардиналом
Марчело Червино, который опять что-то говорит...
- Это похвально - беречь чужие тайны, - произнес легат, - так вы,
пожалуй, откажетесь назвать даже болезнь кардинала Поля, хотя каждая
болячка на его лице кричит о чесотке?
- Откажусь, - прошептал Фракасторо.
- Откажете мне? Духовному лицу, посланнику папы? Это вредное
упорство. Боюсь, что вам все же придется заговорить.
- Монсеньор, когда я появился на свет, повивальная бабка решила, что
ребенок родился мертвым. Я не закричал родившись, от меня не могли
добиться ни единого звука и лишь потом заметили, что мои губы срослись
друг с другом. Чтобы я заговорил, понадобился нож хирурга.
- У инквизиции тоже есть ножи, - заметил Червино.
- Мне семьдесят лет, я стар... - Фракасторо обреченно махнул рукой.
И тут ему в голову пришла мысль, показавшаяся спасительной.
- Монсеньор, - медленно начал он, - добиваясь от меня подобного
признания, подумали ли вы о последствиях? Ведь ваше здоровье тоже не
вполне безупречно, что будет, если мир узнает о ваших недугах? Контагий
гальской болезни передается лишь при плотском соитии, а духовный сан вы
приняли в очень нежном возрасте. Вам будет нелегко оправдаться, если
кто-нибудь обвинит вас в нарушении обета целомудренной жизни. Ведь вы сами
стремитесь исправлять нравы духовенства...
Фракасторо замолчал, не закончив фразы. Он только сейчас понял, что
грозить кардиналу не следовало, этим он не добился ничего, зато нажил
опасного врага.
- Теперь вы понимаете, почему я храню врачебную тайну? - добавил он,
пытаясь загладить ошибку.
Но кардинал, кажется, даже не слышал монолога старого врача. Его
внимание привлекла неоконченная записка, и теперь он, придвинувшись к
столу, внимательно читал ее.
- Что это? - спросил он наконец.
- Заключение о тридентском море, - неохотно ответил Фракасторо. -
Кардинал Монте поручил мне написать этот небольшой труд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15