я, значит, опять-таки вместе с нею, топаю рядышком, а где-то за углом раздался хохот, не знаю, над нами ли смеялись, но мне было наплевать: пускай завидуют, если сами не могли дотянуться... Я ни на шаг не отставал от девушки; она после двух сказанных слов и рта не хотела раскрывать, шла, запрокинув голову, смотрела в небо, а я тоже пытался любоваться звездами, хотел подладиться под ее душевное состояние, вздыхать и молчать, но не выдержал и сказал ей то, что накипело у меня в душе: «Сестреночка, звезды, конечно, красивые в небе, а вы тоже красивая и такая же недоступная, как звездочка. И хотя вы чудо, конечно, но все равно когда-нибудь станете чьей-нибудь женой, неужели вы уйдете в сырую землю, уважаемая, так и не найдя себе пару? А может быть, я, которого вы так презираете, как раз именно и есть тот человек? И напрасно тогда вы меня обижаете, ох напрасно! Не пришлось бы вам, дорогая, пожалеть о сегодняшнем поведении, хотя я и рад, что вы такая строгая и степенная, какими и должны быть наши казахские девушки,— вы молодчина, что держитесь старинных обычаев, как наши матушки и тетушки. Но если вы цветок, уснувший во льду, и надо будет сто лет дышать на лед, чтобы растопить его, я это сделаю, алла-тагала! Только подумайте сами, сестреночка, стоит ли ждать так долго, ведь меня может и не хватить на сто лет, я считаю, вам лучше сейчас выходить за меня, а если, скажем, я вам не очень понравлюсь, то мы можем, расписаться и я сразу же уеду в свой аул, мы расстанемся и будем вдали друг от друга скучать, писать письма, а потом встретимся через много лет, хорошо? Соглашайтесь, уважаемая, иначе вы потеряете меня...» — «Нет, это ты меня потеряешь! — вдруг крикнула она.— И не болтай того, чего не будет! Прощай!» Тут я увидел, что мы стоим у дверей какого-то дома, и она скрылась за этой дверью... А я вскоре шел по пустынной улице, и редкие прохожие, такие же одинокие, как я, иногда попадались мне навстречу. Поднялся холодный, сырой ветер и продувал меня насквозь, влетая, как говорится, через ворот и вылетая через штанины. Но небо было чистым, звезды так и сияли — казалось, сейчас они ливнем хлынут вниз, на землю. И я потянулся к ним навстречу, раскинув руки, подставил ладони, но ни одна звезда не упала мне на грудь, в которой так неожиданно вспыхнула любовь... Я шел по темным бесконечным улицам, и все, что составляло мое существо, мою душу и тело, жаждало новой встречи с загадочной принцессой.
А назавтра вечером я снова явился в парк, и первое, что увидел, подойдя к воротам, была машина «скорой помощи». В нее санитары укладывали бесчувственное тело моей бледной незнакомки. «Малика это,— произнес кто-то из толпы, собравшейся возле машины.— Бедная девушка, она так и не избавилась от своей падучей»
Ах, этот чужой, незнакомый мужской голос будет до самой смерти звучать в моих ушах, словно гул осеннего ветра... Мои глаза закрыты, но я вижу, как ее, неподвижную бледную, укладывают в машину... Мою принцессу с японским зонтиком. Я хочу уехать вместе с нею, я хочу к ней., они думают, что я все время сплю, валяясь на дне трактора, а я никогда не сплю, потому что смотрю на нее, и вот она снова передо мною .. она машет мне, зовет к себе, и я пойду к ней... и мне так жарко... жарко... О, какое блаженство! Какое тепло!»
* * *
Напрасным был для замершей жизни щедрый свет луны, лишенный тепла, и снежный край, прохваченный сорокаградусным морозом, застыл в студеном покое, словно мерзлая глыба. И сама бледная луна оцепенела от холода, провалившись в толщу морозного воздуха. Ночь была безукоризненно красива, чиста и величественна, но и люта беспредельно. Три жигита, молча лежавшие в снежном домике, уйдя в свои воспоминания, постепенно стали погружаться в коварный сон, и вскоре оцепеневшие души их вынесло на зыбкое пограничье между жизнью и смертью. Теперь спасти их мог только непредвиденный случай.
Под луною на снегу темнел пленник трактор, железо
которого впитав в себя стужу беспощадной ночи, стало белым от инея. И смутно напоминала машина отчаявшегося поседевшего раньше времени человека, бессильно сжимавшего кулаки. Казалось, кругом все вымерло, убитое морозом,— ни зверя, ни птицы во всей громадной округе, ни единого живого существа. И стылая белая чочь лишь изредка оглашалась утробным воем смерти, тоскливым и жутким: «У-у-у! У-у-у-у!» Ночь длилась бесконечно, и лежали на ее ледяном дне три замерзающих человека, согретые призрачным жаром предсмертных грез, и смерть-волчица оскалила сверкающие зубы, готовясь сожрать их. Коварное тепло, обволакивающее сердца стынущих жигитов, между тем истаивало, и мелкая дрожь охватила их распростертые тела, и замирала кровь в жилах, и глубже становился сон.
Нуржан удивлялся сквозь этот сон, что его задеревеневшим от холода рукам и ногам вдруг стало тепло, очень тепло, словно укрыли его пуховой периной, и все тело провалилось в волны блаженного жара, защекотало, засвербило в ступнях, в пальцах ног... Словно бы лежит он в белой юрте, и у самого изножья пылает очаг, и*пламя, вырвавшись оттуда, лизнуло ему пятки. Он поджал ноги, подтянул колени к самой груди — и неиспытанное блаженство охватило все его существо. Он чувствовал, что погружается в сладкий сон, как в детстве... безмятежный сон младенчества... шестикрылая юрта из белого козьего пуха... Нет, не надо открывать глаз, чтобы не исчезли это блаженство, это тепло... и не оказаться бы снова в холодной темноте снежной пещеры. Мысль эта всколыхнула забытую тревогу и настороженность Нур-жана; он вспомнил, что опасно спать, и попытался сбросить сонное оцепенение, но уже не в силах был шевельнуться. И тогда он, испытав смертельный страх, громко позвал друзей — Аманжана и Бакытжана.
Однако ни звука не слетело с его неподвижных губ. В белую юрту, где лежал Нуржан, вошла Снежная девушка. Она подошла к нему, беспомощно распростертому на торе — кто-то связал ему веревкой руки и ноги... она склонилась к нему, приподняла его голову и зашептала, умоляюще глядя на него: «Вставай, вставай скорее, мой жигит! Солнце уже высоко». Но, как ни пытался, Нуржан не смог шевельнуть и пальцем. Все тело его превратилось в неподвижную, тяжелую глыбу. И тогда он произнес, <*два, с неимоверным усилием, шевеля губами:
«Кто ты? Ангел или человек?»
«Ты же знаешь... Я — Снежная девушка»,— был ответ
«Да... Да... Снежная девушка... Ты, красавица. Ты».
«Я...»
«Странно... Но почему только мне... один только я слышал твой голос, твои печальные песни?»
«Поэтому я и пришла к тебе...»
«Долго я ждал тебя... Искал всюду... Поцелуй меня.. Какая же ты красивая! Говорят, зимой ты бродишь по снегам, а летом скрываешься под землю. Я не верю этому!»
«Не верь.. Но я холодна, холодна как снег»
«И вправду! А почему так?»
«Потому что я не такая, как ты... М<^ня погубили злые люди».
«Какие? Кто?»
«Такие, как старик Конкай».
«Но разве Конкая можно считать человеком?»
«Как ж<\.. Конкай тож^ человек. Такие, как он, созданы для того, чтобы обманывать и губить молодых. Это из-за него вы заблудились».
«Да! Но если бы не заблудились, я так и н<^ встретил бы тебя. Значит Конкай помог — и он выходит тоже нужен иногда».
«Когда-то Конкай и меня отправил в снега, и я заблудилась и с тех пор хожу по этим белым увалам. Встань, Нуржан! Я не хочу, чтобы и ты вечно бродил по снегам, оплакивая себя... Иди, Нуржан догони и приведи обратно сзоих товарищей!»
«Привести их?.. Откуда?»
«Они направились в подземное царство Они скоро замерзнут».
«Но как же я уйду? Мне так хотелось с гобою встретиться Нет я останусь возле тебя».
«Не надо, Нуржан. И на земле и под землею влюбленные не должны соединяться!»
«Почему?! Почему?!»
«Любовь и вечная разлука — это одно и то же. Иначе любви вообще не было бы. Соединившись вместе мы поругались бы с тобою. Козы и Баян тоже. И Ромео с Джульеттой...»
«Как же быть тогда?!» — вскричал Нуржан едва не плача.
«Вставай! Не падай духом. Вставай, Нуржан и разбуди своих товарищей Идите на землю - вы там нужны!»
2У4
И Снежная девушка освободила его от пут. Он с трудом привстал на месте — и ударился головою в потолок снежной пещерки. Увидел неподвижно лежавших Аманжана и Бакытжана, которые не шелохнулись даже тогда, когда обрушился низкий потолок, пробитый его головою. Нуржан принялся трепать, бить по щекам, трясти и щипать своих товарищей, и постепенно они начали приходить в себя. Словно бычки после джута, они шатались, приподнявшись на ноги, и тут же снова валились на землю. Нуржан в отчаянии заорал на них:
— Околеете, черти! Встать! Нельзя ложиться! Встать! Парни с трудом, вздрагивая, поднялись на ноги.
Нуржан продолжал тормошить их.
— Делай приседания за мной! — командовал он.— Раз! Два! Раз! Два! — И приятели подчинились ему, стали приседать и вставать, замахали руками...— За мной бегом марш! — скомандовал Нуржан и, проваливаясь по колено в снег, побежал вокруг трактора.— А теперь растирайте лицо и руки снегом! — приказал он после.— А теперь посмеемся! Ну! Начинай! Ха-ха-ха,— судорожно закатился он первым.
— Ха-ха-ха! —дружно подхватили друзья.
— Ха-ха-ха! — разнеслось по снегам...
Они хохотали до хрипоты, кидались друг на друга, возились, бросались снежками, носились взад-вперед и вопили, оглашая мертвую тишину ночи хриплыми голосами... И если бы кто посторонний увидел их в эту минуту, то подумал бы, что в парней вселился бес.
— Ойбай-ау! Хорошо как! — орал Бакытжан, хватая то одного, то другого за руки.— Друзья мои! Ребятки! Да вы рехнулись, черти! Давайте попляшем! А давайте и вправду плясать, ребятки! Пока с ног не свалимся!
И они, взявшись за руки, принялись отплясывать — только снег полетел из-под ног.
— Ребята! Милые! — воскликнул взволнованно Нуржан, когда все немного успокоились.— А теперь давайте обнимемся! Поцелуем друг друга, товарищи! Кто его знает, будет ли еще у нас время для этого. Может быть, это наш последний час, когда мы еще живы и помним, как любим друг друга!
И они со смехом накинулись друг на цруга и стали целоваться, будто сто лет не виделись.
Нуржан толкнул Аманжана в снег — и высоченный жигит рухнул в сугроб словно обессилев. Вскочив на
ноги, он захохотал, оскалив зубы, но вдруг замер, вглядываясь куда-то перед собою В ту же минуту он начал стаскивать с себя одежду. Его друзья сначала решили, что Аманжан придумал новую шутку, и не придали этому значения. Но вот полетели на снег полушубок, пиджак, а когда парень стащил с себя рубаху, друзья схватили его за руки:
— Ты что?!
— Огонь! Ребята, пустите меня к костру,— забормотал Аманжан, пытаясь вырваться.— У, пропади все пропадом, пустите, я говорю! — Оттолкнув ребят, Аманжан стал приплясывать кружась на месте.— Жарко! Жарко! Ух, как печет! — вскрикивал он, передергиваясь всем телом, нелепо взмахивая руками.— Горит костерчик, ха-ха-ха! А вы чего стоите? Раздевайтесь скорее!
— Держи его! - крикнул Нуржан.— Он свихнулся от холода! Надо снегом натереть его, может пройдет!
— Аллах!.. В чем мы провинились перед тобой,— захныкал Бакытжан.— Что же это на свете делается?! О-о!
— Огонь! —вопил Аманжан, указывая на друзей.— Сожги этих черных кошек! Их две. . три... сто штук! Миллион! Везде кошки!
— Стой! — заорал Нуржан.—Ты чего это распустился, как баба...
С двух сторон они навалились на Аманжана, кое-как скрутили ополоумевшего парня, связали ему руки за спиной ремнем, которым обычно заводили пускач. Растянув на земле, принялись усердно растирать ему тело.
— Эх, гусиного жиру бы сюда! — пыхтя, бормотал Бакытжан.
— Пустите! — рвался из-под них Аманжан.— Холодно! Взбесился, что ли' Развяжите руки, черти! Я сам..
Но, так и не выпустив его, друзья растерли снегом обнаженное до пояса тело Аманжана, загем развязали, быстро одели его и помогли подняться на ноги. И тут же стали толкать его то в одну то в другую сторону заставляя двигаться
Так, в борьбе за жизнь, незаметно пролетело несколько часов. Аманжан, кровь которого вновь заиграла в жилах, окончательно пришел в себя и вскоре говорил друзьям, пританцовывая на месте:
— Если бы вы знали, до чего ясно видел я здесь, вот на этом месте, костер! А вот как разделся - этого не помню
— Уювор! Если кто-то из нас опять свихнется, акри, го снять с него штаны, отшлепать как следует, а потом натирать его снегом, пока шкура не слезет! — кричал Бакытжан, прыгая рядом с приятелем.
— С тебя, пожалуй, шкура не слезет! — отвечал тот.— Она у тебя как у моржа... Ты сдохнешь последним,— дразнил Аманжан толстяка.
Уже на западном небосклоне сверкало созвездие Плеяд. Ночь, эта холодная сладострастница, еще не пресытилась ласками ярого месяца и все льнула нагим сахарным телом к лунному сиянию — бесстыдно являла миру свою обольстительную красоту. Трое парней бегали, прыгали на снегу, стараясь как-нибудь согреться и не поддаться вновь опасным чарам смертельного холода... И любовь, истинная любовь и ослепительное счастье мерещились им в холодной мгле... любовь, к которой тянулась душа каждого из них, как верблюжонок тянется к матери-верблюдице... Им по двадцати лет с небольшим, еще не пожили на свете... еще не держали в руках оружия, идя на врага... Три жигита, три батыра... трое \ парней прыгающих на снегу, как бесноватые.
А ночь не хотела кончаться, отпускать их; ночь тянулась, как холодная черная кишка, и батыры начали приуставать, хотя согрелись изрядно, до испарины на лбу. Задумав отогреть ноги, скинули валенки, развернули портянки и помогли друг другу натереть задубевшие ступни и бесчувственные пальцы... И вдруг совсем близко завыли волки. Это были они — никаких сомнений уже не оставалось...
— Смотрите! — отчаянно вскрикнул Бакытжан.— Вон собаки!
— Эх, если бы собаки!—отозвался глухо Аманжан.— Это волки. Пришли справить по нас поминки. Так что готовься, читай отходную молитву, парень!
Они сидели чуть повыше оставленных позади саней, навострив уши, большая стая. Выжидали, без всякого страха глядя на людей.
— Спички! — приказал Нуржан, стараясь не выдать своего страха.— Дай спички! — И извлек из кабины трактора замасленную тряпку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15