Я вспомнил рассказы моего приятеля Леонида Ивановича Леонова. Он был лично знаком с Арсеньевым. Когда Владимир Клавдиевич возвращался из своих экспедиций, то его уже ждала молодежь. Устраивались публичные лекции. В огромном зале создавали подобие костра из вентилятора, лампочки и красной материи, устанавливали палатку, клали дрова и пни, — получалась полная картина тайги. Затаив дыхание переполненный зал слушал рассказ Арсеньева о путешествиях по Уссурийскому краю.
Музей во Владивостоке замечательный. Вы словно попадаете на морское дно, где огромные акулы, электрические скаты, осьминоги, рыбы с мечами и пилами и масса других больших и малых рыб смотрят на вас, готовые броситься. Потом вы оказываетесь на берегу моря. Здесь все меняется: вас окружают чайки; на скалах ютятся кайры и чистики; плавают утки, гуси, лебеди, а из воды высовываются котики, огромные моржи и тюлени. Вы идете дальше, и перед вами открывается Уссурийская тайга. Олени, косули, кабаны, медведи и тигры. Я так увлекся, что не заметил, как кончился день. Ко мне подошел сторож и вежливо сказал:
— Музей уже закрывается; приходите, пожалуйста, завтра.
— Какой замечательный музей и с какой любовью он сделан! — сказал я сторожу. Тот, очевидно, был польщен.
— Да, музей хорош, — сказал он с гордостью. — Собирали его большие люди. Сам Арсеньев начал его создавать.
Когда я выходил из музея, впереди вышел почтенный старичок небольшого роста. На груди у него были приколоты два ордена Боевого Красного Знамени. Старичок меня очень заинтересовал. Два боевых ордена говорили о его смелости. Мне захотелось узнать, — какие он совершил подвиги? Я задержался и, подойдя к сторожу музея, спросил, не знает ли он этого человека.
— Как же, знаю! — сказал сторож. — Это же сам Александр Михайлович. — И он назвал мне его фамилию. Но, видя, что его фамилия мне неизвестна, он сказал:—Это очень интересный человек. Это последний парусный капитан,
И сторож рассказал мне его историю. В первые годы советской власти на Дальнем Востоке было много контрабандистов, которые заходили в наши воды и хищнически разбойничали в них. Тогда молодая республика только еще набирала силы. Правительство обратилось к капитанам, имевшим свои шхуны, с просьбой помочь бороться с контрабандистами. Откликнулось несколько капитанов, в том числе и Александр Михайлович, который был очень опытным моряком, плавал он на своей моторно-парусной шхуне по всем морям мира и знал двенадцать языков. Он был патриотом своей Родины и в короткое время, смело действуя, захватил несколько разбойничьих шхун. Его имя стало страшным для всех, кто приходил грабить советские территориальные воды.
В то время появилась одна'очень большая и хорошо вооруженная шхуна неизвестной национальности, под названием «Ява». Она нагло входила в наши воды, вела промысел, а когда ее пробовали ловить, то, пользуясь превосходством своих мощных двигателей, — уходила. А иногда и отстреливалась.
Ее-то и решил изловить Александр Михайлович. Долго он ее выслеживал и наконец увидел стоящей в одной из бухт на Камчатке. Шхуна брала воду. Сил у Александра Михайловича было в два раза меньше, и в открытом бою вряд ли он победил бы. Тогда он пошел на хитрость. Он спрятал за мысом свою шхуну, а сам с шестью матросами на шлюпке с распущенным белым флагом поплыл к контрабандистам. Когда шлюпка вышла на середину бухты, ее со шхуны «Ява» заметили. Там срочно прекратили прием воды, и вся команда высыпала на палубу. Но что это была за команда! Тут были люди всех национальностей, в тельняшках, майках, безрукавках, повязанные платками, в шляпах или бескозырках, все с ножами и револьверами. На шхуне были установлены три легкие пушки.
Шлюпка быстро подошла к борту шхуны. На английском языке Александр Михайлович громко сказал капитану шхуны, стоящему на палубе:
— Сэр, потрудитесь дать распоряжение спустить трап!
Трап был, спущен. Тогда Александр Михайлович: в сопровождении только одного юнги поднялся на палубу и громко поздоровался с капитаном. Потом он спросил его:
— Скажите, капитан, на каком языке вы предпочитаете говорить?
Тот назвал пять языков, в том числе японский.
— На каком языке говорит ваша команда? — Спросил Александр Михайлович.
Капитан буркнул, что команда говорит на всех языках, но предпочитает также японский.
Тогда на чистом японском языке Александр Михайлович назвал свое имя. На нем великолепно сидела морская форма. На его черном кителе выделялись ордена и медали, которые он получил за свои подвиги. Тут были и солдатские, и офицерские Георгии, ордена разных стран, и первый полученный им орден Боевого Красного Знамени. Его брюки и фуражка были безукоризненно белы. Он выглядел подтянутым и торжественным, Словно шел на парад. У пояса висел в золоченых ножнах морской кортик. Другого оружия у него не было, Только юнга держал ракетницу.
Его имя произвело на всех огромное впечатление. Команда сразу заволновалась. Капитан шхуны несколько опешил, но потом пришел в себя. Что мог сделать против них здесь один этот человек и его шесть матросов? Александр Михайлович, выждав, когда команда успокоилась, продолжал, обращаясь к капитану:
— Ваше дело проиграно, капитан. За мысом находится советский миноносец. Он может расстрелять вашу шхуну в несколько минут. Я предлагаю вам сдать шхуну советскому представителю. Вы нарушили международный закон. Словом моряка я гарантирую вам жизнь и возвращение на родину. Чтобы вы убедились, что я говорю правду, я дам зеленую ракету, и вы услышите выстрелы миноносца.
Он спокойно взял у юнги ракетницу и пустил зеленую ракету. В тот же миг из-за мыса, где стояла шхуна Александра Михайловича, раздались глухие орудийные выстрелы и показался дым.
Александр Михайлович зарядил ракетницу красной ракетой.
— Вы, конечно, можете не согласиться и убить меня здесь. Тем более, что я, как вы видите, не вооружен. Но я умру при исполнении своего морского долга. Вы сами
понимаете, капитан, что это достаточно почетно. О последствиях вам говорить не стоит. Очевидно, они вам ясны.
Его чрезвычайно спокойный вид, громкий голос и вся внешность словно загипнотизировали всех. Минуту было полное молчание. Первым пришел в себя капитан.
— А если я не соглашусь?
— Тогда я пускаю красную ракету! — ответил спокойно Александр Михайлович и поднял ракетницу вверх. — Она будет обозначать, что переговоры не увенчались успехом. Далее дело будет уже за миноносцем.
— Что я должен делать? — воскликнул нервно капитан.
— Приказать команде спуститься в трюм, задраить иллюминаторы и остановить машины.
Капитан отдал такое приказание. Команду как ветром сдуло с палубы. Шесть матросов со шлюпки быстро поднялись на палубу и закрыли все выходы. В воздух взвилась красная ракета, и шхуна Александра Михайловича вышла из-за мыса и подошла к «Яве». Когда контрабандисты поняли, в чем дело, было уже поздно.
Так Александр Михайлович с одной ракетницей, обладая невероятной выдержкой и огромной смелостью, захватил вооруженную до зубов контрабандистскую шхуну «Ява». И второй орден Боевого Красного Знамени засиял на его груди.
Вот каким оказался этот, с виду тихий и очень скромный человек.
Время шло. Научные группы экспедиции приступили к установке своих приборов на ледоколе. Метеорологи поставили на мачте флюгер, а на верхней палубе — приборы для определения скорости ветра и метеорологическую будку. Наши гидрологи укрепляли лебедки так, чтобы с борта ледокола можно было опускать вертушки и батометры. Возиться пришлось много, но больше всех досталось геофизикам. Их точные астрономические приборы требовали обязательной поверки перед отплытием и сравнения их показаний с показаниями приборов, находящихся на земле в обсерватории. Такая обсерватория была расположена за 40 километров на противоположи ном Уссурийском берегу залива. Так как аппаратура нашей научной группы была уже установлена на ледоколе и я был свободен, геофизики попросили помочь им
и съездить с ними в обсерваторию. Я, конечно, с большим удовольствием согласился, — хотелось посмотреть на залив.
Приборы погрузили на катер и отправились.
Катер был морского типа, довольно быстроходный; мы прошли через всю бухту Золотой Рог, мимо готовящихся к отплытию судов, которых в том году в порт Владивосток пришло очень много.
Бухта выглядела необычайно весело, освещенная лучами восходящего солнца. Но в открытом заливе нас встретил свежий ветер и волна. Мы были все в морской форме: черные с блестящими пуговицами шинели, синие кители, фуражки с морскими кокардами. Вид у нас был внушительный и вызывал невольное уважение. Но мы были, честно говоря, моряки «новоиспеченные» и не глотали еще морской воды, и нас скоро укачало. Голова закружилась, перед глазами встал туман, тошнило. Самочувствие сразу же стало отвратительным.
«Вот тебе и море! Какая гадость!» — невольно хотелось крикнуть волнам.
Мы выбрались из трюма наверх и, держась за поручни, как мешки с сеном, повисли на борту. Нам было все совершенно безразлично — и блики солнца, играющие на волнах, и косяк рыбы, который с всплесками промчался мимо, и оглушительные крики чаек, которые гнались за косяком.
В это время на палубу вылез из машинного отделения небольшой парнишка лет двенадцати, в тельняшке и морских брюках; это был юнга. Он строго посмотрел на нас и сказал:
— Неопытные еще, салака! Держитесь, дяди; спервоначалу всегда так бывает. Море, оно качает. Я уж это знаю, надо перебороть, — авторитетно добавил он и скрылся в трюме.
От неожиданности я чуть не выпустил поручни и не упал за борт, потом громко расхохотался, забыв на время о качке. Представьте себе: три здоровых дядьки в блестящей морской форме, еле живые, стоят у борта и кормят море, а маленький юнга, уже опытный моряк, их поучает. Картинка, конечно, была весьма юмористическая.
Часов через пять катер вышел из свободной зоны и зашел под прикрытие берегов. Волна и качка уменьши-
лись. Еще через три часа подошли к берегу. Обсерватория была близко, и мы перенесли туда приборы. Начальник обсерватории оказался очень приятным человеком. Он принял приборы и сразу поставил их на проверку, а нас пригласил к себе пообедать. За обедом, когда выяснилось, что я страстный рыболов, начальник обещал познакомить меня с дедом, который сторожит лодки и часто выезжает ловить скумбрию. Я еще никогда в жизни не ловил эту чудесную морскую рыбу.
Дед был очень подвижной, сухопарый человек с густой шапкой совершенно белых волос. Его загорелое лицо, почти совершенно бронзовое, было иссечено морщинами. Он снабдил меня леской и наживкой. Перед вечером мы сели в лодку, отплыли от берега и бросили якорь на 20-метровой глубине. Вода была бирюзовая и зеркальная. Ветра не было. Распустили свои удочки и начали лов. Это были весьма примитивные удочки — шнур метров двадцати с небольшой гайкой и довольно большим крюком. Насадкой служили кусочки кеты. Удилища не было. Леску мы держали в руке и время от времени подергивали. Первую скумбрию поймал дед. Его леска дрогнула, он подсек и начал быстро ее выдергивать. Скоро он бросил в лодку хорошую скумбрию, которая отливала всеми цветами радуги. Она была плотная и мясистая. Дернуло леску и у меня. Я также подсек и почувствовал, что там, на удилище, ходит тяжелая рыба. Я весь загорелся, быстро выбирая леску. Но меня ждало разочарование. Оказалось, что я поймал не скумбрию, а морскую плотву. Это была вполне хорошая рыба граммов на восемьсот, но все же не скумбрия. Дед меня успокоил:
— Ничего, поймаешь еще!
И действительно, скоро я поймал свою первую скумбрию. Мы ловили до тех пор, пока не стемнело совсем. Ночь спустилась черная-черная, какие бывают только на юге. Было очень тепло. Масса светлячков поднялась в воздухе. Эти блестящие летающие звездочки и пряное благоухание незнакомой мне листвы придавали какое-то особое очарование ночи. Дед сказал:
— Сварим сейчас уху и посидим у костерка. А утром снова половим. На заре рыба берет сильно.
У него в лодке было небольшое ведерко, деревянные плошки, ложки, ржаной хлеб, соль и все, что надо
для ухи. Подплыли к берегу, ориентируясь по очертанию деревьев. Место у деда было уже знакомое, под огромным деревом, названия которого я не знал. Там были заготовлены сухие дрова. Костер весело вспыхнул. Дед очень ловко почистил рыбу, сложил ее в ведерко и повесил над огнем. Скоро запах ухи уже стал перебивать пряный аромат субтропического леса. Мы разговорились. Дед рассказывал о годах своего путешествия, о Кронштадте, Питере того времени и Японии. В Цусимском бою он попал в плен, затем был в Китае и Корее. За свою долгую жизнь он много повидал и путешествовал. Рассказы его были очень интересны.
Начался прилив. Вода стала подниматься и затапливать берег.
— «Шио»! — крикнул дед, обращаясь к воде. Я удивленно на него посмотрел. Что это значит, «шио»?
— А это сказка корейская про прилив и отлив.
Ели ли вы когда-нибудь свежую уху прямо с костра с ржаным хлебом, посыпанным солью? О, это великолепно!
После ухи дед, с наслаждением вытянувшись на земле, закурил трубку. Я попросил рассказать корейскую сказку, он охотно согласился.
КОРЕЙСКАЯ СКАЗКА
... Давным-давно на берегу моря жили два брата. Старший брат — великан, а младший — маленький-маленький, ростом с локоть, поэтому и звали его Локоток. У старшего брата была волшебная удочка, и он каждый день ходил ловить рыбу. Забросит свою удочку, крючок сам и ловит. Очень хотелось младшему брату половить рыбу волшебной удочкой, но старший брат строго-настрого запретил ему брать удочку в руки.
— Так и знай, — сказал он: — Возьмешь удочку, будет худо.
Как-то вечером, когда старший брат спал, мальчику захотелось взглянуть еще раз на волшебную удочку. «Я только посмотрю, а брать не буду», — решил он. Потом он решил: «Я только подержу ее в руках».
Но, когда он взял удочку в руки, его потянуло к морю, и он, забыв обо всем, вылез в окно и побежал ло-
вить рыбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28