впереди в окружении стражи
присужденные к измождению плоти, затем инквизиторы, королевский двор,
следом толпы черного люда. Шествие медленно тянулось по извилистой Садовой
улице, мимо монастыря кармелиток к Пуэрто дель Соль - воротам Солнца.
Справа от Везалия, уставив взгляд в землю, брел Руис де Виллегас -
придворный поэт. Как и Андрей он был завещан Филиппу Карлом. Губы
Виллегаса беззвучно шевелились, должно быть, он выискивал рифмы для новой
поэмы или подбирал изящное сравнение среди немногих, что не могли навлечь
гнев духовных отцов напоминанием о языческих верованиях. Что делать, новый
король не любит свободных искусств.
Везалий приподнялся на носки, стараясь увидеть через головы идущих
невысокую фигуру Филиппа. Странно, неужели короля нет? Мелькает лиловая
мантия Фернандо Вальдеса, великого инквизитора, рядом возвышается герцог
Альба - его длинная голова покоится на тарелке плоенного жабо словно
отделенная от туловища и подготовленная к показательному препарированию. А
между Вальдесом и Альбой никого нет, ни короля, ни его пятнадцатилетней
супруги!
Толедо окружен зубчатой, еще маврами выстроенной стеной. Ворота
Солнца, высокие и узкие, среди арабесок прячутся бойницы. Арабские мастера
прежде всего заботились о том, чтобы выстроить сильное укрепление, а не
удобный вход в город. Ворота не могли пропустить сразу всех, у арки возник
затор.
Везалий стоял, терпеливо ожидая, когда освободится проход. Чья-то
рука коснулась его плеча.
- Домине, - услышал Везалий, - его католическое величество повелел
вам немедленно прибыть в Альказар.
Везалий облегченно вздохнул и расталкивая толпу, двинулся за пажом.
Заболела королева.
Везалия провели в верхние покои, отведенные Елизавете Валуа -
Изабелле, как переиначили ее имя испанцы. Больная жаловалась на слабость и
ломоту в костях, у нее был легкий жар, глаза лихорадочно блестели, лицо
покраснело и обветрилось.
Филипп, сидевший в кресле у стены, молча наблюдал за Везалием, потом
сказал:
- Королева немного переутомилась. В столь нежном возрасте непросто
выдержать длинное, хотя и благочестивое действо.
- Ваше величество, - серьезно сказал Везалий, - осмелюсь ради блага
ваших подданных, просить вас покинуть покои больной. У королевы оспа.
- Оспа?.. - протянул Филипп. - А где же гнойнички? Мне кажется,
легкая простуда...
Везалий осторожно повернул руку больной и провел пальцем по
внутренней стороне предплечья. Появилась белая полоса, на которой, прежде
чем она исчезла, обозначились красные точки.
- Это не пустулы, это сыпь, - сказал Везалий, - пустулы возникнут
позже.
- Хорошо, доктор, - покорно сказал Филипп и вышел, прикрыв за собой
дверь.
Болезнь Изабеллы, захваченная в самом начале, не угрожала жизни юной
королевы. Но больше чем жизнь королеву и всех окружающих волновало другое:
сохранит ли она красоту? Сколько политических планов, связанных с домами
Габсбургов и Валуа грозило погибнуть, если Изабелла останется рябой!
Сильнее всех беспокоило состояние дочери Екатерину Медичи. Один за другим
скакали из Парижа Курьеры, французский посланник дважды на дню заезжал к
Везалию справиться о здоровье госпожи.
Везалий спал с лица и почернел от бессонницы. Он выходил из верхних
покоев Альказара только чтобы объяснить поварам, как лучше готовить
питательную кашицу или отчитать аптекаря за дурно просеянную туцию для
присыпок. От нескольких рябин на лице больной зависело его благополучие и
самая жизнь.
По счастью лучшим союзником Везалия оказалась дочь Марии медичи. Ее
будущая власть, влияние и свобода тоже зависели от того, сколь полно
очистится лицо. Даже в минуты бреда королева не пыталась раздирать
свербящие нарывы, ни разу двум монахиням, дежурившим у постели, не
пришлось хватать ее за руки.
Занятый компрессами, примочками и пудрами Везалий сумел забыть о
мучительных представлениях аутодафе и вообще о святой инквизиции. Но она
решительно напомнила о себе.
У королевы случился повторный приступ горячки, какой часто бывает при
подсыхании пустул. Она металась на кровати, укрытая красными одеялами, и
жалобно бормотала по-французски:
- Огонь! Уберите огонь!
К этому времени Везалий был спокоен и за жизнь, и за нежность кожи
родовитой пациентки, и потому просто сидел, слушал бред больной и думал. А
ведь немалую роль в болезни Изабеллы сыграло зрелище, которым попотчевал
ее любящий супруг. Неужели произошедшее ничему не научит его?
Взгляд Везалия упал за окно. Там был видел город, зажатый стенами, и
Арабское предместье на севере, откуда с кемадеро лениво поднимался столб
густого черного дыма.
- Больно! - всхлипывала Изабелла. - Уберите огонь!
- Закройте окно! - вне себя выкрикнул Везалий, но, перехватив взгляд
одной из монахинь, добавил сникшим голосом: - Королеве может повредить
чересчур яркий свет.

* * *

Рохелио де Касалья умер вследствие многих ран, понесенных на службе у
католических величеств в продолжении более чем трех десятков лет. Андрей
до последнего часа находился у постели больного и уступил место лишь
священнику, пришедшему с последним напутствием.
А вечером того же дня домой к Везалию явился секретарь герцога
Мендозы, в войсках которого служил покойный. Герцог желал знать, отчего
умер де Касалья.
Везалий высказал свои предположения, но посланный остался недоволен.
Герцогу нужны не догадки, а точно установленная причина.
- Верную причину может указать лишь вскрытие тела, - с досадой сказал
Везалий и отвернулся.
- Я доложу о вашей просьбе его сиятельству, - ответил секретарь. -
Смею думать, что она исполнима, особенно если вы сопроводите работу
приличными случаю пояснениями для кавалеров его величества.
Я ни о чем не просил, - хотел сказать Везалий, но слова завязли в
горле.
Ночь он провел без сна. Неужели ему доведется еще хотя бы раз
провести секцию? И где? В страшной Испании! Шесть лет, проведенные в
Толедо и Мадриде казались Везалию сущим адом. Правда, в ад попадают после
смерти, но Везалий и считал себя мертвым. По Аристотелю, рука, отделенная
от тела - лишь по названию рука. То же можно сказать и об анатоме,
оставившем анатомирование.
Давно уже Везалий не задумывал новых сочинений, все реже писал
немногим оставшимся друзьям. Новости приходили к нему редко и с большим
опозданием, книги чаще всего не доходили вообще. Везти книги в Испанию -
чистое безумие, здесь, кроме утвержденного папой индекса запрещенных книг,
действует особый индекс инквизиции, а сверх того, всякий епископ вправе
составить собственный список недозволенных сочинений. Даже невинные
"Медицинские парадоксы" Леонарда Фукса запрещены к ввозу в королевство на
том основании, что двадцать лет назад за этот трактат публично заступился
хороший приятель Андрея - Мишель Вильнев, оказавшийся большим недругом
католического благочиния.
Но и немногие дошедшие вести говорили, что новая анатомия больше не
нуждается в ежедневной опеке и сама может защитить себя. Везалий
единственно мог молчать в ответ на нападки Сильвиуса, зато никому не
ведомый Ренат Генер из далекой Швабии, которого клятва Гиппократа не
обязывала быть почтительным по отношению к парижскому профессору,
опубликовал апологию в защиту Везалия и жестоко порицал Сильвиуса, обещая
ему бесчестие в глазах потомков.
От Андрея отвернулись ученики, зато славный муж Габриэль Фаллопий,
занявший после Колумба падуанскую кафедру, объявил себя учеником и
последователем Везалия, хотя ни разу в жизни не встречался со своим
названным учителем.
Порой Андрею казалось, что он на самом деле уже умер, и просто
благосклонная судьба дает ему возможность бросить взгляд на землю из ада,
где он мучается, и узнать судьбу своих дел.
Это было тем проще представить, что большинство друзей и недругов
Везалия окончили земной путь. Умер ученик Тициана Стефан Калькар -
художник с верным глазом и твердой рукой, прославивший "Семь книг" своими
рисунками и сам прославленный ими. Отправился на поиски "великого быть
может" веселый и горький мудрец Франсуа Рабле, а несколькими месяцами
спустя яростный Кальвин предал огню Мигеля Сервета.
Только теперь Андрей узнал настоящее имя того, кого он привык
называть запросто Мишелем.
Сервет, проявлявший доблесть лишь на бумаге, перед смертью победил
природную робость и умер гордо, не поступившись и малым из того, что
исповедовал. Напрасно подосланный Кальвином де Форель кричал, размахивая
пергаментным листом:
- Вот отречение! Подпиши - и костер раскидают!
Но с вершины эшафота слышалось:
- Дайте его сюда! Пусть оно сгорит со мной!
Мигель погиб, оставшись загадочным, словно сфинкс. Этот человек мог
так много, а сделал менее других.
В том же году тихо скончался в родной Вероне Джироламо Фракасторо,
всеми почитаемый и никем не понятый. Траурным выдался для медицины год
тысяча пятьсот пятьдесят третий.
Вслед за друзьями начали уходить и враги.
Якоб Сильвиус, так и не примирившийся с мятежным учеником, перешел
Стикс вброд, чтобы сохранить лишний обол, не отдавать его алчному Харону.
Ругатель Колумб, громогласно обещавший издать курс анатомии, в
котором он докажет, что все сделанное Андреем, украдено у Колумба, а также
удивит мир множеством новых открытий, умер от чумы, так и не опубликовав
ни единой строки. И уже из-за гроба сказал он последнее слово, сильно
смутившее Андрея. Наследники Колумба выпустили в свет книгу "Об анатомии"
- жалкую пародию на труд Везалия, книжонку, полную мелкого воровства и
бессильной клеветы. Лишь одно место поразило Андрея - где Колумб писал о
роли сердца и легких. Видно было, что это и есть то, ради чего написана
книга, менялся даже самый тон автора, слова звенели, словно были оттиснуты
не на бумаге, а на меди. Неужели Реальд Колумб, на которого Андрей даже
злиться не мог, для которого не находилось иного названия, кроме скучного
слова "посредственность", сумел сделать такое? Ведь это то, чем собирался
заняться Андрей в далеком сорок третьем году: от вопроса, как устроено
тело человека, перейти к вопросу - как оно живет и работает.
Первым желанием Андрея после прочтения книги было проверить
утверждения Колумба. Но для того нужны вскрытия, а в Испании, под
неусыпным надзором инквизиции нельзя даже коснуться сухого черепа, не
навлекши на себя рокового подозрения.
Но теперь он сумеет удовлетворить свое любопытство, если, конечно,
разговор с секретарем не окажется пустой болтовней, неизвестно зачем
начатой. Но, как бы то ни было, шанс упускать нельзя.
Андрей достал баул с хирургическим набором, обтер с него пыль,
раскрыл и начал приводить в порядок потемневшие от долгого неупотребления
инструменты.
В Мадриде не нашлось помещения, подходящего для публичных вскрытий.
За неимением лучшего, выбор пал на аудиторию Католической коллегии. Толпа
босоногих монахов перенесла тело из госпиталя францисканцев в округлый зал
коллегии. Внешне он был похож на анатомический театр Парижского
университета, где тридцать лет назад Андрей проводил одно из первых
вскрытий.
С испанского дворянина начался его путь в анатомию, испанским
дворянином он заканчивается.
Монахи, заполонившие все места, нестройно тянули заупокойные молитвы.
Собрались мирские чины: доктора Якоб Оливарес и Григорий Лопец,
королевские медики и консультанты, пришли впервые в жизни взглянуть на
таинства анатомии. Появился молодой герцог де Кордона, еще несколько
придворных. Судья мадридской судебной палаты лиценциат Гудиэль объявил
указ о разрешении вскрытия и дал знак Везалию.
Когда Везалий провел первый разрез, по толпе прошел стон, монахи
закрестились, многие в ужасе воздели руки, прикрывая глаза широкими
рукавами ряс. С каждой секундой Везалию становилось яснее, что перед ним
разыгрывается заранее задуманный и хорошо поставленный спектакль. Ну и
пусть, лишь бы его не остановили, прежде чем он изучит ход сосудов в
легких.
"Лицемеры! - с холодным отчаянием думал Везалий, - когда палач
затягивает гарроту на шее живого человека, вы не отводите глаз, считая это
поучительным зрелищем, а сейчас ваши чувства оскорблены!.."
- Вы видите перед собой мышцы грудной клетки, - сказал он вслух, - из
которых первые...
- Домине, - перебил его Лопец, - нам бы хотелось в первую очередь
увидеть внутренние органы и особенно сердце, являющееся вместилищем души,
как то полагают многие учителя и среди них блистательный Маймонид.
"Причем здесь Маймонид? - подумал Везалий. - Маймонид не писал об
анатомии, он гигиенист. Или меня собираются обвинить в склонности к
арабским авторам? Так для этого достаточно взять мои "Парафразы" к Разесу.
И, кстати, как этот болван собирается увидеть сердце "прежде всего"?
Везалий молча, не давая никаких пояснений, отпрепарировал мышцы и
лишь после этого сказал:
- Грудная клетка образована ребрами, являющимися как бы крепостью для
жизненно важных органов.
- Как это поучительно! - воскликнул кто-то из монашествующей братии,
судя по виду, ученый проповедник. - Расскажите нам о числе ребер, коих у
мужчин менее, нежели у женщин, ибо из одного ребра господь сотворил Адаму
супругу.
- Ребер и у мужчин, и у женщин с каждой стороны по двенадцати,
сомневающиеся могут подойти и пересчитать их. Ни грудная кость, ни
позвонки не имеют места для прикрепления лишнего ребра, так что мнение,
будто мужчины на одной из сторон лишены ребра, совершенно смешно, ведь
если Адам, по воле творца, и страдал подобным изъяном, то это вовсе не
значит, что и все его потомство должно быть кривобоким.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15