Привел он тебя точно по адресу! — радостно улыбается торговец.— Здесь самые лучшие, самые нарядные халаты. Ты только посмотри, примерь, ты пощупай!
— Кажется, маловат, да и расцветка неяркая, нитки
гнилые, наденешь — весь расползется по швам,— куражится покупатель.
И не потому, что товар не нравится. Просто так принято. Поначалу надо обязательно товар очернить, заставить торговца крутиться юлой вокруг тебя, хвалить на все лады каждый шов халата, заискивать, улыбаться.
— Нет... Не подходит... Пойду к другому... Мне не денег жалко, а красоты в твоем товаре нет...
В одно мгновение исчезает с лица торговца улыбка. Он подпрыгивает, как змеей ужаленный. И пошла отборная брань, проклятия не только в адрес покупателя, но и всего его рода и племени. Лаются долго, пока не разойдутся. Немного успокоятся, поостынут, и снова все сначала.
— Вот... Халат смотрю...
Торговец опять улыбается, приветлив, ссоры не помнит, беседуют как со старым знакомым.
— Весь базар обойдешь, нигде халата лучше не встретишь.
— А сколько за него просишь, почтенный?
И снова скандал разгорается, крик, шум, гам... Это уже спор из-за цены.
— Побойся кары всевышнего. Такой цены и в помине нет! Это же не халат, а дерьмо с рукавами!
— Да отсохнет твой язык за слова непристойные! Бери, так и быть, из уважения к тебе сбавлю два афгани.
— Ты что, меня за ишака принимаешь?
— Нет, за верблюда, слюны много пускаешь, а настоящей цены не называешь.
Вспотеют, охрипнут, пока не сговорятся, ударят крепко по рукам. Торгаш доволен, в душе ликование — выгодно продал залежавшийся товар. Покупатель радуется — почти задарма купил нарядный халат, оставил с носом глупого дуканщика. И дядя Фатех усы разглаживает,
получил удовольствие от настоящей восточной торговли.
* * *
Дядя может себе позволить уйти из мастерской, когда только пожелает. Он Хозяин, ему все позволено. А я ни на шаг отлучиться не могу. Надо сидеть и терпеливо ждать клиента. От нечего делать взялся за книгу. Купил давно, а вот прочесть все недосуг, так она в мастерской на верстаке и валяется. Уселся у входа в мастерскую на пустом
ящике, открыл было первую страницу, а тут и клиент объявился. Белоснежный спортивный «Ягуар» тормозит у нашего порога. На левом крыле, вижу, краска содрана, вмятина от удара, где-то ударился красавец о чужой борт.
— Эй, парень! Иди сюда! — слышу я повелительный голос.— Ты что, глухой?
Со слухом у меня все в порядке, просто чудно как-то, впервые вижу девушку за рулем в Кабуле. Да еще такую красивую. Глаза большие, смотрят, как дразнят, широкий лоб, губы пухлые, родинка на подбородке. Сидит в машине гордо, спиной сиденья не касается.
— Да открой же дверцу машины! — требует она.
Дело ясное, прибыла госпожа избалованная. Еще девчонка, а уже приказывает, требует к себе особого внимания.
— Значит, так, надо крыло выправить, закрасить,— распоряжается по-хозяйски.— Говорят люди, ты мастер хороший, я не ошиблась?
Она измерила меня с ног до головы недоверчивым взглядом. Увидела в руках книгу, заинтересовалась.
— Грамотный? А ну покажи, что читаешь?
Я протянул девушке книгу, а сам — к машине, нагнулся, крыло битое рукой ощупываю и уже прикидываю, сколько за работу запросить следует.
— А ты знаешь, что книга твоя крамольная?! — неожиданно спрашивает молодая госпожа.
Я поднял голову, смотрю на нее с интересом, что дальше она скажет.
— Да, да... Книга русского писателя Максима Горького «Мать» запрещена в афганском государстве. Я это точно знаю. Так что у тебя, мастер, могут быть неприятности с полицией.
— Госпожа собирается донести на меня? Может, показать ей, где ближайший полицейский участок?
— А ты, однако, колючий парень,— улыбается девушка. Захлопнула книжку, пристально посмотрела на меня и строго, как учитель, сказала:
— Такие книги на людях не держат. Без надобности рисковать никогда не стоит... Плохой вы конспиратор, рафик1 мастер жестяных дел.
Я растерялся, стою, моргаю глазами, не знаю, что сказать ей в ответ. Хозяйка роскошного «Ягуара» — девушка в модных джинсиках, серьги в ушах бриллиантовой слезой переливаются, золотые браслеты на запястьях рук — и вдруг разговор о конспирации, рафик мастер... Чтобы это все значило?
— Скажите, много ли времени нужно вам для ремонта? — прерывает она мои размышления.
— Да, пожалуй, полдня уйдет, не меньше...
Она посмотрела на свои часы, о чем-то задумалась и снова с вопросом:
— А вы, случайно, не водите машину?
— Имею водительские права,— не без гордости отвечаю я девушке.
— Вот и отлично! — обрадовалась она.— Я, понимаете, очень спешу, а вы, когда работу окончите, подгоните «Ягуар» к моему дому. Там я с вами и рассчитаюсь. Ключи в машине, а это мой адрес,— и вручает визитную карточку. Я еще и ответить ей не успел, а она подняла руку, остановила такси, кивнула мне на прощание и умчалась неизвестно куда. Взглянул на визитную карточку. Красивые арабские буквы на глянце бумаги сообщали: «Джамиля Рза» — и дальше следовал ее адрес... Я и без этой бумажки хорошо знал, где находится этот дом. Спроси каждого кабульца, рукой укажет, как к нему пройти.
ГЛАВА III
Горьким словам и упрекам внимать доколе?
Муку растить, чтоб терзаться опять, доколе?
Холить насилье, а верность топтать доколе?
Сеять добро, но лишь зло пожинать доколе?
Катран ибн Мансур
В джему к вечеру, когда Аллах убавлял фитиль у солнечной лампы, мы спешили к Ахмаду.
В условленный час собиралась вся группа. Старались идти разными дорогами, как учил Ахмад. Петляли, оглядывались, нет ли хвоста за спиной. Дом Ахмада был у подножия выжженной, мрачной вершины. С его плоской крыши хорошо, как на ладони, был виден Кабул. Вот гордость города широкий проспект Майван, площадь Спинзар, утопающие в зелени особняки богатых людей, здания посольств и министерств.
А здесь был другой мир, другая жизнь. Один к одному лепились глиняные дома... Да и можно ли их домами называть... Скорее гнезда, где ютилась многосемейная кабульская беднота. Рядом с гнездами — норы... Самые обыкновенные, выдолбленные в горе киркой и лопатой норы, где тоже жили люди, вместе со скорпионами, блохами и змеями. Грязь, нищета, зловоние. Никакой канализации, никакого водопровода, электрическая лампочка — неслыханная роскошь, которую не каждый хозяин может себе позволить.
— Смотрите и запоминайте, как живут простые люди труда в Афганистане,— говорит Ахмад.
Он — старший в нашей группе, и по годам, и по уму... Работает механиком на аэродроме, окончил специальную школу авиатехников. Роста он небольшого, кряжистый, весь из мускулов состоит. Улыбается редко, лицо всегда чем-то озабочено. Кажется злым и неприветливым. А на самом деле Ахмад очень добрый человек, мастер на все руки. За что ни возьмется, все у него ладится, все получается. Часы ли починить, мотор в машине отладить, с радиоприемником разобраться.
А нас, молодых ребят, Ахмад привлек другим. Стал учить, как драться надо по-настоящему. Любому без ножа давать сдачи.
— Условие одно — никогда не опаздывать на занятие,— предупредил он нас, ошалелых от радости парней.— Согласны?
Еще бы не согласиться, задаром человек изъявил желание заниматься заветным для мужчины видом спорта. Поначалу была группа в десять человек, а осталось нас четверо... Остальные как-то остыли, не всем по вкусу пришлась строгая дисциплина, которую ввел во время занятий Ахмад. Он никого не задерживал, не отговаривал.
— Не нравится, уходи, пожалуйста,— без всякой обиды говорил Ахмад.— Мне нужны бойцы верные, которые в спорт по-настоящему влюблены.
Нашлись такие. Это Махаммад с мебельной фабрики, Султан — ученик скорняка, Рахнавар — монтер с электростанции и я.
Но не о спорте начал с нами разговор Ахмад, когда остались одни. Странный и не совсем понятный для нас разговор.
— Приемами для одной борьбы вы овладели. Но есть другая, более жестокая, смертельная борьба. Хотите силы
свои испробовать? Ребята вы надежные, из рабочих... Приходите в следующую джему ко мне в гости. Потолкуем по душам.
Он был откровенным с нами, когда мы встретились у него дома за чашкой чая.
— Я — член Народно-демократической партии Афганистана... Борюсь за то, чтобы всем людям хорошо жилось в нашей стране, особенно рабочим.
— А разве так бывает, чтобы всем — хорошо? — усомнился я.
— Бывает! — утверждает Ахмад.— Бывает, когда трудовой народ берет власть в свои руки. Пора проснуться нам, афганцам, от страшного сна. Людям других стран трудно поверить, что мы живем еще в век феодализма. Мрак, голод, нищета. Девяносто пять процентов населения страны не умеют читать и писать. На пятнадцать миллионов населения нас, технических специалистов, и тысячи человек не наберется... А врачей в каждой провинции меньше, чем пальцев на руке.
Ахмад не делал для нас никаких открытий. Рассказывал о вещах знакомых и больных для каждого из нас. Что верно, то верно. Трудовой день начинается на заре, а заканчивается в поздние сумерки. За весь многочасовой рабочий день — ничтожная плата. Нелегко живется в городе рабочему человеку, но еще труднее приходится дехканину на селе.
Не со стороны, а по-настоящему, глубоко знал Ахмад нашу нелегкую жизнь. Разговорились, каждый о своем, что ближе к сердцу. Задел Ахмад за живое, захотелось высказать все, что мучило, не давало покоя. До самой поздней ночи засиделись мы тогда в гостях у Ахмада. Тихими и задумчивыми стали мои товарищи, когда расходились по домам.
...Вскоре Ахмад сообщил своему подпольному райкому партии о создании группы сочувствующих НДПА из числа рабочей молодежи... Теперь к занятию спортом добавились и другие.
Военную и техническую подготовку группы Ахмад взял на себя. В глухом ущелье, далеко от города, мы тренировались в стрельбе из единственного карабина. На своем стареньком, видавшем виды «Фиате» Ахмад обучал нас шоферскому мастерству.
— Все пригодится в грядущей революции! — говорил он нам.
А вот политзанятия проводили разные пропагандисты, которых присылал к нам райком партии.
...От неожиданности я даже попятился к порогу. За столом на конспиративной квартире у Ахмада, наклонившись над блокнотом, торопливо писала что-то Джамиля. Та самая хозяйка «Ягуара», который после ремонта я доставил к железным воротам богатой виллы.
— Кто это? — спрашиваю я у Ахмада.
— Наш новый пропагандист, рафик Джамиля,— отвечает.
— Ты что, с ума сошел, какая же она рафик... Это же дочь известного господина Рза, владельца нескольких хлопкоочистительных заводов.
— Ну и что? — улыбается Ахмад.
— А ничего. С дочкой капиталиста не хочу иметь дела. Я пошел!
— Не дури! — берет меня за плечи Ахмад.— Джамиля — член нашей партии... Опытный пропагандист! Да ты проходи в комнату, нечего у двери торчать! — И легонько в спину подталкивает.
Джамиля между тем кончила свои записи, блокнот в сторону, увидела меня, заулыбалась.
— А я так и думала, что ты с нами... Как увидела в руках книгу «Мать», ну, думаю, этот мастер жестяных дел наш брат, революционер. Только вот имени ты своего не назвал.
— Салехом его зовут! — за меня поспешил с ответом Ахмад и тут же добавил: — Все в сборе, пора начинать занятия.
— Ну что же, я готова! — говорит Джамиля, откинув упавшую на лоб прядь длинных волос.— Мне поручено ознакомить вас с историей афганского народа, с его героической борьбой за свободу и независимость своей страны. У некоторых из вас может возникнуть вопрос: а зачем нам эта седая древность?
— Да, действительно, зачем? — незамедлительно подает свой голос нетерпеливый Султан.— Мы же не ученики в лицее, а революционеры, борцы, так сказать, за светлое будущее.
— Не по цветам на ветке, а по корням в земле судят о силе дерева,— отвечает ему Джамиля.— Нельзя познать будущее родины, не зная ее прошлого... Но прежде чем начать этот большой разговор, взгляните-ка сюда, мои друзья!
Я только сейчас заметил за ее спиной белое покрывало на голой саманной стене. Джамиля тянет к нему свою руку, слетает легкая ткань и ложится к ногам девушки. А перед нами во весь рост предстает босая женщина, идущая по острым, как пики, камням в гору. Лицо ее до самых глаз закрывает черный платок. Встречный ветер раздувает полы длинного платья, обтягивает, делает по-девичьи стройной фигуру... Женщина не просто ступала на камни, а отталкивалась с силой, спешила за лучом солнца, что пряталось от нее за горной вершиной.
— Это наша мать-родина! — тихо сказала Джамиля.— Босая женщина — символ нашего отечества,— продолжала девушка.— Вы видите, нелегкой дорогой она идет за лучом солнца, за лучом свободы. Но как ни трудно ей, она не останавливается, идет в гору! Надеюсь, всем понятен замысел художника?
— Что же тут не понять? — пожимает широкими плечами Султан.— Бедная, нищая женщина — вот какая она — наша многострадальная родина! Я правильно говорю, рафик Джамиля?
— Правильно, правильно! — радостно подтверждает девушка.— Именно с такими мыслями и приступал к своей работе художник.
— Я, признаться, в этих картинках ни черта не соображаю,— признался Махаммад.— Но здесь... вот эта женщина... очень похожа на мою мать... и руки натруженные, и в глазах мольба о лучшем дне...
— А кто написал эту картину? — вдруг интересуется Ахмад.
— Имя этого художника остается пока неизвестным. Он скрывается от полиции. Картина была выставлена на кабульской выставке в прошлом году,— рассказывает Джамиля.— Приехал туда Дауд, как глянул на эту картину, так злостью налился. Велел автора немедленно в тюрьму посадить. Хватились искать, кто таков, где художник, а его не оказалось. Картина на выставке была безымянного мастера.
— А что же с ней дальше произошло? — спрашиваю у своего пропагандиста.
— Дауд распорядился это полотно выкинуть на свалку!
— Его самого пора на свалку! — замечает Султан и неожиданно резко, с обидой: — И вообще, когда мы действовать будем, возьмемся за оружие, чтобы башку открутить этому дьяволу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35