Телефон звонит по ночам
Роман
Она бежала по длинному подземному залу метрополитена, и люди оглядывались. Одетая, как одеваются для театра, она выделялась среди озабоченной, спешащей утренней толпы.
На нее оглядывались, окидывали изучающим взглядом всю, от модной прически до туфель на немыслимо тонких, выгнутых каблуках.
Она держала красную сумочку в руке, обтянутой серой нейлоновой перчаткой, сквозь которую просвечивало обручальное кольцо.
Она бежала, не жалея каблуков, рискуя поскользнуться на мраморном полу. Она бежала бы вверх по эскалатору, но он был забит людьми, и ей пришлось смириться и терпеливо ждать, пока он вынесет ее наверх.
Она слегка задыхалась. Щеки ее побледнели, и от этого резче обозначились темные глаза и рот с пухлой нижней губой. Запах духов, опережая ее, тянулся вверх, овевая лица свежестью и горечью.
Медленно ползла лестница. Там, наверху, было утро, голубое, ясное, какое бывает только в первые теплые дни.
Там был вокзал и поезд, который подойдет к перрону через пять минут.
Она вырвалась из метро и не увидела ни башенок вокзала, ни площади, на которой он стоял. Только сейчас она вспомнила, что на этой станции метро имеет два выхода — к вокзалу и к рынку.
Перед ней был рынок. И она побежала через него, мимо прилавков, заваленных зеленым луком и редиской, лубочными игрушками и вениками. Бежала, едва не сшибая женщин с кошелками, и слышала вслед: «Ненормальная!»
Наконец она увидела площадь и вокзал с башенками. Она не любила этот вокзал, всегда пыльный, неприбранный, с чахлыми клумбами и лохматыми тополями, с которых летел пух и которые тоже от этого казались неприбранными, как бы невыспавшимися, с пухом в лохматой нечесаной листве.
Семь лет она не была здесь, а кажется, ничто не изменилось. Голос диктора объявил, что поезд номер одиннадцать прибывает на второй путь. Состав уже виднелся вдали, было похоже, что он остановился там и не движется. Теперь ей хотелось, чтобы это было так. Чтобы между ней и им осталось еще время и пространство и можно было бы отдышаться, взять себя в руки, придумать первые слова или хотя бы просто насладиться этими минутами, разделяющими их сейчас, когда встреча уже неминуема.
Поезд приближался. Его тянул электровоз. Он промелькнул, весело блеснув стеклом и эмалью.
Поезд одиннадцать. Вагон девять.
Она пошла вдоль состава, щурясь от солнца, с подобием улыбки на растерянном лице. Она мимоходом одаряла встречных этой улыбкой, предназначенной тому, кого она еще не видела перед собой, и они улыбались ей в ответ.
«Вагон девять,— подумала она.— Как далеко. Мне не дойти». Ноги вдруг сделались чужими. Она шла, вглядываясь вперед, спеша и боясь увидеть его.
И увидела шагах в десяти от себя. Ухватилась за фонарный столб. Позвала негромко:
— Стах!
И громко, отчаянно:
— Стах!!
Он стоял на платформе, с чемоданчиком, зажатым между сапог. С брезентовым серым плащом на руке. С папиросой в зубах. Чиркал по коробке — спички ломались.
— Стах!!
Он поднял голову и увидел ее. Чиркнул спичкой — и она зажглась. Закурил, поднял с земли чемоданчик и пошел к ней.
«Боже,— подумала она с жалостью и страхом.— Что теперь будет?..»
— Пришла? — сказал он.— Молодец. Я думал, не придешь.
— Давай сядем,— сказала она.— Эти чертовы каблуки. Замучили меня.
Они сели на скамейку тут же на платформе. Мимо шел
народ с чемоданами и узлами. Носильщики катили тележки с багажом.
— Зачем же мучишься? — спросил он.— Носишь такие?..
— Модно.
— -Модно,— повторил он и усмехнулся.
Он смотрел на нее, но не так, как те, в вагоне метро и на улице. Те разглядывали ее платье, туфли. Он смотрел ей в лицо. Оно одно приковало его внимание. Он смотрел требовательно, чуть прищурясь. Не в глаза ей, а как бы поверх ее глаз. Может быть, на чуть обозначившиеся первые бороздки на ее лбу.
Наверное, в его памяти она была другой, как и он был другим в ее памяти. В снах, в воображении этот день был пережит ими не раз, и теперь шел поединок воображения с реальностью. Семь лет прошло. Почему-то она не думала об этом, когда бежала сюда. Семь лет, как они расстались. Тогда у нее не было таких туфель, и перчаток она тогда не носила. Вообще она была плохо одета. Ну и конечно денег.
Теперь у нее есть вкус и деньги. Что из этого? Тогда ей было двадцать четыре года. Теперь ей тридцать один. Она с волнением ждала, что он скажет.
Семь лет назад он был почти мальчишкой. Теперь он сидел рядом с ней усталый, исхудавший, плохо выбритый. А глаза прежние — серые, внимательные, чуть насмешливые. Глаза, которые нельзя забыть.
— Жарко у вас,— сказал он.— В сводках обещали дожди. Пришлось тащить с собой плащ.
— У нас были дожди. Знаешь, лило две недели. А потом вдруг стало тепло. У вас там, наверно, вишни цветут вовсю?
— Уже отцвели.
— Ой, Стах...
— Что Стах? — Теперь она разглядывала его, а он сидел под ее взглядом. Лицо его стало хмурым от волнения.— Что Стах?
— Я так бежала. Телеграмму принесли сегодня утром. Куда ты едешь? Зачем?.. А если бы я опоздала? Что бы ты стал делать?
— Я бы сел на эту скамейку и стал тебя ждать.
— И долго бы ждал?
Он засмеялся. И вмиг стал прежним. До того прежним и родным, что сердце ее дрогнуло от благодарности.
— Ты б хотела, чтобы я сказал «до вечера». Ну не Я бы посидел полчаса и пошел чего-нибудь поесть«.й
— Ты хочешь есть? Поедем ко мне...
— К тебе?
— Конечно. Олег знает, что я поехала тебя встречать. Я сказала, что приведу тебя обедать. Он не против.
— Вот как. Он не против.— Он глубоко затянулся и выбросил папиросу.— Однако не мешает спросить и меня.
— Почему ты не хочешь, Стах? —- спросила она,— Пойдем. Посмотришь, как я живу. Не хочешь?
— Нет,— сказал он твердо. И поднялся.— Не хочу. Он был не намного выше ее. А сейчас ее кабдуки почти
уравняли их. В его взгляде была непреклонность. И эта непреклонность лучше всяких слов сказала ей о том, что он ничего не забыл и ничего не простил ей.
Они пошли по платформе к выходу. Она опиралась на его руку. В другой он нес плащ и чемоданчик. Она подумала, что ему неудобно нести все в одной руке, но все же не могла отпустить его. Сквозь сукно военного кителя, она чувствовала его острый локоть и сильные мускулы, но все же рука была тоньше и слабее той, на которую она привыкла опираться.
Он сдал вещи в камеру хранения. Пока ему выписывали квитанцию, она думала: «Что с ним? Почему он так плохо одет?» В ее мыслях не было и тени высокомерия, только боль и жалость.
Он сказал, что приехал в командировку из Донбасса.
— Там у нас гидрорудник,— сказал он.— Может, слышала — Полыновский. Полгода, как действует.
Нет, она не слышала. Она сбежала из горного, со второго курса. Теперь все было позабыто. Даже странно было теперь, что когда-то она сдавала начертательную геометрию. Ей было трудно: она не обладала объемным мышлением. И вообще она пошла туда ради Стаха...
— Куда пойдем? — спросил он.— Предлагай. Ты москвичка.
Она хорошо знала рестораны, почти всюду бывала с Олегом. Она перебрала их в памяти. Чопорный «Гранд-отель», бестолковую, набитую приезжими громадину «Прагу», крикливый «Арагви». Никуда не хотелось.
— Поедем в парк,— сказала она.— Там можно перекусить.
Ресторан-поплавок был еще закрыт, и они побродили по тенистым аллеям, усыпанным красным песком. На песке качались, шевелились сплетенные, просвеченные солнцем тени старых лип и тополей. Визжали ребятишки на «чертовом колесе», пенсионеры, полулежа в шезлонгах, читали газеты.
Потом она сидела на парапете, а он стоял возле нее и курил, глядя на реку. Она уже знала о нем все. Знала, что он работает начальником подземного участка. Что начальник гидрорудника Сергей Бородин. Да, знаменитая была свадьба на первом курсе! Ольга и сейчас с ним. Растолстела. Детишек двое. В общем, почтенная мать семейства.
— Там еще есть наши,— сказал он.— Павлик Забазлаев. Спортсмен был. Ты ему нравилась. Помнишь? Должна помнить. Женщины таких вещей не забывают. Он только что прибыл. На должность начальника шахты...
Она слушала его и не слушала. Ее поразило, что Стах не женат. Он сказал об этом просто, между прочим, как будто это не имело значения. А может быть, это и в самом деле не имело значения для них?
Она протянула руку и сняла с его головы кепку. Русые волосы его слегка поредели. Но и это не имело теперь значения.
Значение имело лишь то, что он был рядом и она держала в руках кепку, еще хранившую его тепло. Она поднесла ее к лицу, как любила делать когда-то, вдохнула запах его волос, который помнила или вспомнила сейчас.
Мимо прошла компания — два парня и девушка в пышной короткой юбке. Парни несли книги, девушка — волейбольный мяч. Что-то привлекло их в молчаливой паре у парапета,— они дважды оглянулись. И она подумала, что может встретить здесь своих студентов. Или — еще лучше — Зою Петровну, молодую преподавательницу со своей кафедры.
Но и это было ей сейчас безразлично.
— Сейчас откроют,— сказала она.— Видишь, уже шевелятся...
Вскоре они сидели за столиком у окна, за которым свежо плескала река.
Она сама взяла карточку и сказала тучному официанту, с любопытством смотревшему на них:
— Мы хотим есть. Дайте нам что-нибудь сытное и вкусное. Понимаете? Такое, чтобы нам захотелось прийти к вам еще раз.
У Олега это получалось шикарно. Сейчас это прозвучало нелепо, потому что не только официанту, продолжавшему бесцеремонно разглядывать их, но и им самим не верилось что они придут сюда еще раз.
— У нас фирменное блюдо — блинчики,— сказал официант.
— Давайте блинчики,— согласилась она.— И что-нибудь мясное. Бифштексы есть?
— И четыреста коньяку,— сказал Стах.
— Ты много пьешь? — спросила она, когда официант отошел.
— Не очень.
— Это хорошо,— похвалила она. Он засмеялся.
— Чего ты смеешься? — спросила она.
— Смешно,— сказал он. Но сам уже не смеялся.— Все наши разговоры. Кому это нужно? Ты бы еще спросила, хожу ли я к девочкам... Неужели тебе интересно все это? Цветут ли вишни в Донбассе и всякая ерунда.
— А чего ты ждал? — спросила она.
Что-то в его тоне обидело ее. Она вспомнила, как бежала, боясь опоздать к приходу поезда. Как торопливо надевала свое лучшее платье. Она впервые вспоминала об этом как о своей заслуге, может быть потому, что он воспринял это как должное.
Платья ее он, казалось, совсем не заметил, а на туфли обратил внимание лишь потому, что они ей жали.
— Чего я ждал? — повторил он.— Я ждал, что мы поговорим открыто. Как говорили когда-то. Поговорим о жизни. За семь лет мы оба изменились. Вот я и хотел узнать — как. Может, настолько, что нам уже не о чем говорить...
Она смотрела на его нервные длинные пальцы. Когда он наливал в фужер воду, они слегка дрожали.
«Неужели с тех пор они дрожат у него? — подумала она.— Или только сейчас, потому что он волнуется».
Ей хотелось взять его руку и прижать к губам. Но официант уже стоял над ними, хозяйничая и переставлял на столе посуду. Пол слегка покачивался, а возможно, это просто казалось ей, потому что она знала, что под ними река. Зал «поплавка», где сидели они, был почти пуст. Только за одним из столиков в стороне три летчика пили пиво. С реки веяло свежестью. Стах расстегнул верхние пуговицы кителя. Фирменные блинчики остывали в тарелках.
Она подумала, что ему жарко, неудобно и невесело. Может быть, он даже жалеет, что дал ей телеграмму.
— Как ты узнал мой адрес? — спросила она.
— В справочном. В один из приездов.
— Ты бывал в Москве?
— Бывал. Я даже видел твой дом.
— И не зашел?
— Нет. Не мог.
Она смотрела на него потрясенная, притихшая. Сколько раз ей казалось, что он бродит вокруг ее дома, не решаясь зайти. Чаще это бывало весной, на переломе дня и вечера, когда годубизна неба становится бледней, а в окнах домов, обращенных на запад, ярко пылает солнце.
— Блинчики остынут,— сказала -она.
— Ерунда,— сказал он.— Давай лучше выпьем. За нашу встречу. Все же ты молодец, что пришла. Но я знал, что ты придешь. Это я просто так сказал, будто я не знал. Я знал твердо. Потому, что ты предала меня. А того, кого предал, помнишь всю жизнь. Даже больше помнишь, чем тот, которого предали.
Он взял ее руку в свою и разглядывал обручальное кольцо.
— Зачем ты носишь эту штуковину? Чтобы не забыть, что ты замужем?
— Теперь все носят,— сказала она и убрала руку.
— Модно? — усмехнулся он.
— Почему ты не женишься?
— Кто его знает. Не нашлось такой, чтобы меня закольцевала.
— И тебе никто не нравился?
— Были такие, что нравились.— Он помолчал досадливо.— Ладно, хватит об этом. Ты, надеюсь, не собираешься меня женить?
Ей хотелось обнять его. Но между ними был стол, заставленный тарелками. Фирменные блинчики и бифштексы, к которым они почти не притронулись...

Потом она вспоминала и высчитывала. Высчитывала, сколько часов они провели вместе. За три дня не больше десяти часов. Три дня — и ни одного вечера.
Днем их отнимали друг у друга дела, вся их взрослая, реальная жизнь, какой они жили теперь и которая невольно отдаляла их друг от друга. У нее — лекции в институте, у него — совещание. И все же им удавалось выкроить часа два, и они проводили их бестолково, слоняясь по улицам, среди московского шума и суеты, неприкаянные, счастливые и несчастные одновременно.
Потом она думала: можно было прокатиться в речном трамвае по Москве-реке. Погулять на Ленинских горах. Пойти в кино и просто посидеть в полутьме, держась за руки, как сидели когда-то в юности.
Потом для нее стали важны и значительны все эти в прошлом незначительные, незаметные для нее улочки, скамейки в скверах и на бульварах, кафе и магазины, где они были вдвоем.
Но все это было потом.
Потом она вспоминала, как они проходили мимо магазина мужской одежды и она предложила зайти и выбрать для него несколько рубашек.
Он согласился и купил две рубашки, одну в клетку, другую в полоску,— те, что она посоветовала ему. Он не очень понимал в таких делах. Олег — тот разбирался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23