По тому, как он смотрел в глаза и каким просительным тоном он произносил слова, Петр Трофимович решил, что тот убеждает его в чем-то. Винник перевел.
- Господин капитан, я прошу Вас передать нас американцам! Если мы останемся, то нас расстреляют ваши! Нас не так много осталось. Конечно, нами можно пожертвовать, но ради Бога, стоит ли?!
- Хорошо, - согласился Кизим и обратился к Джонсону, - лейтенант, Вы заберете Кунца и оставшихся немцев?
- Да. Но без оружия и без гарантий, - кивнул головой американец.
Кунц без перевода понял слова Джонсона и согласился на все его условия. Вернувшись к своим, он отдал солдатам приказания, после которых те стали сдавать свои автоматы американским солдатам. Безоружными они возвращались в свою кучку и спокойно продолжали ждать последующих событий. Их вид выражал полное безразличие. То ли они устали от боя, то ли им на самом деле было без разницы, в чьем плену находиться. Но их покорность говорила о том, что воевать они больше не хотят.
Кизим закурил предложенную Джонсоном сигарету. Что ему оставалось делать? Погибать бесцельно самому и погубить оставшихся людей?! Или согласиться с Джонсоном?! Но тогда он и его люди никогда больше не увидят Родину! Там, далеко на востоке их назовут предателями и заклеймят позором. А каково будет родственникам, оставшимся в тылу?! Дети станут детьми врагов народа, детьми предателей Родины! Что лучше?! Бессмысленная смерть или последующий позор?! Но сегодняшняя смерть не дает гарантии избежать позора и обвинений в предательстве! Боже! Какой сделать выбор?!
- Сережа! – обратился он к Виннику, - построй роту.
- Есть! – сказал лейтенант и пошел выполнять приказ.
* * *
- Красноармейцы! Товарищи! Мои боевые товарищи! Друзья! – начал проникновенно, без излишней строгости, без командных ноток Кизим. Перед ним стояли сорок пять уставших, измученных человек. Раненые, неумело и наскоро забинтованные, перепачканные землей и копотью, пропахшие порохом, кровью, грязью войны. Еще вчера они мечтали о мире, конце войны, представляли, как совсем скоро они возвратятся домой, к своим семьям. Эти люди не впервые смотрели в глаза смерти. И сегодня был не первый бой, когда они, не задумываясь, исполняли приказы своего командира. С некоторыми он прошел от самой Москвы. С другими воевал совсем недолго. Но все они ему стали дороги. Дороги как друзья, как младшие братья. За всех он нес ответственность. Каждая жизнь ему была вверна уставами и дорога. За каждого он был в ответе. – У нас мало времени. Скоро наступление повторится. Я не могу вам объяснить ее причину! Но вы видели и знаете, что не мы начали это бессмысленное кровопролитие! Мы исполняем приказ и защищаем позиции. Нам приказано занять эти позиции и оборонять их до прихода основных сил. Нам приказано взять под охрану мирное население. Мы выполнили и продолжаем выполнять приказы! Но нам не было приказа воевать с Красной армией! Мы отразили первую атаку. Мы отразим и вторую! Мы погибнем, но выполним приказ! Что потом?! Как расценят нашу смерть вышестоящее командование и органы НКВД?! Я не знаю! Простят ли нам гибель наших братьев и союзников-поляков?! У меня нет ответа! Американцы уходят. Они не смогут больше нам помочь! Они предлагают нам уйти вместе с ними. Что будет потом, я также не знаю! Я не знаю, как нас примут союзники. Я не знаю, как они расценят наш поступок! Но я с уверенностью могу сказать, что это будет конец войне и конец будущему! Мы навсегда потеряем Родину! Мы не сможем вернуться! Тогда точно нас признают предателями и врагами! Никто не будет разбираться в том правы мы были или нет! Проще всего будет признать нас шпионами, предателями и списать этот бой на нас, признать нас виновными! Но если мы останемся, то и в этом случае я не могу вам гарантировать торжество правды! Нас либо всех уничтожат, либо тех, кто останется в живых обвинят все в том же предательстве! …Я не знаю, что вам посоветовать и, что приказать!... Я не могу вам сейчас приказывать! Это будет только ваш выбор! Кто решится, тот пойдет с американцами. Кто посчитает это неприемлемым, тот может остаться!
Бойцы слушали своего командира и молчали. Они знали как трудно ему сейчас. Они понимали, что только сами смогут принять решение. Возможно самое главное решение в их жизни!
- Думайте! Я даю вам пять минут. Я не могу дать больше! Больше нет времени! Возможно, с минуты на минуту начнется новое наступление. И тогда всем нам предстоит погибнуть. Я, ваш командир, больше не вправе распоряжаться вашими жизнями! Я, как человек, не хочу посылать вас на верную смерть, смерть бесполезную, глупую и жестокую! Американцы уже ждут! Те, кто пойдут с ними, поедут к морю, где пересядут на корабли. Затем попадут в тыл союзников. Что дальше, я не знаю! Сами американцы не скажут вам, что будет дальше! Я не знаю таких примеров, как наш… Тем, кто решит остаться, я предлагаю покинуть позиции роты и идти в наш тыл! Так, возможно, вы сохраните себе жизнь! Оставаться здесь – это верная смерть! Когда попадете к нашим, то помните – вы выполняли приказы! Мои приказы! Вы солдаты и не вправе не подчиняться! Это все, чем я могу помочь оставшимся. Простите! – Кизим на мгновение замолчал. Над ротой нависло гробовое молчание. Казалось, слышно, как вокруг летают проснувшиеся насекомые. Бойцы внимательно всматривались в лицо своего командира. И им показалось, что глаза Кизима заблестели и по щеке медленно скатилась слеза. - Я принял решение! Я ухожу с американцами…Но прежде давайте простимся с нашими боевыми товарищами. У нас нет времени предать их земле! Но отдать долг павшим мы еще можем! Простите меня, что не смог уберечь вас…Я прошу прощения и у ваших матерей, жен, детей… Вечная память вам!
Кизим правой рукой расстегнул кобуру и достал свой «тт». Дослав патрон в патронник, он поднял руку с пистолетом вверх. Стоявшие в строю бойцы, тоже молча, опустив головы, подняли автоматы. Залп из всего личного оружия вспугнул воробьев и ворон, которые защебетали и закаркали, взвившись в сереющее небо.
Все это время, стоявшие в сторонке воспитанницы пансионата, смотрели на русских и не понимали ровным счетом ничего из той драмы, которая разыгралась. Только Helen, впилась взглядом в Кизима и по ее коже бегали мурашки от осознания происходящего на ее глазах. Американцы, тем временем стали бережно уводить девочек к автоколонне, где их подсаживали в кузовы «студебеккеров». Немцев под конвоем посадили в другую машину, благо свободного места хватало.
Из сорока пяти бойцов роты Кизима, выживших в бою, только семеро решили остаться. В основном это были пожилые бойцы, которым было за сорок. Те, у которых остались семьи, жены, дети. Они не смогли принять предложенный их командиром вариант. Для них все же важнее жизни был шанс вернуться домой. Они решили рискнуть.
Пока те, кто поддержал своего ротного забирались в «студебеккеры», а оставшиеся прощались с ними, Кизим курил, наблюдая за погрузкой. К нему подошел сержант Сальников, мужчина шестидесяти лет, с седой головой и такими же белыми обвисшими усами.
- Петр Трофимович, прости, но я по-стариковски, без субординации. Теперь могу. Как же ты так? Пошто уезжаешь? Неужто нет у тебя никого в России? На кого ты все бросаешь?
- Петрович, нет у меня никого, не осталось. Один я на свете. Не могу я смотреть, как погибает рота. Пойми. Сам должен, своим примером спасти оставшихся… Расстреляют вас… Не докажите правоту…Если не расстреляют, то сгинете в лагерях…
- Поверь мне, я старше тебя и жизнь повидал. И при прежнем режиме жил и при нынешнем. И в первую мировую дрался за Россию и сейчас. Лучше смерть на Родине, чем забвение на чужбине. Перед богом мы честны будем. Пусть человеческий суд нас осудит, но перед божьим чистыми предстанем. Не могу я идти с вами. Стар я начинать жизнь сызнова. Пусть уж лучше погибну. Знать судьба моя такая. А может Бог и помилует, в живых оставит и даст мне повидаться перед смертью с детьми и внуками, - он обнял капитана, поцеловал того троекратно по-русски и перекрестил. – Да храни вас господь!
* * *
Чем дальше колонна продвигалась на запад от линии восточного фронта и чем меньше километров оставалось до моря, тем стало больше встречаться американских военных. По дорогам маршировали рейнджеры в касках, спрятанных рыболовными сетками, скрипели гусеницами английские и американские танки, известные Кизиму по ленд-лизу, сновали юркие «виллисы». Казалось, что рота попала в глубокий тыл союзников.
Вскоре показалось и море. Видимо это был временный порт, где союзники высадили большой десант. Далеко в море уходила полоса понтонного пирса. На другом его конце виднелись два американских танкодесантных корабля типа LST. Своими длинными тонкими корпусами и открытыми носами, через которые они впускали и выпускали технику, корабли чем-то напоминали огромных сомов. Выкрашенные в серый цвет, они практически сливались с серым Балтийским морем, серым безрадостным небом и такой же серой заунывной погодой. Не переставая моросил мелкий противный дождик.
Колонна осталась на берегу. После нескольких часов ожидания, в течение которых Джонсон отсутствовал, он убежал для доклада своему командованию о результатах проведенной разведки, русских отделили от немцев и проводили по понтону на борт корабля. Кизим поднялся на борт американского корабля вместе с остатками своей роты. Пока бойцы и офицеры разбрелись по кораблю, изучая иностранную матчасть, он уединился на открытой палубе. Американцев было немного. Видимо, корабль ждал полного своего заполнения, прежде чем отойти от земли. Те редкие американцы, что встречались на корабле, смотрели на русских свысока и надменно. Они будто считали русских недочеловеками, трусами и неумелыми вояками, неспособными победить врага. Будто и не было этих четырех лет войны, будто она начилась только с их приходом и почти сразу закончилась.
Ветер здесь, на открытой палубе, был сильнее чем на берегу. Холод. Дождь. Тоска. Сердце сжималось от непонятной грусти. Куда их переместят? Что дальше? Весна внезапно закончилась и было такое ощущение, что, миновав лето, пришла осень. Железо. Кругом одно холодное железо. Кизим ощупал висящую на боку кобуру. Там тоже лежало железо. Но оно в отличии от окружавшего приятно согрело его ладонь.
Helen и девочки стояли на песке. Девушка смотрела как уходят русские и из ее глаз потекли слезы. Как она устала от столь частых перемен в ее жизни. Только она успела подготовиться к русским порядкам, как вот уже американцы окружают ее и девочек, поглядывая на них из-под лобья.
Вдруг она услышала выстрел. Вернее она догадалась, что это был выстрел. Он, тот звук, был похож на звук треснувшей сухой ветки в лесу, когда случайно на нее наступаешь.

1 2 3 4 5 6 7 8