— Надеюсь добраться до вас завтра в десять тридцать утра по вашему времени, хотя вполне возможно, что рейс отложат. Вы не могли бы вкратце рассказать, как исчез мой муж?— Конечно. Временной сдвиг произошел в шесть сорок утра. Он разбудил и меня, и мистера Боденленда, но дети от него не проснулись. Когда я встретила мистера Боденленда в холле, он сказал мне: «Справа за домом озеро и горы…»Я уже видела все это из окна своей спальни. Снежные вершины гор, вьющуюся по берегу озера дорогу, карету, которую тащила по дороге пара лошадей…— И мой муж отправился туда в одиночку?— Он настоял, чтобы я осталась в доме. Я прошла в гостиную и увидела, как он выезжает из гаража на Фелдере. Он направился прямо в только что открывшийся проcтop. Дороги там не было, просто что-то вроде пастбища, и ехал он очень медленно. Потом исчез за деревьями — наверное, это был лес.Мне стало не по себе.— Вы не могли убедить его остаться дома?— Он твердо решил отправиться туда, миссис Боденленд. Мне кажется, он ожидал, что этот временной сдвиг продлится примерно столько же, как и предыдущий — около полутора суток. Возможно, он собирался только доехать до озера и узнать, где оно находится, — это место смотрелось куда как приятнее, чем предыдущая свалка, откуда нас разглядывал детина на лошади. Я пошла сварить себе кофе и как раз возвращалась — я переступила порог гостиной — как вдруг — бум! — временной сдвиг исчез, просто взял да исчез, и все стало как раньше. Я выбежала из дома и стала звать вашего мужа, но все было без толку.— Двадцать пять минут, вы говорите?— Да. Я вернулась в дом и позвонила в полицию, а потом отправила вам депешу. Тони и Полл были просто вне себя, когда проснулись. Они плакали и звали вас и свою мамочку весь день напролет.— Передайте им, что я уже на пути домой. И пожалуйста, не выпускайте их на улицу. Вы, вероятно, уже слышали — общественный порядок рушится. Мир просто сходит с ума. Запрограммируйте роботов на защиту. ЧАСТЬ ВТОРАЯ 1 Записанный на пленку дневник Джозефа Боденленда
Чтобы не поддаться безумию, надо все записать. К счастью, от старых привычек не так-то легко избавиться, и мой диктофон как обычно валялся в машине среди прочего барахла. Начну с того момента, когда стало смеркаться.По жутким дорогам я кое-как умудрился подъехать к какому-то поселку или крохотному городку. Завидев вдалеке первые дома, я съехал с проселочной дороги и припарковал Фелдера позади нагромождения камней, где, как я надеялся, он не привлечет ничьих взоров и спокойно проведет всю ночь. Какие бы проблемы ни сулил мне город, я счел, что вызову меньший переполох, явившись туда пешком, а не на четырехколесном экипаже без единой лошади. Они тут явно ни о чем подобном и не слыхивали.Из съестного у меня была лишь шоколадка, которую Тони забыл в машине, да, чтобы запить ее, банка пива в холодильнике. Мои потребности в еде и постели превзошли все мои ожидания.Хотя я до сих пор и держался подальше от людей и населенных пунктов, я понимал, что очутился в довольно-таки населенной части земного шара. За день я заметил издали немало людей. Открывающийся вокруг ландшафт явно принадлежал к альпийскому типу — с просторными зелеными долинами, над которыми возвышались горные пики. Вдалеке они становились все выше, и их венчали снежные шапки. На дне долин журчали пенистые потоки, вились дороги и тропы, то тут, то там возвышались живописные городки из сбившихся в кучу симпатичных деревянных домов. Над каждым городом высился шпиль местной церквушки; каждый час трезвонили на них церковные колокола, и их ясный звук повисал над долинами в прозрачном воздухе. Весенние цветы усыпали горные склоны. Среди высоких трав паслись коровы с чопорными колокольцами на шее, позвякивающими при каждом их движении. А над ними, на высокогорных лугах, лепились крохотные деревянные хижины.Короче, местность тешила глаз и успокаивала душу. В Техасе, само собой разумеется, ни на что подобное не наткнешься — по крайней мере на миллион лет в обе стороны. Ну конечно же, это смотрелось точь-в-точь как Швейцария.Я хорошо знаю Швейцарию — или, по крайней мере, знал ее в свое время.Годы, проведенные в американском посольстве в Брюсселе, не прошли для меня даром. Я научился бегло говорить по-французски и по-немецки, а все свободное от службы время, которого я старался выкроить как можно больше, провел в путешествиях по Европе. Любимой моей страной стала Швейцария.Кончилось тем, что я купил шале неподалеку от Интерлакена.Итак, я направился в городок. Табличка на его окраине поведала мне, что зовется он Сешероном, а также сообщила расписание месс. Нависающие прямо над улицей балконы, у каждой стены — аккуратные, словно на картинке, поленницы дров. Богатое благоухание навоза и дыма от сгорающего дерева пикантно щекотало мои пресыщенные ноздри. А вот и порядочных размеров постоялый двор, старомодными буквами возвещающий, что зовется он отель «Дежан». Снаружи он был изукрашен изящными рожками серны и развесистыми оленьими рогами.И тут я вздрогнул — надо же, прямо у низких дверей двое мужчин сгружали с телеги самую настоящую медвежью тушу! Я никогда раньше не видел ничего подобного. Вдобавок выяснилось, что я понимаю разговор этих людей; хотя их акцент и звучал для меня странновато, сам французский оказался вполне понятным.Я вошел в светлую и уютную комнату с низким потолком, освещаемую керосиновыми лампами, и ко мне с приветствием обратился хозяин. Он засыпал меня подозрительными вопросами и в конце концов показал, похоже, самую захудалую комнату во всем доме — над кухней, с окном на курятник. Для меня это не имело значения. Служанка принесла наверх воды, я умылся и прилег отдохнуть немного перед обедом. Я заснул.Проснувшись, я понял, что не имею ни малейшего представления о том, который сейчас час. Временной сдвиг нарушил все мои биологические циклы. Я знал лишь одно: на улице темно, и темнота эта сгустилась отнюдь не сию минуту. Я лежал, захлестнутый своего рода изумлением, вслушиваясь в богатейший мир звуков вокруг меня. Просторное деревянное шале пело и скрипело, словно галеон, несущийся под всеми парусами. Мне были слышны и голоса дерева, и людские голоса; откуда-то долетали обрывки музыки и песен.Где-то позвякивали колокольчиками коровы, должно быть, их загоняли на ночь в стойла. А до чего изумителен оказался мир запахов! Пожалуй, главной моей мыслью было: Джо Боденленд, ты таки удрал из двадцать первого века!Сон что-то во мне изменил. Днем я был на грани отчаяния. Оглянувшись из-за руля Фелдера на ранчо, я обнаружил, что оно исчезло. А я и покинул-то его от силы минут двадцать тому назад! В полной панике я развернул машину и поехал обратно, туда, где раньше стоял наш дом. Место это я определил абсолютно точно, потому что один из наших техасских кустов остался тут — и в нем застрял разноцветный мячик Тони. И ничего больше. Ранчо, дети — все провалилось обратно в свое нормальное время.Беспросветное отчаяние — и теперь вдруг полная эйфория!Я стал другим человеком, меня переполняли силы и возбуждение. Начало этому положили, похоже, слова, сказанные хозяином постоялого двора в ответ на мои оправдания за отсутствие багажа.— Генерал Бонапарт за многое должен ответить. Его снова благополучно убрали с дороги, но сколько добрых людей лишилось покоя и крова над головой!Он принял меня за одного из бездомных беженцев, жертв наполеоновских войн! Войны кончились ссылкой Наполеона на остров Св. Елены в 1815 году.Значит, дата определилась — вскоре после этого события.Ты думаешь, я мог снести подобное открытие спокойно? Мина, услышишь ли ты когда-нибудь эту пленку? Судя по всему, я стал первым в истории человеком, переместившимся во времени, хотя, конечно же, регулярные временные сдвиги превратят путешествия во времени в достаточно заурядное явление. Я вспомнил добрую старую подростковую классику— «Машину времени» Герберта Уэллса, но путешественник Уэллса отправился в будущее. Куда приятнее вернуться назад. Прошлое-то безопасно!Я вернулся по истории вспять! На меня что-то нашло. Поднявшись, я ощутил себя на удивление другим человеком. Точнее, изнутри я ощущал себя прежним осмотрительным Боденлендом, но власть надо мной вроде бы захватил новый, скорый на решения и предприимчивый человек. Я спустился вниз, чтобы заказать ужин.У огня, под часами с кукушкой, выпивали мужчины. Рядом стояли столы, два из них были свободны, а два заняты. За одним сидели мужчина и женщина с ребенком, с жадностью поглощавшие большущие куски мяса. За соседним, уткнувшись при свете свечи в какие-то бумаги, ужинал худой лицом, но элегантный мужчина в темном костюме.Обычно я, конечно же, сел бы за свободный стол. В новом своем расположении духа я направился к одинокому едоку и непринужденно сказал, выдвигая из-под стола стул:— Нельзя ли сесть за ваш стол? Я подумал было, что из-за моего акцента он не понял моих слов. Но тут он произнес:— Я же не могу запретить вам это, — и опять погрузился в свои бумаги.Я уселся. Ко мне подошла дочка хозяина и предложила на выбор форель и оленину. Я заказал форель и к ней белого вина. Она тут же вернулась с ледяным вином и булочками, под их хрустящей коричневой корочкой скрывался плотный, слабо пропеченный мякиш, я разламывал их и с жадностью поглощал, стараясь умерить свою прожорливость. Мое возбуждение было сродни опьянению — еще бы, я пробовал историческую пищу!— Могу я предложить вам бокал вина? — обратился я к соседу по столу.Рядом с ним стоял глиняный кувшин с водой.Он оторвался от чтения и принялся меня изучать.— Вы можете, сударь, его предложить, а я могу отказаться. Общественный договор санкционирует оба поступка!— Но мой поступок сулит быть более взаимовыгодным, чем ваш.Похоже, мой ответ ему понравился. Он кивнул, и я послал девушку еще за одним бокалом.Мой нерешительный компаньон сказал:— Могу ли я выпить за ваше здоровье, не пускаясь с вами в застольную беседу? Не сочтите меня невежей, быть может, извинением мне послужит то, что неучтивость моя проистекает единственно от горести.— Печально слышать об этом. Я имею в виду, что у вас есть причина горевать. Кое-кто предпочитает в такие минуты отвлечься.— Отвлечься? Всю свою жизнь я построил на презрении ко всему отвлекающему. В этом мире нужно так много сделать, столько узнать о нем…Он резко смолк, поднял в мою честь бокал и сделал из него глоток.До чего вкусным оказалось вино — быть может, только потому, что я втайне невольно смаковал тот факт, что осушенный мною бокал вина — настоящая древняя жемчужина — вызревал на лозе еще до Трафальгарской битвы!Я сказал:— Я старше вас, сударь (как легко это вежливое «сударь» слетело у меня с языка в качестве обращения!), и с годами открыл для себя одну истину — знание сплошь и рядом приводит к куда менее приятному состоянию духа, нежели простое неведение!На это он отрывисто рассмеялся.— Точку зрения какового вы, на мой взгляд, и высказываете. Тем не менее вы, как я погляжу, человек культурный и к тому же иностранец. Почему вы остановились в Сешероне и лишаете себя удовольствий, которые сулитЖенева?— Мне нравится жить скромно. — А я должен был бы находиться сейчас в Женеве… Но я прибыл слишком поздно, когда солнце уже село, и обнаружил, что городские ворота закрыты, черт бы их побрал. Иначе я бы уже был в отцовском доме…И вновь он резко смолк. Он нахмурился и уставился на рисунок древесины, из которой была сделана столешница. Меня подмывало задать ему пару-другую вопросов, но я поостерегся выдать свое полное незнание местных реалий.Девушка принесла мне суп, а затем и форель — самую свежую и отменную, какую я только когда-либо пробовал, хотя поданная на гарнир картошка была не так уж хороша. «Нет холодильников, — подумал я, — и нигде не найдешь ни единой консервной банки!» Меня настиг шок. Культурный шок. Временной шок.Мой собеседник воспользовался этим, чтобы зарыться в свои бумаги.Посему я вслушивался в разговоры постояльцев вокруг меня, надеясь выловить из них крупицу-другую злободневной информации. Уж не о последствиях ли наполеоновских войн разглагольствовали они? Или они рассуждали о растущей индустриализации? О первом пересекшем Атлантику пароходе? О Вальтере Скотте, лорде Байроне, Гете, Меттернихе? О работорговле или Венском конгрессе? (Список тем, которые казались мне животрепещущими!) Не обмолвились ли они словечком в адрес юной и доблестной американской нации по другую сторону Атлантики?Нет.Они обсуждали последнюю сенсацию — какое-то гнусное убийство — и женщину, служанку, которую должны были назавтра судить за него в Женеве! Я бы повздыхал об ограниченности человеческой природы, если бы не великолепие моей форели и вина, которым я ее запивал.Наконец, отложив нож и вилку, я поймал мрачный взгляд соседа по столу и рискнул заговорить с ним:— Полагаю, завтра вы окажетесь в Женеве вовремя, чтобы увидеть, как предстанет перед лицом правосудия эта недостойная женщина?Лицо его прорезали жесткие морщины, глаза загорелись гневом. Отложив бумаги, он тихо произнес:— Правосудие, сказали вы? Что вам известно об этом деле, почему вы заранее считаете эту барышню виновной? Почему вы ждете не дождетесь, чтобы ее повесили? Какой вред причинила она вам — или любой другой живой душе, если на то пошло?— Прошу меня извинить, насколько я понимаю, вы знаете барышню лично.Но он уже потупил взор и потерял ко мне всякий интерес. Откинувшись на спинку стула, он, казалось, стал жертвой какого-то внутреннего конфликта.— Вокруг нее разлита чистейшая невинность. Безмерная вина ложится всей тяжестью на плечи…Яне расслышал последних слов, быть может, он сказал: «…других».Я встал, пожелал ему доброго вечера и вышел на улицу постоять на дороге, наслаждаясь ночными ароматами и зрелищем луны. Да, я стоял посреди дороги и упивался своей безнаказанностью — здесь можно было совершенно не опасаться, что тебя собьет машина!Плеск струящейся воды побудил меня взойти на мост. Затаившись там в тени, я смотрел, как выходит на улицу та парочка с ребенком, которая ужинала рядом со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24