- Друг Мишель!.. - рассмеялся Везалий, быстро бинтуя рану обрывком
платка. - Ты не боишься критиковать отцов церкви и обвинять в невежестве
декана факультета. И ты же оробел при виде дюжины запаршивевших щенков!
Поверь, все псы Парижа не страшнее духовного суда. Впрочем, вернемся к
нашим баранам, впереди много дел, кроме печени надо посмотреть те
капилляры, которые, как ты утверждаешь, соединяют вены с артериями...
Утро застало хирургов за работой. Они быстро выяснили, что
полноценная дворянская печень ничем не отличается от плебейской. Теперь
Сервет, пользуясь методикой, разработанной Якобом Сильвиусом, заполнял
кровеносные сосуды испанца подкрашенным маслом. Краска просачивалась
сквозь невидимые поры и появлялась в венах. Везалий следил за каплями
масла, выступавшими на срезе ткани. Молодые люди так увлеклись, что не
услышали, как скрипнула дверь, и в аудитории появился Иоганн Гюнтер.
Гюнтер недавно приехал из Лувена и, так же как и Сильвиус, преподавал
анатомию. Правда, он не был столь образован как его именитый соперник, но
зато его лекции чаще сопровождались демонстрациями.
- Счастлив тот, кого музы призывают к делам рано поутру, - сказал
Гюнтер, присаживаясь на ближайшую скамью. - Продолжайте, господа, ваши
упражнения.
Студенты поклонились.
- Приветствую вас, учитель, - сказал Везалий.
Он еще прежде был знаком с Гюнтером. Учебу Везалий начинал в
Лувенском университете, где всезнающий швейцарец вел в то время курс
греческого языка. А теперь они встретились в Сорбонне.
Некоторое время Гюнтер молча следил за студентами, потом спросил
Андрея:
- Я слышал недавно, что вы, Андреас, занимаясь самостоятельно,
доказали, будто бы кость нижней челюсти, вопреки Галену, является
непарной...
- Да, учитель, - ответил Везалий.
- Если вас не затруднит, мне бы хотелось посмотреть.
- Нет ничего проще, - Везалий вновь взялся за отложенный было нож.
Когда операция была закончена, Гюнтер долго сидел, дергая массивную
золотую цепь, спускающуюся на грудь.
- Вы показали все так убедительно, - произнес он наконец, - что я
должен был бы поверить вам, если бы у Галена не было сказано прямо
противоположное. Хотя, с другой стороны, за тысячу триста лет человек мог
довольно сильно измениться. Пергамец насчитывает в грудной кости человека
семь фрагментов, а мы находим только три. Люди мельчают. Но какое это
имеет значение? Нам следует не рассуждать, а верить. "В медицинском
искусстве умствование делает преступниками тех, кто им занимается, и
приносит гибель тому, к кому его применяют". Это сказал Гиппократ, и мы
должны беспрекословно следовать его наставлению. Я надеюсь, что ваши,
внушенные молодостью, разрушительные мысли с годами утихнут, а
бескорыстная преданность науке Асклепия будет вознаграждена. Друзья мои,
послезавтра я читаю здесь студентам о мышцах живота. Мне бы хотелось
видеть вас обоих в качестве прозекторов.
- Мы прийдем, - вразнобой ответили молодые люди.
- Значит, я рассчитываю на вас, - Гюнтер встал и вышел.
- Швейцарец - неплохой врач, - задумчиво сказал Везалий. - Кажется,
нам повезло.
- Я не заметил в нем слишком большого ума, - возразил Сервет.
- О нем говорят, - согласился Везалий, - что этот анатом держит в
руках нож только во время еды.
- Но ведь вскрытия будем делать мы, - подвел итог Сервет.
В круглое окно под куполом влетали первые косые лучи солнца. Город
просыпался, с улицы доносился шум. Служитель стоял в дверях и ждал, когда
щедрые студиозусы закончат свое неаппетитное занятие, чтобы забрать
останки испанского дворянина и закопать их вместе с частями вчерашнего
висельника.
- И все же, Гален ошибался, - сказал вдруг Везалий. - За тысячу лет у
человека не могло бесследно исчезнуть четыре крупных кости и так сильно
измениться все остальные органы. Но если бы такое и случилось, то значит,
труд Галена потерял для нас свое высокое значение. Начиная с сегодняшнего
дня, всякое слово Галена я стану проверять с ланцетом в руках!
- Мудрое решение, вполне достойное звания медика, - подтвердил
Сервет. - А теперь, Андрей, пошли. Нам пора.


2. РУКАМИ И ИНСТРУМЕНТАМИ


А некоторые из них поручают свое здоровье вам в надежде, что смогут
излечиться, в то время как их болезнь смертельна. Вы не должны помогать
всем тем, кто подвержен этому.

Абулкасис "Трактат о хирургии и инструментах"


Неисповедимы пути господни, и древняя Фортуна воистину ходит с
накрепко завязанными глазами! Кажется, только что легионы Франциска
вступали в Пьемонт, смущая бегущих невиданной дисциплиной и небывалым
количеством артиллерийского снаряда и аркебузиров. Путь в Италию открыт,
Милан - наш!
Тяжко поворачивается колесо богини, и уже нет побед, над Альпами
является стотысячное войско Карла, и доблестные легионы, не померявшись
силами с неприятелем, пятятся во Францию, и император без боя врывается в
Прованс. Шестьдесят тысяч бравых немецких ландскнехтов у него, да
пятнадцать тысяч итальянской пехоты, да двести сотен свирепых испанцев,
обожженных африканским солнцем и славой тунисского похода. И еще
соразмерное количество конницы и обоз, в котором упряжки мулов везут
восемнадцать медных длинноствольных пушек для притеснения засевшего в
крепостях неприятеля. А кованное колесо войны снова начинает
поворачиваться...
Французский отряд стоит лагерем на берегу Роны. За земляным валом
пестреют палатки, расседланные рыцарские кони жмутся к воде. Войско
отдыхает, выполняя приказ коннетабля Монморанси: от боя уклоняться, не
допуская лишь переправы противника через реку. Грозный Карл Испанский со
всей воинской громадой заперт в призрачное тюрьме: на иссушенных палящими
ветрами просторах Прованса. Стенами тюрьмы стали три города, три южные
жемчужины Франции. Прежде всего Карл напал на Марсель, но город лишь
посмеялся над осаждающими, три его замка, защищающие вход в Марсельскую
гавань, остались непокоренными. Император кинулся к Авиньону, но был
отброшен и от стен бывшей папской твердыни. "На Авиньонском мосту все
танцуют и поют, но там никто не говорит по-кастильски". К Арлю император
не пошел. Армия голодала, а французы, закрепившись в городах и сильных
лагерях вдоль берегов Роны и Дюранса, отсыпались за недели неудачного
итальянского похода, ели, пили и распевали песенку:

Sur le pont d'Avignon
On y danse, on y danse!..

Среди шатров один бросается в глаза своей огромной величиной. Палатка
стоит у самого вала и кажется отделенной от остального лагеря незримой
чертой. Здесь полевой госпиталь, владения войскового цирюльника
девятнадцатилетнего Амбруаза Паре. Паре управляется в лазарете вдвоем с
малолетним помощником Жаном, мальчишкой без роду и племени, готовым за
кусок хлеба идти куда угодно и делать, что прикажут. Только в
исключительных случаях в помощь Паре дают несколько солдат. Раненных в
лагере довольно, в палатке все не вмещаются, и Паре ежедневно обходит
лагерь с осмотром. Всего два месяца прошло с тех пор, как ему присвоили не
слишком почетное звание "хирург-брадобрей", но молодого человека знают уже
и в других отрядах.
Есть в лагере и еще один лекарь - некий Дубле, эмпирик, врачующий
заговорами и тайными алхимическими средствами. Командующий пехотными
частями полковник Монтежан скуп на выплату жалования, Дубле сопровождает
армию на свой страх и риск и потому берет изрядную плату. И все же,
пациентов у него ничуть не меньше, чем у казенного хирурга-брадобрея.
Амбруаз Паре невысок собой и плотен. Пробивающаяся борода еще не
может сложиться в клин, редкие волосины торчат в разные стороны. Серые
выпуклые глаза смотрят цепко, движения спокойны и медлительны. Холодная
Бретань влила в его жилы меланхолию, лицо неподвижно, тяжелые веки тушат
блеск глаз, но огонь разума согревает влагу сердца, возбуждаЯ жизненный
дух, и вены на висках и руках юноши вздуваются, рельефно проступая сквозь
кожу.
Но сегодня Паре доволен и не скрывает этого. Вчера он провел
труднейшую операцию, больной выжил и, с божьей помощью, возможно,
выздоровеет окончательно. Круглая мушкетная пуля попала в руку одному из
офицеров Монтежана. Раздроблена кость, порваны связки, перебиты сосуды.
Славный хирург Ги де Шолиак в таких случаях рекомендует ампутацию на
ладонь выше локтевого сгиба. Паре провел вычленение в локтевом суставе.
После ампутации остается безобразный обрубок, что украшает только нищего.
А так сохранилась довольно большая культя, и раненый офицер сможет
впоследствии пользоваться чудом механики - железной рукой, наподобие той,
что прославила недавно мятежного рыцаря Геца фон Берлихингена.
Вся операция заняла едва три минуты, а это много значит, если учесть,
что при дележе войсковой аптеки именитые коллеги не оставили молодому
цирюльнику ни митридата, ни опия, ни мандрагоры, ни какого иного
болеутоляющего средства. Длинная операция - это лишние муки, а жестокостей
в походной жизни и без того слишком много. Особенно наглядный урок этого
получил Паре в самом начале войны.
При подходе к Турину решено было для устрашения дать залп из двух
больших серпантин. Пушки громоподобно рявкнули, каменные ядра унеслись в
сторону замка, солдаты радостно взревели, а канонир, столь удачно
проведший первый в своей жизни залп, восторженно замахал руками, отшвырнув
горящий фитиль. Фитиль попал в мешок с черным артиллерийским порохом.
Вспышка обожгла двенадцать человек. Трое были еще живы, когда на место
происшествия прибежал Паре. Он осмотрел пострадавших и сказал одно только
слово: "Безнадежно". Умирающих причастили, а потом один из старых солдат
тонким итальянским стилетом хладнокровно перерезал горло всем троим.
Повернулся к онемевшему Паре и хмуро буркнул:
- Так будет лучше. Что им зря мучиться...
С того дня Паре принимал в свой госпиталь всех, сколь угодно тяжелых
больных, и многие, казалось смертельно раненные, возвращались к жизни. "Я
его перевязал, - говорил Паре, - а господь его вылечил".
В лагере готовились к выступлению. Разведка и местные жители
сообщили, что крупный отряд неприятеля движется к переправе. Истощенная
армия Карла искала выхода из мышеловки. Предстояло сражение. Аркебузиры и
мушкетеры приводили в порядок свои орудия, артиллеристы снаряжали
фальконеты и бастарды, а пехота просто шаталась по лагерю, солдаты чаще
обычного дрались и громче горланили пьяные песни. Что уж там, завтра в
бой.
Ожидал битвы и Амбруаз Паре. Проверял инструменты и лекарства, запас
крепкого вина и уксуса, гонял Жана за водой к Роне, растирал ртуть по
медным пластинкам - класть на рану против нагноения, готовил сурьму,
пережигал реальгар. На видное место поставил котелок для кипячения
бузинного масла. Новейшая война - жестокая вещь, раненные будут считаться
сотнями. В прежние века не знали артиллерии и пищалей; катапульты,
черепахи и баллисты древних кажутся детскими игрушками рядом с двойными
пушками, василисками, фальконетами и длинными серпантинами. Раны от
огнестрельного оружия обширны и глубоки, и, главное, отравлены черной
гарью сгоревшего пороха. Еще сто лет назад это установил страсбургский
врач Иероним Бруншвиг. Ткани вокруг пулевого отверстия мгновенно вспухают,
становятся синюшными. Скорую смерть от порохового яда может остановить
только бесчеловечно жестокий прием: выжечь яд, влить в свежую рану
достаточное количество кипящего масла. Боже, помилуй рабов твоих!
Не о том мечтал Амбруаз Паре. Он хотел возвращать здоровье,
утраченное по природе, а не насильно. Но медицина не знает различий в
больных. Паре усвоил это правило с самого детства. Ему было шесть лет,
когда отец - бедный сундучник, устроил сына в услужение мэтру Жану Виало,
известному в городе мастеру, который брил самого графа Ги де Лаваля. Виало
выплатил Паре-старшему сорок су и получил Амбруаза в полное свое
распоряжение, обещавшись выучить мальчика парикмахерскому искусству. Но на
деле мучил его домашней работой, обучение же сводил к тирадам о том, как
должен преклоняться нищий мальчишка перед ним - ученым хирургом,
окончившим коллегию святого Козьмы. Операции мсье Виало, хотя и был ученым
хирургом, делать остерегался.
Последнее было неудобно тем, что граф Лаваль жестоко страдал от камня
в мочевом пузыре. Наконец, из Парижа был выписан королевский медик Лоран
Коло, чья семья уже не первое столетие специализировалась в этой
деликатной операции. Камнесечение малым набором составляло тайну семьи
Коло, но мэтру Лорану был нужен ассистент, и его выбор упал на мальчика,
который при всем желании не мог бы похитить секрет. Секрета Амбруаз
разгадать не сумел, но увидав операцию твердо решил: "Я буду таким же!". И
вот малолетний Паре покинул хозяина, с которым, согласно договору, должен
был иметь "общий очаг, горшок и кусок хлеба", но который за семь лет не
научил его ничему, и вслед за Коло поехал в Анжер, а потом, когда Коло
отказался взять его в ученики, Амбруаз, переходя от одного странствующего
цирюльника к другому, добрался в Париж.
Еле живого мальчика приютил Отель-Дье. Сначала Амбруаз обитал там на
правах не то пациента, не то прислужника, а через год, когда ему
исполнилось пятнадцать, он уже вполне официальный "товарищ хирурга", а по
сути дела, тот же мальчик на побегушках, которому, тем не менее, позволено
слушать лекции для хирургов, посещать операции и присутствовать при
обходах палат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15