Шутил он это, а может быть, и точно наскучило ему, невмочь стало, ну, и хочется бежать, как тот от жены бежал. «Ты бы, говорит, отпустила?» «Голубчик, да разве я смею не отпустить! Если бы смела, на шаг бы не отпустила, взглянуть ни на кого не позволила бы!.. Да нет, нет, что же это такое! Пусть идет, куда хочет! Я не помеха, я не губительница! Говорю, что люблю, а сама кандалы надеть хочу, руки и ноги связать хочу. Пусть идет, пусть идет, только бы был счастлив. Самой мне уйти бы следовало...» И глаза Поли с каким-то тупым выражением ужаса останавливались на одной точке. Это были глаза безумной. В голове происходило что-то недоброе...
— Куда же я-то могу уйти? — медленно, как бы в бреду, шептали ее побелевшие губы, и голос становился глухим и удушливым, точно кто сдавливал ей горло.— Ну куда мне уйти... некуда... некуда!.. Разве с головой в воду... Освобожу его!.. Полетит на все четыре стороны... Крылья будут развязаны!.. То-то проклятая змея подколодная будет рада!.. О-о, из своих
рук задушила бы ее, разлучницу!.. Грех-то какой, грех!..
По спине несчастной пробегал холод, голова тяжелела, руки и ноги цепенели. Вместо мыслей в голове вставали страшные картины, страшные образы.
В одну из таких мрачных минут в комнату Поли, сидевшей за шитьем, вошел Прокофий. Он не был пьян, но выражение его морщинистого лица было крайне сурово.
— А я к тебе, дочка,— сказал он, подсаживаясь к дочери.— Ты видела сегодня Егора Александровича?
— Как же не видать-то,— ответила она отрывисто.— А вам что?
— А то, что... Что он говорил-то тебе?
— Мало ли что! Всего не перескажешь!.. Да вам-то, спрашиваю, что?
— А то, что встретил я сейчас Агафью Прохоровну... Подлая, право, подлая!.. Разлетелась ко мне с поздравлениями... «Марья Николаевна, говорит, своему жениху отказала, за Егора Александровича выходит. Вам, говорит, радость, тоже зятьком приходится вам Егор Александрович». Тьфу, окаянная! Этакие слова на старости лет приходится слушать!..
Поля побелела, как полотно, поднялась с места и, зашатавшись, ухватилась за стол. Но, собравшись с силами, она все же заметила дрожащим голосом:
— Охота вам было говорить с нею!.. И ко мне-то эти вести зачем приносите?.. Тварь она поганая, и больше ничего!.. Ни на ком Егор Александрович не женится...
— Ой, не хвались! — проговорил Прокофий, стуча рукой по столу.— Еще насмотримся ми горя... Загубила ты себя, да и меня с собою... Вон в гробу одной ногой стою, а угла, может, скоро не будет, куда бы седую голову приклонить... Говорили, чтобы замуж шла... всем бы хорошо было...
Поля молчала, точно Прокофий говорил не о ней. У нее в голове снова вихрем проносились тяжелые думы, цепляясь одна за другую. Разобраться в них у нее не было ни сил, ни уменья.
Она с лихорадочным нетерпением стала ждать Егора Александровича, чтобы расспросить его обо всем! Он, как назло, вернулся в этот день с охоты только вечером, к чаю. Поля заметила,, что он сильно устал, но, тем не менее, не выдержала и спросила его за чаем;
— Правда это, Егор Александрович, что Марья Николаевна своему жениху отказала?
Она произнесла эту фразу насколько могла спокойно.
— Да,— ответил он рассеянно.
— Верно, другого нашла? — сказала Поля, бледнея.
— Нет, просто не любит она Томилова.
— Не любит, а столько времени хороводилась с ним!
— Глупости ты говоришь... О том, Поля, чего не понимаешь, лучше не говори... Марья Николаевна...
— Ну, где уж мне понять,— страстно перебила его Поля с необычайною для нее резкостью.— Я простая девушка, не барышня! Мы не умеем за десятью бегать, если одного любим...
Егор Александрович поднял на нее удивленные глаза. Он только теперь подметил ее волненье.
— Чего ты горячишься? — спросил он спокойно.— Ты вот, простая девушка, хочешь очернить ее, сама не зная за что, а она, барышня, христом богом просила меня, чтобы я познакомил ее с тобою, чтобы она могла подружиться с тобою.
Поля вспылила еще более и опять загорячилась:
— Не нуждаюсь я в их дружбе! Этакие-то друзья обнимать станут — задушат!..
— Это кто же тебе сказал? Не Марфуша ли сказала про Марью Николаевну? — спросил Егор Александрович, укоризненно качая головой.— Ты ведь Марфушу знаешь, говорила с ней...
И грустным тоном он добавил:
— Видишь ли что, Поля: про нее, кроме доброго, никто из окружающих ее, из близких к ней ничего не скажет. За что же ты ее бранишь? Ведь уж не такая же ты сама безгрешная да добрая, чтобы всех других судить...
Поля смотрела на него уже с испугом. У нее сжалось сердце. Он мягко и осторожно продолжал.
— Ты, голубка, все о себе только думаешь, надо и о других подумать. Может быть, другим тоже не сладко живется. Сквозь золото тоже слезы льются.
— Вы ее любите? — совершенно неожиданно спросила Поля упавшим голосом.
— Да, она добрый и хороший человек. За что же мне ее не любить?—сказал Егор Александрович и с улыбкой прибавил: — Ведь это только ты, не зная ее, бранишь ее... Ревнива ты, Поля. Я этого и не знал. Так нельзя, милая... Ведь не могу же я без людей жить...
— А я? Мне никого, никого, кроме вас, не нужно! — воскликнула Поля.
— К несчастью, покуда тебе приходится так жить,— ответил он.— Но всегда так жить нельзя. Вот почему я и стараюсь, чтобы ты подучилась, развилась...
Она поднялась с места.
— Не надо... ничего мне не надо! — сухо сказала она.— Не барышня я...
Он вздохнул. Ему начинали надоедать эти разговоры. Десятки раз пробовал он объяснить Поле, что ученье и развитие только скрепят их союз. Она никак не могла понять почему. Ему наскучило возвращаться к этому вопросу, к одному и тому же вопросу, к одним и тем же объяснениям. Это была какая-то работа белки в колесе, приводившая в отчаянье своей бесполезностью, своей безуспешностью. Допив стакан чаю, ОН встал, поцеловал Полю в лоб и прошел в свою спальню. Молодая девушка осталась у стола, точно окаменев. В ее мозгу была только одна мысль: «Не меня, ее любит!» Потом, вдруг опомнившись, она спохватилась, что она все-таки не спросила его о главном: не женится ли он на Марье Николаевне? Да что же и спрашивать? Если любит, так и спрашивать нечего. Женитьба что? — Любовь главное!..
Поля опустилась на стул, закрыла лицо руками и зарыдала.
На следующий день Прокофий снова забрел под вечер к дочери и рассказал ей, что Агафью Прохоровну чуть не побил Егор Александрович за то, что она его поздравила, как жениха Марьи Николаевны.
— Что вы душу-то мою выматываете,— воскликнула Поля.— Сердце-то мое по частичкам разорвать хотите! И так я исстрадалась!.. Местечка во мне живого нет!.. Хотите, чтобы руки на себя наложил-а, что ли?.. Ну, хорошо, хорошо, порадуетесь еще!.. Ведь у меня исхода нет, просвета нет впереди!..
Прокофий испугался.
— Что ты, обезумела, что ли? — проговорил он, махая рукой.— Не к тому я... А надо же тебе знать... Если он ее, Агафью-то, поколотить хотел за Прота-сиху, значит недаром. Так-то с чего бы? Мало ли псы брешут... Ах, дочка, дочка, много ты горя нам принесла...
Поля заплакала, ничего не отвечая отцу. Он подошел к ней и мягко заговорил:
— Ты не убивайся... Может, он и не любит ее, а только дела поправить хочет... Тоже невеста выгодная... Ну, женится, тогда и нам легче будет, обеспечит по крайности...
— Ничего мне не надо, ничего! — крикнула Поля, отстраняясь от отца.— Не за деньги люблю! Слышите! Вы за деньги душу продавали! Я не такая! Все погибайте, все по миру идите, если он разлюбил! Никого не жаль, себя не жаль', если разлюбил!..
Она походила на сумасшедшую. Ее глаза горели сухим, лихорадочным блеском, па щеках проступили красные пятна.
— Идите, идите! — сурово продолжала она выкрикивать.— На грех вы все меня толкаете, на смертный грех!.. И бог вас накажет, если я... Господи, видишь ты, не вольна я в себе! — воскликнула она, обращая безумные глаза к образу.
Прокофий испугался не на шутку.
— Полно, полно!— заговорил он.— Ну, перемелется... Вот водички выпей...
Он дрожащими руками торопливо налил в стакан воды и подал Поле. Она бессознательно выпила воду и почувствовала озноб. Не прошло и получаса, как ей стало хуже. Ее била лихорадка. Ее силы настолько ослабели, что ей пришлось лечь. Егор Александрович, услыхав, что Поля захворала, поспешил за доктором...
Дней пять молодая девушка .-не вставала с постели. Ее физические силы были надломлены, но не-
сколько дней, проведенных в постели, успокоили немного ее нервы. Заботливость Егора Александровича если не пробудила в ней луча надежды на его любовь, то согрела ее, смягчила ее сердце.
— Господи, какой вы добрый! — шептала она, целуя его руки с какой-то покорной благодарностью.— Душу готовы мне отдать, а я...
— Да ты не волнуйся, Поля,—уговаривал он ее, ласково улыбаясь.— А то я сердиться буду... Доктор говорит, что в твоем положении главное — спокойствие...
— А вы испугались, когда я заболела? — Еще бы!
— Думали, умру?
— Ну, этого-то пс думал... Ты ведь по натуре здоровый человек...
— А если бы умерла?
— Полно глупости придумывать!
— Нет, отчего же!.. Вот я умерла бы, женились бы вы...
Он покачал с упреком головой.
— Зачем ты сама причиняешь себе лишние тревоги, лишнее горе? — сказал он серьезным тоном.
Она промолчала. Потом осторожно заметила:
— А что же Марья Николаевна, кажется, и ходить к нам перестала?
— Неудобно ей ходить теперь ко мне, после того, как она отказала Том илову.
— Это почему? — спросила Поля.
— Потому, что теперь еще бог знает, что начнут сплетничать про нее.
Поля взглянула пристально на Егора Александровича.
— Что ж, будут говорить, что вы ее жених? — сказала она.
— Это же неприятно, когда я не жених и не могу быть ее женихом.
Поля вздохнула.
— Скучно вам без нее будет...
Мухортов на мгновенье сдвинул брови. Поля угадала. Ему уже было скучно, что он не видал несколь-
ко дней Марью Николаевну. Но тем не менее он поспешил оправиться и равнодушно ответила
— Не скучал же я без нее прежде...
Послышался новый вздох Поли.
— Да,— проговорила она,— я, Егор Александрович, лежала вот и все думала. Правда это, что учиться мне надо. Скорей бы только все кончилось. Тогда я стану учиться всему, всему. Так нельзя. Что ж, в самом деле, это за жизнь: свой дом есть, а к другим надо вам бежать душу отвести...
Она обратила к нему заискивающий, просительный, боязливый взгляд:
— Тогда ведь будете любить?
— А теперь не люблю? — шутливо спросил он. Она покачала головой.
— Нет, вы не шутите... Не надо!.. За что же меня любить?..
Выздоровление Поли шло медленно, хотя она уже и не лежала в постели. Ее лицо страшно изменилось. Оно похудело, на щеках был багровый румянец, в глазах был сухой блеск. К несчастию, и погода стояла такая, что легче было расхвораться, чем выздороветь. После сухого и теплого августа настал ненастный сентябрь. Мелкие осенние дожди шли в течение целых двух недель. Казалось, над землею проливались молчаливые, неутешные слезы. В охотничьем домике царила тишина, царила скука. Егор Александрович или работал в своем кабинете, или ходил на охоту, или беседовал с разными мужиками; Поля тоскливо шила мелкие, необходимые для будущего своего ребенка, вещи. Ручная женская работа сильно располагает к думам, и у Поли не было им конца. Во время болезни ее охватило желание учиться, развиваться. Но это было минутною вспышкою, последней соломинкой утопающего. Этими мечтами Поля тешила себя, стараясь уверить себя, что она скоро сделается такою же, как Марья Николаевна, и что Егор Александрович тогда полюбит ее. Так иногда одиноко растущие дети сами себе рассказывают сказки. Теперь эти мечты вдруг куда-то улетучились, исчезли, и их заменили новые безотрадные думы. Смотря на
Егора Александровича, Поля видела, что он чем-то озабочен. Ей не приходило в голову мысли о том, что ему было о чем подумать, что ему приходилось решить трудный вопрос, как жить, какой дорогой идти, к какой цели стремиться. Работа его мысли, мучительная и болезненная работа, от которой он худел и бледнел, от которой он не мог ни бежать, ни укрыться, была неизвестна, непонятна ей. Она удивилась бы, что можно биться в слезах над отвлеченными вопросами о правде, о честности, о добре, о боге. Для нее все эти вопросы были давно ясны и разрешены, как для ребенка ясен и разрешен вопрос о том, что деревянная палочка, на которой он скачет, есть настоящая лошадка. Ей просто казалось, что Егор Александрович «скучает». И как же не скучать? Один он. Даже Марья Николаевна не ходит к нему. С нею, с Полей, ему не весело. Вот если бы она была образованная, как Марья Николаевна. Нет... где ей! Вон книжки он ей читает, так ее ко сну клонит. Что в них, в книжках! Нет, уж видно, она такою уродилась, что ей ничего не надо. Да, ничего и никого не надо, только бы Егор Александрович был с нею. Ей вспомнилось, что Егор Александрович говорил ей как-то, что нужно любить всех людей, как братьев, что иначе и самого человека никто любить не будет. А кого же она любит? Кто ее любит? Да за что же ей их любить? За что им любить ее? Тоже не мало люди-то ее грызли! И теперь грызут! Перед нею вставали образы ближних: Софья Петровна, любившая ее, как любят кукол: играют с ними и ломают их; Агафья Прохоровна, вечно рывшая ей яму да лаявшая, как собака из-за кости; тоже тетушка Елена Никитишна хороша, замуж за постылого хотела выдать, чтобы под старость жить у нее, у Поли; отец—на всякий грех благословил бы он, лишь бы денег за это дали, пропойца бессовестный. Нет, это господам хорошо любить ближних; за деньги-то эти ближние у господ руки лижут; горя-то при деньгах от ближних не приходится видеть. Вон Марья Николаевна, .поди, весь мир любит, с жиру... Легко так-то любить! Вынула из кармана деньги да и дала! Вот, мол, как я вас люблю! Все равно ей, много у самой останется. А попробовала бы любить, когда каждый норовил бы обидеть да загрызть... Мысль о Марье Николаевне снова навела Полю на
вопросы:.не видится ли Егор Александрович с Марьей Николаевной тайком? Она ведь хитра, сумеет найти уголок, где встречаться. Не выпустит она его из рук. И то сказать, такого-то красавца какая девушка не полюбит! Разлучница, креста-то на вороту у нее нет. Видит, что человека другая любит, а она отбивает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27