Легкий ветерок шевелил полы минтана. Погони не было. Опасливо косясь по сторонам, Мастан свернул с дороги и полями поехал в деревню.
Кругом мертвая тишина. Только треск сухой травы под ногами лошади да осторожный цокот копыт... Мастан был весь в поту. Натянув поводья, он в последний раз оглянулся. Во всей долине никого не видно.
Въехав в деревню, Мастан пустил коня галопом. На полном скаку осадил возле кофейни.
— Беда!
Завсегдатаи кофейни окружили его со всех сторон.
— В засаду мы попали. Возле тополей.
— В какую засаду?
— Хаджи убили... Стреляли и в меня, да промахнулись...
— А много их было?
— Не знаю, из-за кустарника стреляли.
— Вот бандиты, вот янычары! Три года назад тоже одного убили из-за денег.
— Мне показалось, что там был Ибрам Салих. Я не разобрал как следует.
Крестьяне давно смекнули, что стрелял Ибрагим Салих — кому же еще?
— Нет, он не решится,— загудели в толпе.— Он только языком мелет.
— Я не жандарм — голову ломать, кто да кто стрелял,— заключил Мастан, беря лошадь под уздцы.— В касабу сообщу, пусть, кому положено, расследуют.
Весть об убийстве Хаджи Живодера мигом разнеслась по деревне. Зюбейде-ханым встретила мужа на дороге.
— Ты чего? — набросился на нее Мастан.
— С тобой ничего не случилось?
— Нас так просто не возьмешь,— засмеялся он.
— Слава аллаху!
Алие испытующе смотрела на отца. Она никогда не чувствовала к нему особой привязанности, а в последнее время была и вовсе равнодушна. И все же странно, что мысль о том, что его могли убить, совсем не испугала ее. Девушка вспомнила, как Хасан рассказывал ей о жестокости отца. Ведь тогда его слова причинили ей боль. А сейчас она без ужаса готова примириться с его смертью. Алие старалась отогнать эти мысли, но все возвращалась к ним. Вспоминала тот разговор с Хасаном — это было давно, а она пом нит каждое его слово. И вдруг ее охватило желание увидеть Хасана вновь, сейчас, сию же минуту, во что бы то ни стало!
Но она только повернулась и побрела на кухню.Ибрагим Салих расстегнул минтан, подставляя грудь легкому прохладному ветерку. Он сидел в седле как влитой. Ничто не мешало ему думать свою думу. Забытая винтовка болталась за спиною. Лошадь шла сама по себе, он лишь изредка машинально трогал ее шпорой.
Подъехав к источнику, где он собирался напоить лошадь, Ибрагим даже забыл отпустить поводья, и лошадь не могла дотянуться до воды. Она несколько раз мотнула головой, но он и этого не заметил. Через некоторое время вновь пришпорил лошадь, и она затрусила по дороге.
Он был словно во сне. Губы его шевелились, шепча какие-то слова. Лошадь сама знала дорогу в Ка-раахметли. Почуяв близость деревни, она пошла галопом, раскачивая своего седока из стороны в сторону. Очнувшись, он потянул к себе поводья.
Вот и деревня, первый дом — Чюрюков. Стоявшие у ограды крестьяне удивленно проводили глазами странного всадника — он не ответил на их приветствие, словно не слышал ничего. Показалась кофейня. Навстречу ему бежали люди. Кто-то остановил его лошадь, взяв ее под уздцы.
— Ибрам Салих!
Он очнулся. Дештиман дергал его за рукав. Ибрагим спешился. Глаза его смотрели печально и беспомощно.
— Ты пролил кровь!—Дештиман ударил его по щеке.
Пощечина прозвучала в тишине, как выстрел.
Дештиман ударил еще раз. Ибрагим не отворачивал лица. Слезы катились по его щекам. Толпа повалила назад в кофейню, увлекая его за собой. Он тяжело рухнул на стул.
— Я убил... Три пули у меня было... Все всадил в него. Будь еще одна — и Мастана убил бы...
Слезы не давали ему говорить. Кто-то, сочувствуя парню, вылил ему на голову кружку воды.
— Позовите его отца! —распорядился Дештиман.
— Не надо,—выпрямился Ибрагим Салих.— Как я ему в глаза погляжу?
— Значит, ты убил? —переспросил для верности староста Керим.
— Я.
— За что? — Староста тронул его за плечо. Ибрагим вздрогнул.
— Я должен был его убить!
— Сам, значит, сознаешься?
— Сознаюсь, все одно пропадать.
Староста облегченно вздохнул. Преступник сам покаялся. Теперь можно спокойно ждать приезда жандармов.
— Полагается тебя связать,— приступил он с веревкой к Ибрагиму.
— А зачем ты, староста, за жандармов работаешь? — вмешался Дештиман.
Сконфуженный Керим сунул веревку в карман и уселся напротив преступника. Ибрагим пустыми глазами глядел в одну точку. Вдруг дверь тяжело скрипнула. На пороге встал его отец — дядюшка Дурмуш. Он медленно подошел к сыну.
— Ты убил человека... Не ожидал, что придется провожать тебя в тюрьму.
Ибрагим молча рыдал, прижимая руки отца к своему лицу.
— Юсен скоро вернется, забудьте меня,— он судорожно глотнул воздух.— Прости меня, прости!
— Прощаю.— Голос старика дрожал... Жандармы приехали только под вечер. Старший был сердит.
— Нашли время для убийства. И место выбрали! Сюда и шайтан не сунется. Ну, где он?
— Это я! — Ибрагим поднялся со стула.
— Хорошо придумал. Его — на кладбище, а себя — в тюрьму?!
Унтер отстегнул от пояса наручники и нацепил их на Ибрагима, не переставая ворчать:
— Работаешь, как ишак, ни дня, ни ночи не видишь.
— Ночи теперь темные, подождали бы до утра,— предложил староста.— Скажете потом, что искали преступника.
— Нет уж, мы пойдем. Эй, шагай вперед! — крикнул унтер Ибрагиму.
Тот послушно встал впереди всадников. Дядюшка Дурмуш, не шевелясь, смотрел ему вслед.
— Эх! — вздохнул кто-то в толпе.— Хоть и убийца, а все-таки сын родной!
— Не печалься, дядя Дурмуш, видно, такая его судьба.
Старик потер лоб ладонью.
— Видно, так...
Он нагнулся и долго искал на полу упавшую палку, чтобы скрыть от людей слезы.Услыхав об аресте Ибрагима Салиха, Хасан вспомнил, как таскали в касабу его самого, как, выпуская его, чиновник велел ему прийти еще раз, через неделю. А с тех пор уж не одна неделя прошла. Как бы не было беды! Он решил наведаться в касабу. Оповестил всех соседей, чтобы к вечеру написали письма (в Караахметли почты нет, письма отправляют с оказией).
На другой день вышел с зарей. Шагалось легко, весело. Вот уже и шоссе. Задержался немного у родника. Сполоснул руки, лицо и уселся на свое любимое место под тутовым деревом, потом огляделся. Неподалеку на пригорке маячила повозка Мастана. Хасану стало не по себе, но он отогнал тревогу: «Какое мне до него дело!» — и растянулся на земле, глядя на небо и хлопая себя ладонью по лицу, чтобы поймать щекочущего кожу травяного клопа.
Повозка подъехала прямо к Хасану и остановилась. Из нее вышли Мастан и Алие. Хасан приподнялся.
— Селямюналейкюм,— приветствовал его Мастан. — Алейкюмселям.
— В касабу? Хасан кивнул.
— Идите к нам в повозку,— сказала Алие.
— Я груз тяжелый,— улыбнулся Хасан.
— Садись, садись,— поддержал Мастан.— Мои лошади вытянут.
Хасан сел. Если бы не Алие, не согласился бы ни за какие деньги. И почему при этой девушке он так смущается, власть над собой теряет? Вот бы на ком жениться! Да разве она ему пара?
Хасан сидел рядом с Мастаном, напротив Алие. Девушка в упор рассматривала его.
— Какое дело у тебя в касабе? — спросил Мастан.
— Скучно стало, решил погулять.
— Что ж, молодому только и гулять.
— Да, в деревне очень скучно жить,— сказала Алие.
— Нам не привыкать,— ответил Хасан.— Это я так что-то захандрил. Нездоровится вроде...
— От усталости, должно быть,— сказал Мастан. Разговор явно не клеился. Алие продолжала с любопытством смотреть на Хасана.
— А то давай с нами в больницу! — после некоторого молчания сказал Мастан.
— Кто ж у вас заболел?
— Ее везу.— Мастан показал на дочь.— Что-то тоже все время грустная ходит.
Хасан глянул на девушку.
— Пусть сгинет хворь, как вчерашний день.
— Спасибо,—улыбнулась Алие. Он смущенно опустил глаза.
Повозка въехала в касабу. Хасан соскочил на мостовую.
— Благодарствую! Счастливого пути!
Он направился прямо в суд. Секретарь, у которого он спросил о Хусейне, долго рылся в бумагах и, наконец, объявил:
— Его здесь давно нет. Они пожениться успели. Хасан облегченно вздохнул, словно груз свалился с его плеч. Теперь надо сходить в тюрьму. Хоть и не приемный сегодня день, но можно к ограде подойти, поговорить. Особенно хотелось ему повидаться с Гюр-ро. Приближалось как раз время прогулки.
Вот надзиратель открыл большую дверь. Заключенные выходили по одному и по двое. Гюрро шел последним.
— Гюрро! —окликнул Хасан. Тот завертел головой.
— Ула! Это ты, Хасо?
— Я самый!
— Как твои дела?
— Спасибо, ты-то как?
К Гюрро подошел надзиратель, стал отгонять от решетки.
— Прощай! Ефрах я ельби! — донеслось до Хасана. Слезы навернулись ему на глаза.
— Ефрах я ельби,— тихо прошептал он.
Возвратившись к вечеру в деревню, Хасан никак не мог угомониться, пошел снова бродить по горам.Вдыхая полной грудью ночную прохладу, он дал волю своему воображению.
Из головы не выходила Алие. О чем бы он ни думал, мысли его вновь и вновь возвращались к ней. Что она хотела сказать своим взглядом там, в повозке? Тысячу значений можно приписать такому взгляду. А вдруг он тоже нравится ей? Думать об этом было приятно — она красива и богата. Только вряд ли... Алие выросла в касабе, кого только она там не повидала! Врачи, инженеры, адвокаты! Что такое он перед ними? Ничто! Не может его полюбить Алие. «Увидела себя голодная курица в амбаре с ячменем!..» А все-таки как она глядела на него из-под опущенных век, как вздыхала!.. И прямо на глазах у отца!
Хасан достал сигарету и глубоко затянулся. Внутри у него горело, он жадно вдыхал в себя дым, словно стараясь заглушить терзающую сердце тревогу. Рассудить трезво — разве сможет он пойти к Маста-ну и попросить руки его дочери? Никогда в жизни! Для Мастана он нищий, голодранец. Увезти ее? Но куда? И что он потом будет делать? Ну он-то еще куда ни шло, а она, дочь аги, воспитанная в городе?
Опять понесло те же воды в ту же реку! Ничего не надумав, Хасан вернулся в деревню, а ноги сами направились к дому Мастана. Он остановился за углом. Отсюда было видно ярко освещенное окно. Лампа «люкс» далеко разливала сильный, ров-
ный свет. Мастан долго был единственным в деревне обладателем такой лампы. Когда Муса тоже завел себе «люкс», ага даже обиделся на него.
За белой занавеской мелькнула тень. Надо уходить, да ноги будто приросли к земле... Тень опять приблизилась к окну. Конечно, это ее тоненькая фигурка! Она разговаривала с кем-то через плечо, то и дело оборачиваясь назад. Хасан невольно подошел ближе к окну. Слышны были обрывки разговора. Голос Алие звучал приглушенно, но кое-что можно было разобрать.
— А чем он хуже других? — говорила девушка.— Почему ты придаешь этому такое значение?
Мастан говорил что-то назидательно, она отвечала резко.
— Он крестьянин...— долетело до Хасана.— Наша честь... Древний род...
«Кого-то хвалят, кого-то ругают — ничего не понять!»
— Воля твоя,— сказала Алие, и тень ее, как веточка на ветру, метнулась в сторону.
Разговор продолжался, но Хасан не мог уловить ни слова... И вдруг...
— Я не променяю Хасана на десять докторов! — явственно донеслось до него.
Он даже вздрогнул. Значит, это о нем шел разговор? Значит, это все возможно?!
Все, о чем он мечтал на горе!Как безумный, мчался Хасан, не разбирая дороги. Она не променяет его на десять докторов! Так и сказала отцу в лицо! Чего же он-то боится? Нечего ему бояться. Он все сделает для своей Алие. Раз она отцу решилась такое сказать — значит, Хасан ей действительно нравится. (В суеверном страхе, чтобы не спугнуть свою судьбу, Хасан даже мысленно не произносил слова «любит».)
Месяц был уже высоко. Грудь Хасана распирало от нахлынувшей радости. Если бы сейчас ее увидеть! Он сказал бы ей все, что переполняет душу.
Во всем мире сейчас существовала только она. Богатство ее отца, конфискованные земли крестьян — это было забыто.
Обежав деревню кругом, он опять очутился возле ее дома. Лампа уже была погашена. Он прошел мимо самого окна.
— Хасан!
Хасан обернулся. Она, Алие!
— Гуляю вот... Что-то не по себе...
— И мне не спится. Давай поговорим о чем-нибудь.
— Увидят еще...
Алие ничего не ответила.
— Приходи завтра утром к реке,— осмелился он.
— Приду,— кивнула она.
— Я буду ждать. До свидания!
Бредя домой, Хасан и сам не верил тому, что случилось. Неужели он действительно говорил с Алие? Неужели он опять увидит ее завтра?
Мать не спала,
— Хасан, как ты поздно! Случилось что?
— В горах был с ребятами.
— Я уж не знала, что и думать.
— Не волнуйся ты за меня. Куда я денусь?
— У меня ведь больше никого нет. Ты вся моя опора в жизни...
Хасан долго лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к старческому кашлю матери в ночной тишине.
На следующий день Хасан встал с зарей. Позавтракав базламой с козьим сыром, вышел на улицу.
— В горы пойду,—сказал он матери.— Если к обеду не вернусь, не волнуйся.
— Иди, сынок, иди. Твое дело молодое.
Одним махом очутился он у Булака, на своем любимом месте — под тутовым деревом. Придет ли Алие? Если и придет, то не в такую же рань. Давай-ка, Хасан, обдумай пока все хорошенько.
Подумать было о чем. Уехать из Караахметли вместе с Алие? Если бы он не был простым крестьянином, а она — дочерью аги! А уехать — обратно пути уже не будет. Говорят же: есть дорога на родину, да путь заказан.
Деньги, деньги стоят между ними. Если в деревне узнают, что он сватается к Алие, его на смех поднимут. Даже сердечные друзья Сердер Осман и Сейдали будут потешаться. А мать? «Деньги к деньгам льнут,— скажет она.— Колокольчик на шее верблюда и тот гремит: «Деньги к деньгам, деньги к деньгам!» Эх, не будь этих денег на свете, была бы Алие такой же, как Хатидже, Айше, Фатьма, Дене,— как все другие девушки в деревне. Проклятые деньги Мастана! Если б был Мастан таким же, как он, бедняком, боялся бы конфискации... Но ведь сказала же Алие: «Не променяю Хасана на десять докторов». Да что там — сгоряча, наверно, сказала! Очутись здесь сейчас не десять, а хоть один доктор, солидный человек, с деньгами, с положением, которого все называли бы «господин доктор»... Что такое Хасан перед ним?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20