И только
следы оставались - золотые звездочки цветов. И только в ночных соловьиных
песнях слышалось то же колдовство, что и в ее голосе. И в сердце своем он
дал Песне имя - Тинувиэль.
Так случилось - он опять увидел ее. Весной, после мучительной серой
зимы. Почему-то он подумал - если сейчас он не удержит Песню - не увидит
ее никогда. А она пела, и под ее ногами расцветали цветы-звездочки. Песня
наполнила его, Песня вела его, и, как слово Песни, он крикнул:
- Тинувиэль!
Она замолчала, но Песня продолжалась и когда он смотрел в ее звездные
глаза и видел ее прекрасное расширенное лицо, и когда ее тонкие белые руки
лежали в его загрубевших ладонях... А потом снова она исчезла, как будто
стала опять тенью и бликами...
- Тинувиэль... - произнес он в безнадежной тоске и ощутил, что
умирает.
Черное беспамятство долины черного хрусталя приняло его, и Берен упал
на землю замертво. И вновь он услышал Музыку, что была Лицом, и она гасла
в его сердце...
Дочь Тингола, могучего короля Дориата, Лютиен, впервые ощутила, что у
нее есть сердце.
- Мама, что со мной, мама, скажи... - шептала она в никуда. И
казалось ей, что голос ее матери Мелиан отвечает ей:
- Ты становишься взрослой, девочка моя.
- И это так больно?
- Но разве это неприятно?
- Нет, нет, это чудесно... но больно... Мама, что делать мне...
- Слушай сердце, дочка. Иди, куда оно поведет тебя.
Она сидела рядом с бесчувственным Береном и смотрела. Жадно смотрела
в его лицо.
"Что в этом человеке? Почему меня так тянет к нему? Простой
смертный... Какое лицо... Он красив, не спорю - но разве не красивее
эльфийские властители? Но их лица - как пустой пергамент, дорогой, но не
тронутый пером сказителя... А это - книга... Чудесная книга... Неужели ее
читать - мне? Но знаю ли я язык этих письмен..."
И тихо наклонилась Лютиен над неподвижным лицом, вглядываясь в него и
прочла губами первое слово книги Людей. И Берен открыл глаза и сказал это
слово:
- Тинувиэль... Не уходи, прошу тебя, Соловей мой, Песня моя - не
уходи...
- Кто ты? Я не прочла твоего имени, а ты почему-то знаешь мое...
- Я Берен, сын Бараира из рода Беора.
- Я не слышала о тебе, но о Беоре я знаю. Ты не уйдешь?
- Нет, нет, никогда? Зачем? Куда я уйду?
- Не уходи...
Они бродили в лесах вместе. Лютиен приходила каждый день, и Берен уже
ждал ее - то с цветами, то с ягодами в ладонях, и они уходили в тень леса
и вместе пили воду ручьев - как пьют на людской свадьбе вино новобрачные,
и Берен на костре готовил дичь. А Лютиен пела, и ее песня была теперь так
близка к той, что звучала в долине черного хрусталя.
Так читали они великую книгу Детей Арды. Теперь, за эти краткие
недели, Берен узнал столько, сколько не знали и самые мудрые из людей. А
Лютиен, слушая человека, все больше восхищалась людьми, такими
недолговечными, но с такой сильной и богатой душой. И впервые ей стало
страшно от того, что он умрет, а она будет жить. Почему-то он казался ей
таким беззащитным, таким уязвимым, что хотелось обнять его, защитить собой
от всего этого мира... От отца. Она предчувствовала гнев Тингола, но
теперь он был не страшен ей. И потому, когда ее как преступницу привели к
отцу, Тингол изумился перемене, происшедшей с его дочерью. Она была
сильнее его, и никакие угрозы и просьбы не заставили ее говорить.
- Дочь, но подумай сама - ты встречаешься тайно с жалким смертным! Ты
позоришь свое и мое имя. Подумай, что скажут о тебе?
- Разве может опозорить беседа с достойным? И мне все равно, что
скажут о нас, отец. Видишь - перед всеми владыками твоего королевства не
стыжусь я говорить о нем. И не стыдно мне сказать тебе перед всеми, что я
люблю его.
Тингол стиснул кулаки. Его красивое лицо полыхнуло гневом, и его
подданные опускали головы, чтобы не встретиться с непереносимо -
пронзительным взглядом короля. Обычно до дрожи в коленях боялась Лютиен
гнева отца. Но теперь он не выдержал ее взгляда.
- Я убью его, - выдохнул король. - Тварь, смертная, грязный
человечишко! И его грубые руки касались тебя! Великие Валар, какой позор!
Какое унижение! Уж лучше бы Враг встречался с тобой, чем он! Да он и есть
отродье Врага! Найти его! С собаками ищите и приволоките мне сюда эту
дрянь!
- Эльфы тоже умирают, отец! - крикнула Лютиен. - И я клянусь, тронь
его - и в Валиноре ты не встретишься со мной, и перед троном Короля Мира я
отрекусь от родства с тобой!
- Что? - задохнулся Тингол, но рука Мелиан легла на его руку.
- Ты не прав, - спокойно сказала она. - К чему позорить себя
недостойной благородного повелителя охотой на человека - не простого
человека, из славного рода! Дай Берену слово государя, что не погубишь
его, и призови его на свой суд. Ты - король в своей земле, так будь же
справедлив ко всем. И помни - он прошел беспрепятственно через Венец
Заклятий. Та судьба, что ведет его, не в моей руке.
Тингол опустил голову. Долго он молчал, наконец, сказал глухо:
- Да будет так. Я не трону его. Приведите его сюда - хоть силой!

Лютиен сама привела его - как почетного гостя вела она его за руку,
чествуя его как эльфийского короля или принца. Но блеск двора Тингола,
Элве - одного из Трех родоначальников-предводителей эльфийских племен,
видевшего свет Валинора, сразил Берена, и он стоял - бледный,
ошеломленный, среди насмешливых презрительных взглядов эльфийской знати.
"И такой - посмел коснуться руки дочери моей?" - с горькой насмешкой
думал Тингол. - "Неужели же он не будет наказан за это?"
- Ты кто таков, жалкий человечишко? Как ты посмел помыслить даже о
дочери моей? Как посмел ты, словно лазутчик Врага, проползти змеей в
заповедный Дориат? Не дай я клятву не марать твоей кровью мой дворец, ты
был бы казнен тут же, на месте! Отродье вражье...
Берен стоял, словно парализованный. Страх сковал его, он и
шевельнуться не мог... Лютиен заговорила, пытаясь защитить его:
- Это Берен, сын Бараира, и его род...
- Пусть сам говорит!
И внезапно гнев и гордость вспыхнули в сердце Берена, когда он
увидел, как резко Тингол оборвал свою дочь. И он заговорил - сначала тихо,
со сдержанной яростью, затем все громче, и всем показалось - он вдруг стал
выше ростом, и гневное сияние его глаз не мог выносить даже Тингол.
- Смертью грозишь мне? Я слишком часто видел ее ближе чем тебя,
Тингол, что не скажешь о тебе. Казни меня, если это позволит твоя честь!
Но не смей оскорблять меня, ибо это кольцо, что вручил моему отцу король
Финрод на поле боя, когда он, смертный, спасал вас, бессмертных, дает мне
право не только говорить с тобой так - с тобой, благоденствующим здесь, в
кольце чар, но и требовать у тебя ответа за оскорбление! Мы, люди, слишком
много льем крови в боях с Врагом, защищая не только себя, но и своими
жизнями оплачивая ваше бессмертное спокойствие, чтобы ты, король, смел
называть меня вражьим лазутчиком!
Все молчали в страхе, ожидая гнева короля, но он лишь сказал глухо,
исподлобья глядя на Берена:
- Так зачем же ты явился?
- Я явился, - подчеркнул Берен, - потому, что меня привело желание
моего сердца. У тебя есть сокровище, король. И я пришел за ним. Это
сокровище - твоя дочь. Я люблю ее и никакое кольцо чар, ни камень, ни
сталь, ни огни Ангбанда не удержат меня. Я не приму отказа - проси какой
хочешь выкуп. Я заплачу его, но от Лютиен не откажусь.
Мелиан едва успела взять супруга за руку и всей своей магической
силой усмирить его. Он зарубил бы Берена тут же. Но теперь его голос
звучал спокойно, хотя жуть наводил этот спокойный голос.
- Вот как? Что ж, пожалуй, я даже снизойду до твоей просьбы. Твой род
прославлен и знатен, но, увы - все знают Бараира, но никто не слышал о
Берене. А заслуги отца не оплатят просьбы сына. Потому прошу я у тебя -
прошу - небольшой выкуп. Есть сокровище, которое хочу я иметь взамен на
мое сокровище - дочь мою. Говоришь, ни стены, ни камень, ни сталь, ни
пламя Ангбанда не остановят тебя? Ну так прогуляйся туда и принеси мне
Сильмарилл. Один-единственный. И Лютиен твоя. Ну, каков твой ответ?
Берен рассмеялся - зло и горько:
- Дешево же эльфийские короли продают своих дочерей - за камни! За
то, что можно сделать руками, продают они то, что никаким искусство не
создать! Что же, да будет так. Я вернусь, король, и в руке моей будет
Сильмарилл. Прощай. Я вернусь.
Берен повернулся и пошел прочь из дворца в гневе и гордой решимости.
И все в ужасе и почтении давали ему дорогу.

2
Он так до конца и не понял, что творится. Было только непривычное,
пугающее ощущение собственной беззащитности, словно он стоял нагой среди
ледяного ветра на бескрайней равнине, глядя в лицо безжалостно-красивому в
морозной дымке солнцу - бесконечно чужому и страшному. Так было, когда он
смотрел в лицо Гортхауэра. Оно было ужасающим не потому, что было
отвратительно-уродливо; оно было ужасающе прекрасным - в нем было что-то
настолько чужое и непонятное, что Берен не мог отвести завороженных ужасом
глаз, не мог спрятаться - оно притягивало своей непонятностью неотвратимо,
как огонь манит ночных бабочек.
И перед его внутренним взором стояло это розоватое, словно плохо
отмытое от крови морозное дымное солнце над метельной равниной, где не
было жизни, и почему-то он называл в сердце отстраненный свет этого
бледного светила улыбкой бога. И почему-то знал, что так и есть. А глаза
его видели - король Финрод, выпрямившись в гордости отчаяния, застыв
мертвым изваянием, смотрит прямо в глаза Жестокого. Казалось не было тише
тишины в мире, не было молчания пронзительнее. Что-то происходило, что-то
незримо клубилось в воздухе, и никто не мог пошевелиться - ни орки, ни
эльфы.
...По морозной равнине брел он, не глядя на беспристрастную усмешку
чужого, нездешнего солнца. Где он был? Что это, где это? Он знал, что
никого нет в этом мире, что он один, но не умрет никогда и вечно будет
идти в застывшем времени, и вечно не будет ничего, кроме отливающего
кровью солнца и голубовато-розового снега, сдираемого с зернистого льда
заунывным вечным ветром, не приносящим вестей; ничего кроме туманного
неба, стекающего розовым в синеву и черноту вдали, но ничего нету за
чернотой; ничего кроме равнодушной улыбки бога.
...Солнце налилось нестерпимо-торжественным ликующим огнем, и золотые
струи омыли небо до спокойной плоской лазури, теплое безветрие наполнило
грудь душным тяжелым ароматом. Красота вставала - пышногрудой,
тяжелобедрой, ленивой. Мед тек в воздухе и губы запекались сладостью. Сном
обволакивало душу. И ввысь, в безмятежное небо рвалась ослепительно-белая
лора (?), сладкий лед тянулся к золотым, медовым устам неба.
И с пустынно-чистого неба пустоокое солнце, здешнее - но чужое
улыбалось той же пустой улыбкой бога.
...Видения были немые и беззвучные, словно издали, хотя он ощущал их
вкус, и запах, и тепло, и лед...
...Кровь хлынула на белый, извечно белый снег, и улыбка бога
исказилась гримасой непереносимой муки и гнева. И далеко-далеко запели
глухие низкие голоса скорбно и протяжно, и нелепы были слова, и стон как
тень взвился над хаосом омываемой кровью тяжелой медовой красоты и
ужасающего величия ледяной пустыни, и вновь, как в долине черного хрусталя
хрипело и хлюпало кровью все вокруг, и рвалось по живому, и вставала
страшная, жестокая красота, выше Черного и Белого, всеобъемлющая, когда
сверху, двумя черными крылами Ночь скорбно обняла окровавленную вершину, и
солнце стало алым углем, и казалось - белое острие вонзилось в сердце
Ночи, и ее кровь стекает по белому, и Белое и Черное застыли на миг, и
дивной красоты Песнь осенила Алое на Черном и Алое на Белом, и была она
полна такой пронзительной тоски и скорби, красоты и стремления, что Берен
потерял всякое представление о том, где он и что творится вокруг. В ночи
исчезло все, и Песнь забилась ясной звездой... Как во сне он увидел среди
клочьев расползающегося бреда - медленно-медленно падает Финрод, и
бессильно опускает голову и так же медленно, бесконечно роняет руки
Жестокий. Крылья Ночи обняли и этот мир, и разум Берена.
...Очнулся в сыром, холодном, смрадном мраке, едва рассеиваемом
чадящим светильником. Они все были здесь - и Финрод, и эльфы, и он сам -
Берен сын Бараира. Беспомощные, прикованные длинными цепями за шею к
стене, с кандалами на руках и ногах. Гнилой воздух придавливал к сырому
скользкому полу. Мир замкнулся здесь. Не было ничего и никого. И все это
бред - и Сильмарилл, и отчаянная клятва... Неужели и Песни нет? Ее убили -
там, в небывалом прошлом. И Лютиен нет, потому что нет Песни. А есть
только ожидание смерти. И равнодушие. Гнилозубая улыбка бога.
Иногда откуда-то, с мерзким скрипом ржавой двери, спускался орк и
приносил какую-то еду - Берен не помнил, что именно. Помнил только, что
Финрод отказывался от доброй половины своей доли. Говорил, эльфы
выносливее к голоду чем люди. А Берен не брал этого драгоценного дара. Не
понимал - зачем жить, если все равно ничего нет, кроме оскала мертвой
улыбки бога.
Иногда приходил другой орк - сначала они приняли его за оборотня, он
был в шлеме наподобие волчьей оскаленной головы со зловещими карбункулами
в глазницах. Он уводил одного из пленников, и тот уже не возвращался. И
глухо тогда стонал король Финрод, и грыз зубы Берен.
Их осталось двое. И Берен знал, что следующий - он. Он даже хотел
этого. Больше не мог. И вот он, наконец, разбил свое молчание:
- Прости меня, король. Из-за меня все это случилось, и кровь твоих
людей на мне. Я был заносчивым мальчишкой. Ведь я давал это слово, не ты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21