Меня по-прежнему била дрожь ужаса. Ведь во всем зале только я да еще одна живая душа знали правду, знали, что отправившая Уильяма на тот свет рука не была ни мужской, ни женской, но рукой жуткой бесполой твари!Мой взгляд то и дело задерживался на втором обладателе этой ужасной тайны. В то время как Элизабет оставалась хоть и бледной, но сдержанной,Виктор на глазах становился все более нервным; он то и дело вытирал лоб и губы носовым платком, прикрывал ладонью глаза, будто лишившись рассудка, упирался вдруг во что-то остановившимся взглядом.Что, если он встанет и расскажет то, о чем знает? Но что он может сказать такого, чему бы здесь поверили? Ведь чудовища больше никто не видел!При том умонастроении, какое царило в суде, история, которую ему придется рассказать, будет сразу же отвергнута. С таким же успехом и я мог бы встать и заявить: «Я хочу рассказать вам, что произошло на самом деле, поскольку это судебное разбирательство и затронутые им реальные проблемы станут однажды темой великого романа, а я, человек из будущего, живущий через двести лет после вас, в детстве читал его…»Абсурд! Но искушение вмешаться становилось тем не менее все сильнее, особенно когда я видел, что все оборачивается против ни в чем не повинной служанки.Виктор больше не мог этого вынести. После короткой внутренней борьбы он вскочил, протиснулся мимо брата и друзей и бросился вон из зала суда. .Встала и Элизабет, маленькая властная фигурка; нерешительно протянув руку, она наблюдала, как он уходит. Слушание дела шло своим чередом.Когда было сказано все, что могло быть сказано, судья вкратце подытожил дело, были подсчитаны бюллетени и торжественно оглашен приговор. ЖюстинаМориц была признана виновной в убийстве Уильяма Франкенштейна и приговорена к повешению в течение ближайших двух дней. 5 Возможно, эта фраза не очень здесь уместна, но нельзя было терять времени. Я обвязал автомобиль брезентом и заплатил крестьянину с лошадью, чтобы он отбуксировал его по улицам города и за его пределы через ворота Пленпале. К счастью, добропорядочным гражданам Женевы в данных обстоятельствах и без этого было о чем подумать.Я знал, что было одно и только одно место — и только один человек, к которому я мог обратиться за помощью!Расплатившись с крестьянином, я завел автомобиль, мой последний форпост иного столетия, и поехал по дороге, которая вела к озеру. Мне почти не было дела, увидит ли меня кто-нибудь. Мое высшее "я" находилось при исполнении донкихотских обязанностей!Дон Кихот или нет, на самом деле я не представлял, куда направляюсь.Или, точнее, представлял, но весьма смутно. Гораздо четче вырисовывались в моем мозгу сменявшие друг друга образы — дрожащего, словно в лихорадке, Виктора, светловолосой, прекрасной, сдержанной Элизабет, тщетно пытающейся вымолить себе жизнь перед целым залом жаждущих ее крови людей Жюстины; наконец, изготовленной Франкенштейном твари — гигантской фигуры без лица, сеющей страх и кое-что похуже страха всюду, где она появляется. Хотя я и знал, сколь стремительно она движется, в мозгу моем сохранилась только серия неподвижных изображений, выхваченных среди дождя вспышками молнии. Это был враг всего мира, а мир о нем даже и не подозревал! Что за безумцем был Франкенштейн, создав подобное отродье и надеясь сохранить его существование в тайне!Я попытался припомнить подробности жуткой истории Франкенштейна. Как бы он повел себя, если бы знал, что его судьбе предстоит стать предметом литературы, послужить наглядным уроком, позорным именем для грядущих поколений? К сожалению, со времен детства я не перечитывал романа Мэри Шелли, и мои воспоминания о нем были сильно засорены травестийными поделками, которые мне довелось видеть во всех возможных четырехмерных проявлениях — в кино, по телевидению, по круговидению.Тут я сообразил, что подъехал как раз к тому месту, где высадился вчера на берег из лодки. Неподалеку был убит Уильям. Я остановил машину.В Фелдере имелся бинокль. Не забыл я и о турели с пулеметом на крыше.Мысль о том, что в мое время подобное вооружение было обязательным для каждого, кому по рангу подобало иметь личную машину, напомнила мне, что, если оставить в стороне войны Наполеона, я находился нынче во времени, в котором безопасность и святость личности считались гарантированными. Если ты прочтешь это, Мина, ты, без сомнения, поймешь, что было у меня на уме; как бы сверхъестественно быстро ни передвигалось Франкенштейново порождение, турельный пулемет его остановит.В бинокль я разыскал путь, которым шел вчера, преследуя Виктора.Как я почти и ожидал, Виктор вернулся к месту убийства своего младшего брата. Не сомневаюсь, из-под давления суда он сбежал прямо сюда. Мне было не очень хорошо его видно; он замер в неподвижности позади деревьев. Хотя я настороженно обшарил взглядом местность вокруг него, никаких признаков чудовища обнаружить мне не удалось.Заперев машину, я полез в гору.До тех пор я всячески уклонялся от главного вопроса. Теперь от него было уже не отвертеться. Цепочка случайностей, приведших меня в прошлое, была достаточно реальна. Все мое существо смирилось с фактом, что я, по крайней мере 6 каком-то смысле, нахожусь в Швейцарии, в мае 1816 года.Но Франкенштейн? Он же вымышленный персонаж, миф, не так ли? Никоим образом не удавалось мне придумать, как он мог бы существовать. Тот факт, что я был там, где я был, казался крайне маловероятным, но это ничуть не делало более правдоподобным существование здесь Франкенштейна. Тем не менее я должен был с этим смириться, хотя и считал, что его существование не поддается объяснению. Я готов был столкнуться с ним лицом к лицу, и однако же мой опыт твердил мне, что он… у меня нет подходящих слов… что он — в другой плоскости реальности.Наконец я взобрался достаточно высоко. Внизу раскинулось озеро, откуда-то доносилось монотонное позвякивание коровьих колокольчиков. Мирное местечко, но ассоциации наполняли его глубокой меланхолией. Ничего задорного и радостного не было в нежной весенней листве деревьев.Франкенштейн расхаживал теперь взад и вперед, что-то про себя бормоча.За моим колебанием, шагнуть ли дальше, крылся вопрос: а что, если наша встреча вскроет, что нереален скорее я?.. Когда я совсем уже собрался двинуться вперед, меня вдруг окутало целое облако сомнений. Внезапно обнажилась непрочная паутина человеческого восприятия. Я очутился снаружи и увидел самого себя — несчастное существо, чья энергия основывалась на хлипкой совокупности предположений, сама личность которого была лишь удачной и рискованной — связью химических веществ и случайностей.— Кто здесь? Выйди, если ты все еще бродишь тут, проклятый!Должно быть, я нечаянно издал какой-то звук. Виктор смотрел прямо на меня. На его бледном искаженном лице я не заметил никаких признаков страха.Я шагнул вперед.— Кто вы такой, и что вам от меня нужно? Вы из суда?— Месье Франкенштейн, меня зовут Боденленд, Джозеф Боденленд. Мы встретились вчера в отеле. Приношу свои извинения, что потревожил вас.— Пустое, если у вас есть новости. Приговор уже объявлен?— Да!.. — К этому моменту я уже вполне оправился. — Жюстину осудили на смерть. Из-за вашего молчания приговор был неизбежен.— Что вы знаете о моих делах? Кто прислал вас сюда?— Я здесь сам по себе. И я не слишком знаком с вашими делами — кроме одного решающего момента, о котором, похоже, больше никто не знает, — главной тайны вашей жизни!Он все еще стоял прямо передо мной, чуть ли не сжав кулаки, но тут отступил на шаг.— Вы что, еще один призрак, посланный мучить меня? Плод моего воображения?— Вы больны, приятель! Из-за вашей болезни готовится к смерти невинная девушка, а ваша пригожая Элизабет, чего доброго, окажется ввергнута в невзгоды.— Кто бы или что бы вы ни были, говорите вы правду. Да, я — несчастный негодяй, я покинул родной очаг и отвернулся от отчего дома, чтобы искать в неведомых землях небывалые истины. Слишком, слишком велика моя ответственность!— Тогда вы должны переложить часть ее на других. Пойдите к синдикамЖеневы и покайтесь в своей вине. Они тогда сделают все возможное, лишь бы исправить причиненное зло; по крайней мере, они смогут освободить Жюстину.Бесполезно приходить сюда и упиваться своими грехами!До этого он ломал себе руки. Теперь же сердито поднял на меня глаза,— Кто вы такой, чтобы обвинять меня в этом? Упиваться, говорите вы!Что вам ведомо о моих внутренних терзаниях? Стократ усугубленных благородством надежд, которые когда-то я питал, желанием отвоевать у матери-Природы глубочайшие ее секреты, сколь бы ни был темен путь, который мне пришлось бы проторить. Разве заботился я о себе? Всем для меня была истина! Я хотел улучшить мир, передать в руки человека силы, дотоле приписываемые лицемерно сочувствующему вымышленному Богу! Ложем служили мне гробы и склепы — лишь бы суметь зажечь новый Прометеев огонь! Кто достигал когда-либо того, чего достиг я? И вы говорите о моих грехах?— А почему нет? Разве ваши устремления сами по себе не греховны? Вы же признаете свою вину, не так ли?Его необузданность приугасла. Почти задумчиво он произнес:— Поскольку я атеист и не верю в Бога, не верю я и в грех — в том смысле, который вкладываете в это слово вы. Не верю я и в то, что страсть к открытиям может оказаться причиной стыда. Но в вину я верю, о да! Подчас я думаю, что вина — это постоянное мое состояние, а возможно, в тайниках сердца, и всех остальных людей тоже. Быть может, религии были изобретены для того, чтобы избавить нас от этого состояния. Вина, а не возраст или непонимание, покрывает морщинами щеки, разлучает друзей и любовников. Но почему должно быть это состояние? Откуда оно берется? Детище ли оно современности? Отныне и впредь всем ли нашим потомкам не избыть вины? Ведь от поколения к поколению растет мощь человека. Столь многого мы достигли, но насколько большего достигнуть еще предстоит. Всегда ли должно нести в себе свершение червоточину вины? Или, может, вина изначально была условием человеческого существования, с первых дней мира, еще до того, как по всей Вселенной прокатилось, словно долгая дремота, время. Возможно, это имеет отношение к природе зачатия человека, к похотливому сближению мужчины с женщиной,— Почему вы так полагаете? — перебил его я.— Потому что в момент напряженного наслаждения, даруемого нам зачатием, люди сбрасывают с себя прочь свою человечность и уподобляются животным — безмозглым, слюнявым, сопящим, хрюкающим, спаривающимся… Моему новому творению суждено всего этого избегнуть. Ничего животного, никакой вины…Он прикрыл рукой глаза и лоб.— У вас весьма своеобразные взгляды, вряд ли человечество столь уж отвратительно, — сказал я. — Может быть, поэтому вы и не собираетесь ничего предпринять, чтобы спасти Жюстину?— Я не могу пойти к синдикам. Не могу!— Скажите хотя бы женщине, которая вас любит. Вы должны доверять друг другу!— Сказать Элизабет? Я умру со стыда! Я не доверился даже Анри, а ведь он учился вместе со мной в Инголыптадте, когда я начинал свои эксперименты!Нет, то, что я сделал, я должен сам и уничтожить. А теперь оставьте меня, кто или что бы вы ни были. Я сказал вам, Боденленд, то, чего не говорил никому, храните же это надежно, как могила. Я до крайности взвинчен, иначе бы я так не говорил. Отныне я буду вооружен — поостерегитесь поддаться искушению и злоупотребить моим доверием. А теперь, умоляю, оставьте меня.— Отлично. Если вы не доверяете никому другому, тогда вы знаете, как вам надлежит поступить.— Оставьте меня, прошу вас! Вы ничего не знаете о моих проблемах!Постойте, вы не могли бы выполнить одно мое поручение?— Не знаю!Он выглядел несколько смущенным.— По достаточно веским причинам, не знаю, в состоянии ли вы их понять, я хочу остаться здесь, в глуши, вдали от тех, на кого мог бы непредумышленно навлечь невзгоды и погибель. Передайте, прошу вас, в качестве объяснения пару слов моей нареченной, Элизабет Лавенца.Все его движения дышали нетерпением. Не дожидаясь моего согласия, он вытащил из-под плаща письменные принадлежности; успел я там заметить и несколько тетрадей. Из одной из них он вырвал страницу. Отвернувшись, он прислонился к скале и нацарапал пару-другую фраз — с видом человека, подписывающего себе смертный приговор, подумал я.— Вот! — Он сложил листок. — Могу я надеяться, что вы не станете это читать?— Вне всякого сомнения. Я колебался, но он отвернулся. В мыслях он уже был где-то далеко. 6 В дом Франкенштейнов я отправился пешком. Это оказалось довольно внушительное строение, возведенное на одной из центральных улиц Женевы и выходящее на Рону. Я спросил, нельзя ли перемолвиться парой слов с госпожой Лавенца; слуга проводил меня в гостиную и попросил подождать. Быть тут!Виктор, конечно же, был прав, дивясь, что же я такое. Я и сам уже этого не знал. Моя подлинная личность становилась все более и более разреженной. Вне всякого сомнения, в духе нашего века было бы сказать, что я претерпеваю временной шок; поскольку наша личность во многом построена и поддерживаема окружающей нас средой и условностями, этой средой и обществом нам навязываемыми, стоит только выбить эту опору — и сразу же личности начинает угрожать растворение. Теперь, когда я действительно находился в доме Виктора Франкенштейна, я чувствовал себя всего-навсего персонажем фантастического фильма. Довольно приятное ощущение. Обстановка гостиной была светлой и изящной. Откуда-то доносились голоса; я оглядывался по сторонам, изучая портреты, присматриваясь к инкрустации столов и стульев, чинными рядами выстроившихся вдоль стен. Казалось, комнату заливал какой-то особенный свет, превращая все вокруг именно в этот дом и никакой другой!Я подошел к окну, чтобы получше разглядеть портрет матери Виктора.Высокие многостворчатые окна во всю стену были распахнуты в боковой садик, который пересекали чистенькие симметричные дорожки. Я услышал, как где-то надо мной женский голос резко произнес:— Пожалуйста, не упоминайте более об этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24