Из пустых ящиков от патронов сколотили наспех что-то вроде помоста, чтобы человека с него видно было всей почтенной публике. Вход в штаб плотно прикрывал брезентовый чехол с грузовой машины, несколько рослых парней из отряда Седого с оружием наизготовку выстроились полукругом, оставляя коридор для прохода начальства.
Первым из-за брезентовой занавески появился Махаммад. Лицо у адъютанта было, как всегда, мрачное, без тени улыбки, глаза жестокие, как у рыси. Поднял руку, сразу тишина наступила. Головы вперед подались, шеи вытянулись.
— Все группы в сборе?— спросил толпу суровый адъютант.
— Все, все,— сразу отвечало несколько голосов.
— Вот и отлично...— заключил Махаммад.— Время подошло, поговорим по душам. И, пожалуйста, без всякого шума, чтобы тихо у меня было. Все вы окружены войсками народной армии, сопротивление бесполезно!— Кашлянул в кулак, сказал громко как только мог.— Слово имеет представитель Революционного совета республики рафик Ахмад!
Это была та минута, которой больше всего опасались разведчики, минута, за которой грянет гром, обрушится шквал смертельного огня, схватятся друг с другом люди, кровь, стоны, в действие вступят регулярные части генерала Толхани. Или скажется большая политическая работа, которую несколько месяцев вели разведчики еще там, в учебном лагере под Пешаваром? Настал час, на одну чашу весов положен обнаженный меч врага, на другую — слово революции. Всю ночь он думал об этом слове. Подполковнику Ахмаду Хану поручили сказать, не таясь, во весь голос правду. Курил одну папиросу за другой, пытался писать на бумаге и тут же рвал на мелкие куски... Где найти это слово, чтобы остановить братоубийственную войну, оправдание которой, кощунствуя, враги пытаются найти в Коране.
— А ты скажи им слова из святой книги, о которых умалчивают наши недруги,— это советует мулла Хаби- була. Он тоже волнуется, не спит, просит на коленях Аллаха, чтобы день грядущий завершился не боем, а миром, не пролилась понапрасну мусульманская кровь.— Скажи, они поверят, они поймут настоящие слова Аллаха. Вот, послушай! — И сложив молитвенно руки на груди, торжественно провозглашает:— «О люди! Пришла к вам истина от вашего господа: и кто идет прямым путем, тот идет прямо для своей души, а кто заблудился, тот заблудился во вред ей; и я не поручитель за вас». Ну как, нашел я для тебя верное слово? — спрашивает он у Ахмада.
— Слово Аллаха больше подходит мулле. Мне нужно другое, свое, простое и понятное всем...
И нашел его, когда увидел тысячи испуганных, любопытных, злых и добрых глаз крестьянских парней, что судорожно уцепились за стволы автоматов и винтовок, но не подняли их, не направили в сторону Ахмада.
— Я так скажу... Довольно, уважаемые, убивать друг друга. Весна идет... Земля по вашим рукам истосковалась... Пора сеять. Амнистия будет для всех, кто сам, добровольно сложит оружие...
Неожиданно полоснули короткие две-три автоматные очереди. Толпа ахнула. Кто наземь свалился, кто, пригибая головы, за камнями прячется, и все затворы дергают.
— Прекратить панику!— гаркнул строго, по-командирски Махаммад.— Не дурить с оружием! Что там у вас в задних рядах произошло?
— Да ничего особенного,— отвечает Мургаб, белая чалма съехала набок, в больших руках автомат, словно детская игрушка.— Так... Кое-кого успокоили, чтоб нам не мешали к своим домой вернуться... Уж извините, так вот у нас получилось... успокоили...
— И правильно сделали!— сказал Ахмад.
Стащил с головы каракулевую шапчонку, вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб, как бы извиняясь сказал:
— Ну и жара нынче, парни... Солнце припекает... Скоро миндаль с яблонями цвести начнут. А чуете, как травами в воздухе пахнет,— и стал принюхиваться, да так комично, что не удержалась толпа, прыснула от смеха, загоготала во все глотки, оттаяла, сняла грех с души.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Вчера я не существовал, но из небытия Явился нынче я на свет — и снова бренен я. Назавтра и следы мои исчезнут на земле. Но из вчера в грядущий день уходит колея.
Самолет совершил мягкую посадку, подрулил к аэровокзалу, утихли мощные турбины. Сейчас подадут трап, и я дома. Брошусь на раскаленный от летнего пекла бетон, прижмусь сердцем и обниму тебя, моя родная земля... Не надо мне никаких пышных встреч, цветов и машин. Пешком, босиком хочу идти в свой город навстречу людям, вечно занятым, суетливым, спешащим неизвестно куда. Возьму вот и крикну во весь голос:
— Остановитесь, люди! Не торопитесь, не мельтешите попусту на белом свете. Смотрите, какое огромное солнце над вашими головами. А там, где я был, на краю обрыва, одна темнота. Ловите в руки золотые лучи, радуйтесь встрече друг с другом, наслаждайтесь жизнью на земле! Люди! Я вас очень прошу, будьте людьми!
Но все, что может позволить себе афганский гражданин на своей родине, не дозволено иностранному гостю. Господин Салех, представитель известной фирмы соседнего государства, прибыл для переговоров с местными деловыми кругами, и ему надлежит вести себя строго по установленному протоколу.
— Ну разреши хотя бы домой заглянуть. Ведь я так давно не виделся со своими стариками!— прошу я Ахмада.
— Да пойми же ты, не могу я этого сделать. Не имею права. Борьба продолжается, надо еще потерпеть.
Он сказал и тогда то же самое при нашей встрече в этом чертовом ущелье Кара-Чар:
— Надо еще потерпеть.
Центр не счел нужным выводить меня из игры с окончанием операции «Икс-81». Ахмад позаботился, чтобы я имел абсолютно надежное алиби, и дал по этому поводу соответствующие указания своим помощникам. Каково же было мое удивление, когда один из них оказался не кто иной, как сам адъютант Бури — Махаммад. Именно ему и было поручено арестовать нас вместе с Абдулой перед началом операции. Указав кивком головы в нашу сторону, Махаммад сказал отрывисто и грозно:
— Взять мерзавцев!
В один миг, на глазах растерявшихся и ничего еще толком не понимающих членов штаба, нас с Бури схватили быстрые ребята из отряда Рахима и крепко повязали веревками. Для меня это было полной неожиданностью, что Махаммад наш человек, такой же разведчик, как и я, выполняющий определенную роль в операции «Икс-81». Это был тот самый Угрюмый, который держал постоянную связь в эфире с центром в Кабуле, сообщал ценные сведения и, в меру своих возможностей, оберегал меня от различных неожиданностей. Махаммад рассеял все подозрения Бури, которые у него возникли по отношению к господину Салеху в связи с участием Джамили в операции против лаборатории профессора Адины Муртазы... По приказу своего шефа Махаммад тайно от меня вызвал из Брюсселя Гульпачу и учинил допрос с пристрастием. С легким сердцем доложил потом Бури, что личный секретарь полностью подтверждает непричастность ее хозяина к событиям, разыгравшимся вокруг лаборатории профессора Муртазы. Господин Салех давно порвал всякие интимные связи с Джамилей, и поэтому возникшие подозрения можно считать просто недоразумением.
— А все же возьму я его в поход. Там и учиним еще одну проверочку. Подумаем, как это лучше все организовать на родной земле.
А организовывать Абдуле ничего не пришлось. Лучше проверки не бывает. Мы лежим рядом друг с другом, связанные по рукам и ногам. Бури попытался что-то крикнуть, подать голос, да не может. Напала икота, лицо посинело, глаза из орбит лезут. Еще бы, самый верный человек, адъютант, которому доверял все тайны, оказался злейшим врагом Бури. В его штабе работал опытный разведчик, который держал под контролем каждый шаг Абдулы и его окружения. Здесь, в ущелье Кара-Чар, ему было поручено разоружить без кровопролития все стянутые в кулак банды Абдулы Бури, общей численностью более тысячи человек. Созданная им разветвленная сеть агитаторов в каждом отряде мятежников сработала четко и без осечки. Люди Бури сдавали оружие, у тех же, кто пытался оказывать сопротивление, оружие отбирали силой. Их так же, как и нас с Бури, вязали и бросали в тюремную пещеру, подготовленную заранее предусмотрительным подполковником Сар- варом. У меня оказалось очень много свидетелей, что в трудные минуты для лидера партии «Шамшари ислами» господина Абдулы Бури я был с ним рядом, как верный соратник и преданный друг. А бежал из Пули-Чархи я уже потом с группой заключенных. Так было надо, так было предусмотрено планом новой операции в тылу врага.
— Ахмад, ну будь же другом, разреши хоть одним глазком взглянуть на своих,— снова прошу я своего начальника, теперь уже полковника Ахмада Хана. Он на меня не смотрит, рассматривает что-то на ветке чинары, которая заглядывает к нему в окно. Потом не спеша гасит гною сигарету в пепельнице, встает из-за рабочего стола.
— Ну что ж, если только одним глазком... Только одним глазком,— наконец разрешает Ахмад.
...И вот я вижу своего дядюшку Фатеха. Он сидит на пустом ящике у входа в нашу мастерскую. Покосилась набок, выцвела красками некогда солидная вывеска «Лучшие мастера-жестянщики Кабула Фатех и Салех. Ремонт машин с гарантией!!!». Мимо старого жестянщика проносятся автомашины, не сигналят, не просят выпрямить согнутое крыло или запаять разбитый радиатор. С машинами все в порядке, и вот дядюшке Фатеху не везет, обошла его, видать, сегодня удача, выдался безденежный день, как у нас с ним часто бывало. Еще больше сгорбили годы его спину, сидит, отрешенный от всего мира. Подойти бы сейчас к нему, броситься в объятия, рассказать о себе, как есть. Не с позором, а с радостью я пришел к тебе, дядя Фатех, могу честно смотреть в глаза людям. И, если уж так хочется, не прячь в темный угол мастерской мою фотографию, прилепи ее на самом видном месте, пусть все знают, что это портрет не преступника, не предателя своего народа, а уважаемого в стране человека. Только повремени немного, дождись моего возвращения на родину. Не один переступлю я порог нашего дома. У тебя и у тетушки Анахиты есть теперь дорогой, шаловливый человечек на земле, маленькое чудо по имени Джамиля. Вас мы не обидим, свадьбу с Гульпачой еще не играли, отложили до возвращения в Кабул. Так что быть еще пиру горой, веселой песне и музыке.
— Пора ехать... Нельзя больше стоять у обочины дороги, привлекаем к себе внимание прохожих,— трогает меня за плечо Ахмад.
Машина тут же срывается с места, и я прощаюсь с тобой, мой дядюшка Фатех. Хочу верить, что скоро, очень
??
??

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35