Ксения испекла мчади — кукурузную лепешку — и сварила лобио. Возле кровати Элисабед Иона поставил маленький столик, накрыл его салфеткой и, когда Ксения внесла дымящуюся миску, потирая руки, сказал:
— Ох-ох-ох, как мы сейчас поедим!
Ему казалось, что таким образом он делает шаг к примирению. Он сел на кровать, отломил кусок от горячей лепешки, подул на пальцы, чтобы показать, какая она горячая, и тут встретил взгляд жены, полный такой неприкрытой ненависти, что кусок застрял- у него в горле. Он отставил тарелку и вышел на кухню. Нарез некоторое время Ксения вынесла ему поесть.
— Спасибо, Ксения, не знаю, как тебя благодарить,— с жалкой улыбкой пробормотал Иона.
— Убить вас, мужиков, мало! — с достоинством ответила Ксения и вернулась к Элисабед.
Иона так и остался стоять с тарелкой в руках. Есть он не мог, поставил тарелку на стол и тихонько вышел.
Шел дождь. Но Иона заметил это только после того, как сосед крикнул ему из окна, что он совсем вымок. Тогда Иона опять улыбнулся покорно и униженно, вытер мокрое лицо ладонями и пошел в город.
В духанчике подле цирка он выпил кислого вина из литровой банки и окончательно пришел в себя. В духане было полно народу. Какой-то моряк сидел на полу, а его дружок шумно и безуспешно пытался его поднять. Острый аромат камфарных деревьев, растворенный в чистом морском воздухе, сообщал телу ловкость и невесомость. «Подняться бы в небо и повиснуть там, как аэростат, в одиночестве,— подумал Иона.— А впрочем... Разве я и здесь не одинок?» Он остановился, испуганный собственным кощунством: «Господи, не слушай меня, дурака. У меня такой сын, а я на одиночество жалуюсь!»
Кто знает: сколько людей умирает ежедневно? Нет, все равно, пока на потеряешь кого-нибудь из близких, не почувствуешь, что такое смерть. За это и не любят меня, что я глупости болтаю. А что им за дело, я ведь сам с собой разговариваю, никому не мешаю. Бедная Элисабед! Й чего она убивается? За двадцать лет могла бы понять, что за муж у нее. Правда, иногда он думает одно, а говорит другое. Но разве он виноват, если у него почему-то так получается?
Иона и сам не заметил, как очутился возле дома Силована. Силован уже поужинал, на тарелке оставался только кусок мчади.
— Где ты так промок, Иона? — Силован придвинул гостю стул. Иона, наморщив лоб, мучительно пытался вспомнить, зачем он сюда пришел. Силован терпеливо ждал, когда Иона объяснит причину столь позднего визита. В такой час люди не ходят в гости просто так. Но Иона молчал, и тогда хозяин осторожно спросил:
— Что слышно от Вахтанга?.
— Ничего,— вздохнул Иона.
— Сколько времени прошло, как он уехал?
— Шесть месяцев.
Опять пауза. И снова Силован нарушил молчание:
— Ты слышал, Иполитэ скончался?,
— Какой Иполитэ?
— Чкуасели.
— Остался у него кто-нибудь?
— Никого,— Силован подошел к буфету.— Чем тебя угостить?..
— Я ничего не хочу, спасибо,
— Водочки выпьешь?
— Что ты, что ты! — замахал руками Иона.
— Как же тогда? — растерянно остановился Силован посреди своей тесной комнатушки.
— Да никак. Посижу немного и уйду.
— Сиди хоть до утра, как тебе не стыдно церемониться!
Силован поставил на стол жестянку с табаком, и оба принялись скручивать козью ножку. Это занятие немного рассеяло возникшую было неловкость.
— Хороший табак,— сказал Силован, затягиваясь.
— Хороший,— согласился Иона и посмотрел на горящий кончик самокрутки.— Хороший,— повторил он и, помолчав, сказал: — Почему человек так устроен, никак не пойму.
— Как? — спросил Силован в надежде, что сейчас выяснится, зачем пришел Иона.
— Да вот, сам не знаю, как...
- А-а,— разочарованно протянул хозяин.
— Вот, например...— Иона обвел глазами стол. Силоан догадался и подставил ему пепельницу.— Вот, м 1жем, Иполитэ помер и как будто ничего. А ведь я с детства его знал, каждый день на улице с ним встреча- дней Здоровались.
Смерть потеряла свою цену, Иона.
— Потеряла цену?
— Да. Сейчас умирают миллионы людей, и ничья смерть никого не удивляет.
— Но мы-то, мы почему не удивляемся, мы ведь еще живы! Или, может, и мы давно померли, только не знаем об этом?
— Выдумщик ты! — рассмеялся Силован:
— Нет, ты скажи мне, почему человек так устроен?
— Не понимаю, о чем ты?
— Я о том, что мы грызем, жрем друг друга.
— Война,— коротко ответил Силован»
— Я сейчас не о войне.
— Тогда о чем же?
— Не знаю,— Иона умолк.
— Чудак был покойный Иполитэ,— Силован улыбался своим мыслям.— Говорят, когда он женился, один, без жены, отправился в свадебное путешествие. Так, говорит, дешевле обойдется.
— Ну и что же? — заупрямился Иона.— Все равно он был таким же человеком, как все.
— Я шучу. Не сердись.
— Ты мне лучше назови человека, у которого бы не было недостатков.
— Таких не бывает.
— Вот именно! — обрадовался Иона.— Тогда почему же мы не даем житья друг другу?
— Что-то не пойму я тебя сегодня, Иона, выражайся яснее,— попросил Силован.
— Интересно, когда я умру, что обо мне скажут?
— Тебе рано об этом думать. Скоро война кончится, сын вернется, все будет хорошо.
— А я? Как же со мной будет?
— И с тобой будет все хорошо.
— Ты думаешь, кого-нибудь интересует судьба никому не известного человека? Кому-нибудь важно — хорошо ему или плохо? И вообще кто-нибудь разве знает, как следует жить человеку?
— Не поздно ли ты начал об этом думать? — Силован свернул еще одну папиросу и смачивал языком бумагу, чтоб не расклеивалась.
— Тебе хорошо,— сказал Иона.— Ты один.
— Не гневи бога,— нахмурился Силован.
— Потому ты и спокоен.— Иона помолчал и добавил совсем тихо: — Впрочем, я тоже один.
Они долго молчали. Потом Силован снова заговорил о покойнике:
— Рассказывают, что Иполитэ женился по сватовству. Невесту только на помолвке увидел. Она была очень полная, в теле, как говорится. Иполитэ будто бы спросил: «Это все мне?» — Силован засмеялся.
— Оставьте вы в покое этого несчастного Иполитэ! — распалился Иона, хотя сам понимал, что вовсе не на то сердится, что Силован потешается над умершим. Над Иполитэ и при жизни все потешались. В маленьком городе непременно бывает чудак, над которым все смеются. Один умрет, на его месте появится другой Иполитэ. Не в этом дело. Иону раздражало нежелание или неумение Силована проникнуть ему в душу и понять, как он страдает. Странно, почему мы всегда требуем от других того, чего не умеем сами?
Может, прав был Силован, когда говорил, что каждый отдельно взятый человек являет собой частичку мира — и всякую частицу, как двор или дом, сторожит верный пес эгоизма и никого внутрь не пускает. Нет. Если бы так все было, Иона не пришел бы сюда. Хотя кто знает, возможно, собака, стерегущая дом Силована, только потому не лает на гостя, что просто не замечает его?
Вскоре пришло сообщение о ранении Вахтанга. Глупая соседка привела вестника, только что прибывшего с фронта, прямо к Элисабед. Та тотчас потеряла сознание, и ее с трудом привели в себя. Первым чувством Ионы, когда он узнал, что сын ранен, была радость: «Как он, наверное, счастлив!» — подумал Иона, а вслух сказал:
— Спасибо тебе, господи!
Элисабед, услышав это, снова упала в обморок. Признаться, соседи тоже удивились: сын ранен, а отец бога благодарит.
Иона понимал, если он попытается объяснить всем этим людям свое состояние, получится примерно такая несуразица: я, мол, не зверь какой-нибудь, чтобы радоваться ранению сына. Но я знаю, что Вахтанг счастлив, потому и я за него счастлив.
Ксения только руками всплеснула:
— Ты не человек! — воскликнула она. — Ты — чудовище!
А через неделю пришла Медико Схиртладзе и сообщила, что выходит замуж; что делать, сказала Медико, у меня брат с сестрой на руках остались, кто их кормить будет!
Иона растерялся. Он привык, думая о сыне, непременно рядом с ним представлять Медико.
У Ионы язык не повернулся сказать ей, что Вахтанг ранен.
— Посоветуйте, что мне делать,— попросила Медико.
— Ты любишь этого человека? — наконец поднял голову Иона.
Медико не ответила.
— Что ж, девушка должна когда-нибудь выйти замуж,— вздохнул Иона.
— Нет! Я не могу! Я не пойду за него! — Медико плакала. И получилось, что Иона утешал ее и уговаривал:
— Ты должна согласиться, он поможет тебе брата с сестрой на ноги поставить.
«Что я наделал! — думал Иона после ухода Медико. — Уговорил выйти замуж девушку, которую любит мой сын! Разве я после этого человек?! Нет, конечно, Элисабед права, что меня презирает. И все правы, я один дурак. А с чего я взял, что Вахтанг любит Медико? Просто мне хочется, чтобы так было. Если бы Медико любила его, разве вышла бы она за другого? Кто знает. Может, она очень нуждается и у нее нет другого выхода. Все равно я ничем помочь не могу».
Через несколько дней опять пришла Медико и пригласила Иону на свадьбу. Никого, она сказала, не будет, но я прошу вас прийти, потому что хочу видеть на своей свадьбе хоть одного близкого человека.
Она считала его близким человеком! Иона согласился.
За столом и в самом деле было совсем немного народу. Жених с двумя дружками, какой-то старик в башлыке и школьная подруга Медико — Нино Хундадзе.
Иону встретили с почетом, жених усадил его рядом с собой. Иона даже смутился, хотя в глубине души такой встречей был польщен.
По голодным военным временам угощение было роскошное: винегрет, колбаса, ветчина, рыба под острым соусом.
Между тарелками стояли банки американских консервов. Вино, как сообщил жених, было из его родной деревни. Жених был высокий, полный, в синих галифе, хромовых сапогах и гимнастерке цвета хаки с накладными карманами. Лет ему было далеко за сорок, бритая голова его казалась отполированной, как биллиардный шар. Звали жениха Коция. Дружки жениха были одеты точно так же, как он.
Медико сидела молча, поникнув головой, в цветастом крепдешиновом платье, обнажавшем по-детски тонкую шею.
Брата и сестру Медико, как двух ангелочков, усадили в старое глубокое кресло и сунули им по куску хачапури.
Иона сидел напротив зеркала. Выпив третий рог, он стал думать: где же остальные преподаватели? И сердце его наполнилось гордостью: значит, Медико особенно его уважает, раз изо всех педагогов его одного пригласила на свадьбу. Иона старался не смотреть на свое перекошенное отражение. Медико ласково улыбнулась Ионе, что придало ему необычайной смелости — он даже запеть попытался, но только закашлялся и виновато огляделся по сторонам. Когда тамада выпил за его здоровье, он встал, его стали усаживать: иначе, дескать, все мы будем стоять на ногах. Тамада говорил о нем долго и лестно, хотя было совершенно ясно, что слышал имя Ионы впервые. Потом слово взял жених. Спасибо, говорит, вам за то, что вы так прекрасно воспитали мою жену.
Иона слушал, а сам старался не смотреть на свое безобразное отражение, похожее на какое-то лупоглазое морское животное.
Отражение плавало в зеркале, сталкиваясь с огромным биллиардным шаром. Иона закрыл глаза, борясь с подступающей тошнотой. Голос Медико, предлагающей отведать сациви, вывел его из забытья. С непривычки он ничего не мог разглядеть. Головы подвыпивших гостей вылезали из голубого папиросного дыма, как будто из воды, Едва не задохнувшись, Иона закричал:
— Откройте окно! Душно!
Кто-то засмеялся, и от этого смеха дышать стало труднее, чем от табачного дыма. Иона попытался встать, но жених усадил его силой.
— Отпусти его, может, человеку приспичило,— крикнул жениху тамада, и все захохотали.
Иона почувствовал, как его душит гнев — на самого себя, на всех окружающих. А больше всего ненавидел он лоснящийся биллиардный шар, катающийся в зеркале.
— Оставьте меня! — громко сказал Иона, и все опять засмеялись.
«Зачем я сюда пришел?» — подумал Иона и посмотрел на Медико. Она улыбнулась ему, но под неприлично долгим и пристальным его взглядом потупилась.
— Давайте выпьем за здоровье наших героев, ушедших на фронт! — провозгласил тамада.
Иона только было расчувствовался, но тут жених прошептал ему на ухо:
— Если что понадобится, не стесняйся, заходи ко мне — не обижу, буханка хлеба для тебя всегда найдется.
Иона встал и, сопровождаемый удивленными взглядами, направился к выходу.
— Будет тебе, Иона,— окликнул его тамада. — Давай лучше споем!
Самое обидное, что когда Иона крикнул, обращаясь к Медико: «Как тебе не совестно, ведь мой сын любил тебя!» — все дружно расхохотались.
В ту ночь он не вернулся домой, но не потому, что чувствовал себя виноватым: просто еще раз не получилось так, как он хотел. Он ведь соловей. И можно ли обижаться, что люди не понимают его трелей?
На рассвете он заснул в маленьком скверике и увидел во сне, будто по главной улице Батуми едет санитарный поезд, а из вагона выглядывает Вахтанг. Иона бежит за поездом и кричит:
— Прости меня, я не виноват!
Но Вахтанг не слышит и смотрит совсем в другую сторону. Потом Иона увидел длинную, ярко освещенную улицу, по которой, взявшись за руки, шли Медико и Вахтанг. За ними бежал нищий в белых шерстяных носках...
Прошла еще одна неделя.
Элисабед совсем растаяла, лежала восковая, молчаливая, даже с Ксенией не разговаривала и не плакала. Просто смотрела в потолок.
Одних на рынок гнала нужда, других алчность. Многие приходили сюда за легкой наживой и, надо сказать, достигали своей цели. За буханку хлеба люди отдавали дорогие вещи.
Иона пристроился возле стены. Стоял, не разворачивая костюма, борясь с желанием все бросить и бежать
отсюда, куда глаза глядят. Покупатель все же нашелся, дал за костюм бязевый мешочек с сахарным песком. Иона сначала хотел проверить, не нафталин ли ему подсунули. Но устыдился своей подозрительности и стал пробираться к выходу, крепко прижимая мешок к груди. У рыночных ворот дорогу ему преградил заросший многодневной щетиной инвалид в солдатской грязной шинели. Широко расставив костыли, инвалид смотрел на Иону и улыбался, как знакомому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9