а теперь его беспокоило, смогут ли они отсюда незаметно выйти. Он почувствовал, что ноги у него прилипают к полу, а нагнувшись, обнаружил на подошве башмака какую-то липкую черную дрянь – видимо, загустевшую типографскую краску – и с ужасом представил себе, как за ним по Грэйн-Ярду протянется цепочка черных следов.
– Мы узнали, что типография «Альбион» худо ли, хорошо ли, но существует, – с натужной веселостью сказал он, – и больше нам, по-моему, делать здесь нечего.
– Вы думаете? – возразила Пам, и он с тревогой заметил в ее голосе похотливую хрипотцу. Она стояла сейчас очень близко к нему – то есть она и раньше стояла близко, но сейчас подступила совсем уж вплотную. – В ресторане я вам не сказала, а есть еще одна причина, почему я предпочитаю, чтобы до поры до времени никто не знал об этой типографии.
– В самом деле? – пролепетал растерявшийся Грайс и нервно хихикнул.
– Здесь, конечно, не так уютно, как в первоклассном отеле, – цепко ухватив его за шею, прошептала Пам, – но зато нам не придется врать, что мы супруги Смит.
Их двухминутная лихорадочная возня не принесла ему особой радости: очень уж непривычными были место и время. Он никогда не делал этого днем, а гнездо из картонных коробок слишком сильно отличалось от супружеской постели, на которой он, впрочем, тоже не очень-то исправно выполнял свои обязанности. Но Пам, кажется, осталась довольна. Она яростно извивалась под Грайсом, а главное, так неистово стонала, что окажись возле сторожки случайный прохожий, он обязательно бы все услышал. Грайс крепко обнимал ее, до смерти боясь вымазаться в типографской краске, и прикидывал, как он будет объясняться с женой, если она обнаружит на нем какие-нибудь следы того, что сейчас происходило. Но время было служебное, и ему не удалось вызвать в памяти облик жены, он даже имени ее вспомнить не смог, ну просто никак. Забыл, да и все тут! Может, он и правда полюбил Пам, так поэтому?
– Давайте-ка примем пристойный вид, – прошептал он ей, когда они полежали, нежно обнявшись, необходимое, на его взгляд, время. Он встал и, приводя себя в порядок, нечаянно наступил на ее трусики. Ему вроде бы заботиться об этом не пристало, но все же надо ей, пожалуй, сказать, подумал он.
– Я везде тут, кажется, наследил… – Он поднял ногу и посмотрел, сильно ли загвазданы его башмаки. Да нет, не очень, краска со временем сотрется. Однако, разглядывая правый башмак, он заметил интереснейшую деталь: к типографской краске на подошве прилип сложенный восьмиугольником фантик от конфеты из «Подарочного ассорти».
Глава тринадцатая
Третий раз он наведался в Грэйн-Ярд около четырех часов на следующий день. И о своем намерении туда сходить не сказал никому, даже Пам – он хотел как следует разобраться во всем сам, а потом разом выложить ей результаты разведки. «Да вы у меня настоящий Шерлок Холмс!» – восхищенно воскликнет она, если ему повезет и он узнает что-нибудь интересное.
Чувствовал он себя скверно. Во-первых, у него болели все кости после вчерашних упражнений с Пам, а во-вторых, он целый день болтался на службе, абсолютно ничего не делая. Грайс давно уже понял, что безделье изматывает хуже всякой работы.
Он пришел в отдел, повинуясь вчерашнему пожеланию Грант-Пейнтона, – пришел, ясное дело, не к девяти, спешить ему было некуда, – и обнаружил, что отдел пуст, как необитаемый остров. Ни единой живой души. Можно было подумать, что все его коллеги неожиданно получили отпуск, но отдельскую Доску объявлений украшало размноженное на ксероксе послание: «Всех членов альбионской труппы просят собраться к восемнадцати часам в Клубе Сент-Джуд для экстренного перераспределения ролей. Секр. тр. Дж. М. Ардах».
Улыбчивый служащий из Оперхозяйственного отдела сказал Грайсу, что Пам, Сидз, Бизли, Ардах и Грант-Пейнтон явились на работу почти вовремя, а остальные пока не приходили. Сидз, по его словам, отправился на другие этажи развешивать объявление для артистов но все прочие быстренько усвистали. То же самое опер-хозяйственник посоветовал сделать и Грайсу, не преминув добавить, что везет же, мол, некоторым.
Сначала Грайс удивился, однако, подумав, сообразил, что все «усвиставшие» канцпринадлежники – члены Организационного бюро. Стало быть, Пам куда-то их повела, чтобы передать им его вчерашний рассказ. Вот и хорошо, подумал он, решительно не зная, как ему сегодня себя вести. Ну а действительно, что он должен был сделать, увидев ее, – подмигнуть, заговорщицки ухмыльнуться, шепнуть пару скабрезных любезностей или держаться так, будто ничего особенного не случилось?…
Замышляя третью поездку в Грэйн-Ярд, Грайс попытался вспомнить, собиралась ли Пам объявить на собрании Оргбюро, что он отыскал старую типографию. В ресторане она сказала: «Обо всех же остальных ваших открытиях (стало быть, и о типографии тоже?) стоит оповестить пока только членов Оргбюро…» А над ложем из картонных коробок призналась: «Есть еще одна причина, почему я предпочитаю, чтобы до поры до времени никто не знал про эту типографию». Хотя, возможно, она сказала так просто для красного словца. Чтобы не попасть впросак – Пам вполне могла повести Оргбюро осматривать типографию, – Грайс решил дождаться ее прихода. Он нащупал в кармане все еще липкий от краски конфетный фантик. Совершенно непонятно, при чем тут Копланд, но тем больше будет чести, если Грайсу удастся что-нибудь разузнать. Тогда уж его наверняка сочтут замечательным сыщиком.
Вскоре вернулся Сидз. Судя по его реплике – «Видали, какая экстренность», кивком указав на объявление, буркнул он Грайсу, – Пам ничегошеньки ему не сказала, даром, что он повсюду за ней таскался.
А сейчас им предстояло убить вместе полдня, и Грайс, щедро расплескивая великодушие победителя, дружелюбно предложил Сидзу поискать в округе какое-нибудь приличное кафе. Но Сидз даже слушать об этом не захотел.
– Я обещал Грант-Пейнтону весь день оставаться на посту. Если начальство заинтересуется, почему Отдел канцпринадлежностей не подает о себе последнее время никаких вестей, и начнет расследование, надо, чтобы здесь обязательно кто-то был.
– А кого у нас, по-вашему, следует считать начальством? – спросил Грайс. – Я вот все время слышу: «начальство может сделать то, начальство может сделать се», – а никакого начальства ни разу еще не видел, потому что начальники отделов – явно не настоящее начальство. У меня, знаете ли, сложилось впечатление, что «Альбион» управляется сам по себе, без всякого начальства.
Сидз нахмурился и многозначительно кивнул в сторону Оперхозяйственного отдела, намекая, что Грайс начал опасный разговор и что стены, то бишь металлические барьерчики, тоже имеют уши. Они сходили к торговому автомату за кофейной бурдой, а потом, выбрав самое удаленное от ехидных оперхозяйственников место – оконную нишу в клетушке Копланда, – облокотились на подоконник и завели безобидный разговор. Лондонские автобусные маршруты, хорошо известные и тому и другому, помогли им скоротать время до обеда. В «Лакомщике» они обсудили индийские и китайские национальные блюда. После обеда тему для беседы подсказало им сальное пятно на Сидзовом галстуке: химчистка одежды тоже, оказывается, интересовала их обоих. Они далеко еще не исчерпали эту тему, когда в половине четвертого на работу возвратились члены Оргбюро – озабоченные, но весьма собой довольные. Грайс, одарив Пам заговорщицкой улыбкой, которая как-то кривовато про-змеилась по его губам, поспешно натянул плащ и сказал сослуживцам, что перед собранием труппы ему надо кое-куда забежать.
И вот он стоял в сторожке с линолеумным прилавком, посматривая на гнездо из раздавленных картонных коробок. Сейчас оно казалось ему весьма неопрятным. Даже, пожалуй, гнусным. Лужа загустевшей краски виднелась у двери во двор, но это вовсе не значило, что фантик налип ему на подошву именно там, он мог валяться в любом углу. И все же внутреннюю дверь стоило осмотреть повнимательней.
Дверная ручка, как он и предполагал, оказалась блестящей, будто внутреннюю дверь постоянно открывали. По внешней двери ни о чем догадаться было невозможно – ручку на ней покрывал толстый слой ржавчины. А эта вот ручка, медная и словно бы отполированная, даже не запылилась. Ее, правда, дергала вчера Пам, но именно тогда-то Грайс и насторожился: Пам не вымазала руки в пыли, она бы обязательно ему пожаловалась, потому что была чистюлей, хотя и не брезговала половыми , так сказать, отношениями на стороне. Да, решил Грайс, кто-то понимал, что распахнутые ворота были бы слишком заметны, и ходил в типографию через сторожку. Он дернул ручку, как дергала ее накануне Пам, – и дверь легко растворилась.
Грайсу открылся неровный, мощенный кирпичом двор и потемневший дом старой типографии, похожий на древнюю церковь с высокими арочными окнами. С улицы окна заслонял забор, поэтому Грайс увидел только сейчас, что они сияют прозрачной чистотой. Их или совсем недавно застеклили заново, или по крайней мере тщательно вымыли.
Сам не зная зачем, Грайс поднял взгляд и заметил на крыше несколько недавно замененных шиферных листов, а потом ему послышался конский топот, словно во двор въехал ломовой фургон. Он опустил взгляд и увидел, как по ступеням типографского, похожего на церковное крыльца спускается ему навстречу Тельма. Ее лицо озаряла глуповатая озорная улыбка.
– Мистер Копланд сказал, он, мол, просит вас на минуточку зайти, мистер Грайс.
Да, встретить здесь Тельму Грайс никак не ожидал. Но это было только начало. Потому что, переступив порог типографии, которая вовсе не походила на заброшенную, он увидел братьев Пенни – словно крохотные Твидлдум и Твидлди, одетые в одинаковые рабочие комбинезоны, они по-идиотски махали ему руками, стоя на площадке металлической лесенки, приделанной к огромной печатной машине. Рядом с этой машиной все остальные механизмы казались непропорционально маленькими, а на боку у нее, как на кабине машиниста у паровоза, виднелась металлическая пластина с рельефной надписью УОФДЕЙЛ.
Чуть дальше три человека в коричневых рабочих халатах колдовали возле ящиков с наборными литерами, установленных на наклонные полки вроде тех, куда кладут в читальнях подшивки газет. Двое из них показались Грайсу незнакомыми, зато третьего, хотя он и сменил костюм конторского служащего на рабочий халат, прекрасно, кстати, сочетающийся с его внешним обликом, Грайс узнал без всякого труда: это был Ваарт.
– Давай, давай, заходи! – приветственно помахав рукой, крикнул он Грайсу.
Тельма, с кретинически-самодовольной улыбкой на лунообразном лице, вела его к печатной машине, и вскоре он увидел еще троих рабочих, а точней, только их головы, потому что они стояли в глубокой траншее, то ли укладывая новые, то ли проверяя старые электрические кабели. Грайс ступил на узкую доску, перекинутую через траншею, и увидел, что работа ведется в три руки: у каждого из электриков один рукав рубахи был засунут под брючный ремень, а возле траншеи лежали аккуратно сложенные мундиры швейцаров, и на каждом – форменная фуражка.
Пока что никто не выразил своего отношения к нему, и даже однорукие швейцары равнодушно посмотрели на, а не сквозь него, как они обыкновенно делали в «Альбионе»-, когда стояли (или сидели) на посту. Грайс повнимательней глянул вперед и за линотипами – вроде бы они назывались именно так, – напоминающими старинные кресла дантистов с разными зубоврачебными приспособлениями, вымазанными типографской краской, увидел довольно большую застекленную будочку мастера, а в ней – смутные силуэты Хакима и миссис Рашман, раскладывающих по полкам кипы бумаги. Этим-то двоим он уже почти что и не удивился – ведь если б ему удалось поспорить с кем-нибудь на деньги, их ли он видел из окна автобуса (а шли они в сторону Грэйн-Ярда), то наверняка был бы сейчас при деньгах.
Копланд пока не появлялся, и Грайс не представлял себе, что он скажет, когда тот появится. У него ведь и в мыслях не было застукать здесь всех этих людей, он и самого Копланда не ожидал увидеть – а надеялся только найти более веские, чем конфетный фантик, доказательства, что начальник их отдела похаживал в старую типографию. По его догадкам, которыми он не поделился даже с Пам, типографию использовали как хранилище секретных документов – возможно, к примеру, там хранились миллионы удостоверений для британских граждан, если «Альбион», как предположил кто-то из любителей, изготовлял такие удостоверения. А Копланд, вполне вероятно, был главным хранителем. Но теперь Грайс ясно понял, что все это чепуха. Люди, которых он тут увидел, напоминали не работников секретного архива, а радостную ораву ребятишек, допущенных по чьему-то недосмотру в действующую типографию. Наваждение, да и только!
– Я привела мистера Грайса, – обращаясь к потертым башмакам, торчащим из-под «Уофдейла», объявила Тельма. Владелец башмаков лежал лицом вверх на низкой тележке, как механик, проверяющий ходовую часть автомобиля. Ухватившись черными от машинного масла руками за внешний край станины, он выехал наружу, явив Грайсу до неузнаваемости чумазое лицо.
– А-а, Мистагас, – равнодушно проговорил он. Услышав свою исковерканную фамилию, Грайс мгновенно его узнал и стал автоматически трансформировать кривозубую невнятицу в нормальную человеческую речь. – К сожалению, не могу подать вам руку, видите, какие черные, – Копланд показал Грайсу лоснящиеся от смазки ладони, – но так или иначе рад вас видеть. По-моему, вы знаете здесь почти всех…
Пока Копланд вставал и вытирал руки какой-то грязной тряпкой, похожей на разодранную ночную рубашку, со своего насеста спустились братья Пенни, а Ваарт и двое других наборщиков подошли поближе, так что вокруг незваного гостя или, может, просто пришельца – Грайс не знал, кем они его считают, – образовался живой полукруг. Но Копланд разговаривал с ним вполне дружелюбно.
– Вы, насколько я знаю, не знакомы с Норманом Ферьером (он сказал – Неманом Феелом), так познакомьтесь, пожалуйста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39