хотел облить соляркой, но она, замерзнув, не капала. Ругнувшись, Нуржан попытался зажечь тряпку без солярки, однако масленая грязная ткань чадила, трещала и не загоралась; помахали ею в воздухе — посыпались искры, и только.
Но звери снялись с места и чуть отступили. Опять сели в снег и уставились на людей.
— Ладно, к трактору все равно не подойдут,— стал успокаивать себя и других Бакытжан.— Боятся они запаха железа, акри...
— Черта с два! — перебил его Аманжан.— Они тебе и трактор слопают, когда голодные. Весной в черной степи, когда мы сеяли, волки у нас ведро автола сожрали.
— А что, устроим концерт для уважаемых гостей? — предложил Бакытжан.— Попробовать билеты им продать, заработаем, может, немного...
Й они с Нуржаном дружно затянули песню, глядя на зверей; и вдруг Бакытжан прервал пение воплем:
— Гляди, гляди! А они ближе пересаживаются! Ой-бай-ау! Мы пропали!
Аманжан, сначала сердито косившийся на друзей, под конец сам развеселился и, сняв рукавицу, взял ее в руку, словно стакан,— сделал вид, что наливает туда из бутылки,— и затем произнес тост.
— Дорогие граждане волки! Уважаемые гости,— проговорил он с важным видом.— Спасибо, что навести ли нас, не забыли молодых тружеников полей! Вы проявляете большую заботу о молодом поколении! Большой рахмат! Разве солнце взошло бы без ваших забот, уважаемые? Вот вы сидите, смотрите на меня, и есть у вас большое желание сожрать нас. Как нам не радоваться, дорогие, как не гордиться, если перед смертью нас навестили такие почетные гости? Ай, большой рахмат! Пью за вас, уважаемые!
А между тем на востоке, за снежными вершинами Кызылкиека, округлыми, как девичья грудь, разгоралась нежная заря, и небо стало светлее. Пока рассвет, поднимая все выше свой яркий полог, окончательно прогонял с небес ночную тьму, трое молодцов до хрипоты орали песни, развлекая голодных волков. И странными были слова той песни, которой трактористы завершили свой необычный концерт и встретили свет нового дня.
Н у р ж а н
Вот умру, в землю зароют меня, Не будет ли сыра земля?
Аманжан
Белый снег! Голодные волки! Оу-оу!
Бакытжан
Мать моя, спаси!
Твой сынок замерзает в степи.
Так они орали вразнобой до хрипоты, а после дружно затянули в три голоса:
Мы устали, устали,
Моченьки нет,
Лев, не прыгай напрасно
На лунный свег.
Не садись на коня,
Жигит,
Коли смутное время
Беду сулит.
Солнышко взошло!
И все с криком «ура» стали подбрасывать вверх шапки.
* * *
Первый утренний разговор начался, конечно же, с вопроса: «Что будем делать?» Все трое обошли холодный заиндевевший трактор, попинали его натруженные гусеницы.
— Поесть бы сейчас,— вздохнув, сказал Бакытжан, на что Аманжан, закуривая, ехидно заметил:
— Свинья хрюкала: жрать хочу, а ее зарезали... Нуржан стал наворачивать на проволоку замасленную тряпку, затем бросил.
— Чтобы завести трактор, нужно, наверное, куба два дровишек и три ведра кипятку,— вздохнув, сказал он.
— Ив ауле, рядом с домом, насилу заведешь его. А тут... Ох, засели мы, ребята,— по своему обыкновению заныл Бакытжан.
— Ладно, словами горю не поможешь,— мрачно оборвал его Аманжан.— Давайте лучше что-нибудь делать.
И он, сняв рукавицы, голыми ладонями обхватил медные трубки, по которым подавалось масло. Бакытжан, умевший раньше других примечать и плохое и хорошее, вдруг закричал:
— Эй, глядите! Тальник!
Посмотрели, куда он показывал,— и точно, на северном склоне горы, где они заночевали, торчали верхушки кустов, которых они вчера не заметили. Это были первые кустики, которые увидели они здесь, в Глубинном краю, заваленном снегом. Первые пятна темного среди ; утомительной, нескончаемой белизны. Уже сутки у парней не было и крошки во рту, намерзлись они и настрадались, а сейчас, увидев эти прутики, свидетельства чего-то живого, обрадовались чрезвычайно. И если бы заметили какого-нибудь зверька, то были бы счастливы, словно встретились с давно запропавшим родичем Сказать правду, даже ночные волки были дороги им среди проклятого однообразия снегов, в мертвом царстве лютого холода.
— Пошли, Баке,— сказал Аманжан, достав из трактора топор.— Хоть ползком, а доберемся до этих кустиков. Нарубим дров для костра.
— Из дому выезжали, были-трактористами — грудь колесом,— отвечал Бакытжан.— Потом в плен попали к Конкаю. А ночью концерт показывали волкам, артистами, значит, были. Теперь, видать, приходится быть альпинистами, акри.
— Погоди, парень, вот еще ночь здесь переночуем, так вовсе обезьянами станем,— заверил Аманжан, хлопая приятеля по широкой спине.
\ — А кем угодно, пожалуйста! — соглашался толстяк.— Все равно человеком быть тяжелее. 1 — О, так ты еще считаешь себя человеком? Тогда бери топор — и пошли. Человек должен что-нибудь делать! — провозгласил Аманжан и потянул за собой приятеля.
Бакытжану не хотелось лезть на гору, но деваться было некуда, пришлось идти. И они оба поползли по крутому склону вверх, по обдутому и оглаженному ветрами снегу, твердому, как железо. Нуржан посмотрел им вслед, пробормотал: «Бисмилла! Желаю удачи, товарищи»,— а сам вернулся к трактору, перевернул вверх дном всю кабину, подбирая необходимый для работы инструмент.
Между тем двое карабкались вверх, и Аманжан, продвигавшийся впереди, вырубал топором ступеньки, словно заправский альпинист, и сверху бросал Бакытжану веревку, за которую тот подтягивался и медленно взбирался к товарищу. Склон в этом месте был таким крутым и гладким, что подниматься приходилось с огромными усилиями, прилепившись всем телом к ледяной стене. Оба жигита вспотели, и наблюдавшему снизу Нуржану видно было, как над ними вьется пар. Вскоре Нуржан завозился с мотором и отвлекся от них — и вдруг заметил, как мимо него стремительно пронесся вниз какой-то большой темный ком. Не успел он сообразить, что это могло быть, как сверху загремело:
— Ух, чтоб тебя... олух, тетеря! Ну и валяйся теперь там, на дне оврага!
Оказалось, Бакытжан нечаянно выпустил из рук аркан, за который его подтягивали вверх, пошатнулся и плюхнулся в снег — и, как только его зад коснулся гладкого наста, парень мигом шмыгнул вниз, словно на салазках. Аманжан не стал даже смотреть, куда в конце концов улетел толстяк, и, выматерив его как следует, один полез к кустам. Лишь крикнул перед этим Нуржану:
— Оу, Нуреке! Не вздумай лезть за ним! Пускай сам выкарабкивается, олух.
И вскоре сверху донеслись частые удары топором. Аманжан добрался-таки до кустов. Нарубив большую охапку сучьев, он с дровами в руках заскользил вниз и мигом очутился в снежной яме, куда наметился еще сверху. Нуржан был поражен ловкостью и смелостью товарища. «Однако,— подумал он,— нет геройства без горячих голов».
Мерзлый сырой тальник не загорался; полили прутья соляркой — кое-как занялись вялым, чадящим пламенем. Костер был устроен позади трактора; в огонь поставили мятое ведро, наполнив его снегом. Но от костра больше было дыму, чем тепла.
— Ничего не получится,— огорченно сказал Аманжан.
— Давай разогреем еще солярки, обольем мой пиджак и запалим. Все равно у меня старый пиджак, не жалко,— предложил Нуржан.
— Надо еще взять у этого олуха безрукавку,— добавил Аманжан.— Она у него под пиджаком... Иначе все равно нам воды не вскипятить.
— Сперва надо его самого вытащить из оврага.
— Ничего, сам вылезет!
— А ну сходи помоги,— попросил Нуржан.— Не ждать же его, сидя на месте.
— Ладно, пойду, но только из-за его безрукавки. И Аманжан, взяв ломик, заскользил вниз по тому
пути, по которому скатился в овраг Бакытжан. Нуржан продолжал возиться с костром. И вдруг он услышал снизу яростные вопли, брань. Показались двое впереди Бакытжан, за ним, опираясь на дом, поднимался Аманжан. Выбравшись к трактору, он здоровенным подзатыльником свалил толстяка в снег.
— Гад! Вот, полюбуйся на него! — крикнул Аман-жан.— Я-то думаю, чего его нет и нет, а он там, подлюга, укрылся и потихоньку курт жрет!
Нуржан удивленно посмотрел на Бакытжана и только теперь заметил, что тот торопливо жует, набив чем-то рот.
— Стыдись,— нахмурившись, сказал ему Нуржан.— А если бы сейчас война была или голод? Эх ты... Волк, говорят, и тот сочувствует своему брату. А ты спрятал горсть курта в карман и думаешь, что один спасешься от беды?
— Нате, жрите, не завидуйте! — взвизгнул Бакытжан и, выхватив из кармана катышки Курта, бросил в снег.— И меня разорвите и сожрите! Ну, режьте на куски!
Никто не стал подбирать курт, разбросанный Бакыт-жаном.
— Ну-ка снимай безрукавку,— только и сказал ему Нуржан.
Толстяк молча стал раздеваться...
Растопив солярку, они облили ею пиджак и ватную безрукавку, подожгли — и наконец разгорелся жаркий огонь. Действия людей, похоже, обретали какой-то смысл. По лицам жигитов побежали живые отблески огня — словно кровь заиграла в этих осунувшихся лицах. Из разогретых медных трубок трактора закапало масло. Картер разогрелся. Вскипятив ведро талой воды, залили охладитель. Объятые наконец пламенем, пошли трещать ветки тальника. И солнце между тем поднялось высоко, и все вокруг озарилось ярким сиянием полудня. Снежные крошки сверкали, слепя глаза.
Бакытжан, стыдясь своего поступка и раскаявшись в душе, работал как одержимый Ему хотелось — хоть кровь из носу — усердной работой заслужить прощение. Наматывая сыромятный ремешок на заводной диск пускача, он дергал и дергал — пока наконец не затарахтел движок. Вслед за этим ухнул и загрохотал трактор, взревел, отчаянно выплевывая дым, словно давясь кашлем. Нуржан подбавил газу — и раздался громоподобный рев, словно прорвались долго сдерживаемые рыдания ожившего «ДТ»... Вскоре он перешел на ровное, обычное свое гудение, словно затянув привычную песню — и да здравствует жизнь! Да здравствует жизнь! Да здравствует!
Втроем быстро собрали инструменты, ведра, побросали все в кабину, вытащили из снежного балагана сиденье и спинку, водрузили на свои места, сами тоже вскочили в кабину.
Надлежало, спустившись к подножию горы, поехать в обход ее по лощине, с тем чтобы вернуться на свой след По принятому вчера решению, надо было вновь подняться на вершину, перевалить ее и спуститься к оторвавшимся саням... Но против такого действия вдруг выступил Аманжан.
— Пока живы, надо двигать к аулу,— решительно сказал он.— А ты как думаешь, жирный?
— Я... Как ты, так и, я,— отвечал, потупившись, Бакытжан.
— Ребята... людей стыдно,— возразил Нуржан.— Столько перенесли — и с полдороги возвращаться домой...
Аманжану стало смешно от рассудительности старшего тракториста.
— Пхи-хи-хи! — захихикал Аманжан. -— Вот стыдливый нашелся! Беда с тобой... А чего же они не стыдились, когда посылали нас к волкам в зубы? — крикнул он.— Не стыдились нас охмурять — каких только слов не наговорили, чтобы мы, дураки, поехали на свою погибель?! И мы еще должны стыдиться перед ними? Довольно слюнки распускать, сопли размазывать! — уже ревел он.— Едем назад, и точка! Пока солнце держится, успеем через перевал махнуть.
— Не спеши так, дорогой,— спокойно отвечал Нуржан.— Не ты один решаешь. Давайте проголосуем за и против. Предостереги, говорят, вовремя слепого, чтобы нечаянно ребенка не задавил...
— Ух! Прямо как в кино! — восхитился Аманжан и скрипнул зубами.— Может, собрание комсомольское проведем?
— И проведем! Собрание нашей совести!
— Вот что,— сказал Аманжан,— кончай трепаться, старшой. За эти двое суток я, понимаешь, совсем совесть потерял! А занять негде — ни у кого ее нет. Вот так-то.
Нуржан знал, что этот рослый, сильный парень был из тех, кто ни за что не отступится от своего и если заупрямится, то будет стоять на своем, хоть голову ему отрубай. Как^ самая твердая земля трескается от мороза, так и его может разорвать на части от пробудившегося негодования... И хоть не чужд ему дух товари щества и знает он чувство ответственности, но со вче
рашнего дня что-то изменилось в нем. . Может быть, повлияла на него встреча с жестоким стариком Кон-каем? Кто его знает...
Пар клубами вырывался изо рта парней, стоявших у заведенного трактора. Казалось, что душевное волнение распалило их и им стало жарко, но все трое, не замечая того, мелко дрожали от холода. Злые выкрики Аман-жана заставили двух его друзей призадуматься. Было что-то справедливое в его возмущении... но что делать? Если вернуться ни с чем домой, то как оправдаться? И в то же время как быть, если они едва не погибли ночью, промерзли до костей и двое суток уже ничего не ели...
И тут Нуржан опять услышал, как где-то вдали, за снежными холмами, прозвучала не то песнь, не то плач Снежной девушки. Она звала, она тревожила его сердце своей неведомой печалью
— Вот что я скажу тебе, Аманжан,— вдруг выступил вперед Бакытжан.— Ты всегда обзываешь как хочешь... То ляуки, то обжора, то жирный. «Дадно, я такой... А вот ты каким оказался на деле? Других дразнишь, как заведенный патефон, а сам ты кто? Затаился до поры до времени, акри... Там, понимаешь, в совхозе скот дохнет без корма, а ты тут устраиваешь нам...
— В аул без сена возвращаться не будем,— решительно поддержал его Нуржан.— Сейчас спустимся, объедем гору и сани прицепим. А потом дальше поедем.
— Нет,— столь же решительно отказался Аманжан.— Я не желаю еще двое суток подыхать без еды.
— Можешь оставаться. Поедем без тебя,— сказал Нуржан.
— А! Так вы вот как... Привыкли, когда вас в бараний рог гнут.— Аманжан сплюнул в снег.— Ну вы у меня сейчас попляшете. Если вы решили подохнуть, я вам помогу.— И с этим он выхватил из кармана складной нож; щелкнув, раскрыл его.— Прежде вас укокошу, чем вы меня...
«Аманжан! — хотелось крикнуть Нуржану — Вот ты какой, оказывается. Вместе росли, вместе учились... Ты зачем это нож... нож-то зачем, Аманжан? Нет, домой лучше не возвращаться. Лучше нам здесь и умереть, вдали от людских глаз...»
— Вы мне все надоели! — кривясь, выкрикнул между тем Аманжан — Все вы, умники, агитаторы, ляуки.. Общество! Человечество! -- завершил он выкрик по-русски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15