Приятно снова заговорить от своего лица. Если на протяжении последних двенадцати часов я говорил так мало, то вовсе не потому, что молчалив по натуре, а просто соблюдал всяческую осторожность, чтобы не выдать себя.
– Да, миссис Ффолкс, – ответил я. – Я пытался убить Роджера.
Как мог, я старался сохранять деловитый тон.
– Видите ли, – объяснил я, – положение мое в вашем доме обеспечивало, что, когда меня не было наверху, все предполагали, будто я внизу, и наоборот. И потому никто по-настоящему не замечал моего отсутствия. Когда ваш муж послал меня вниз проверить, что происходит на кухне, я примерно десять минут околачивался там, стоя у большого окна в эркере, и делал вид, будто слушаю пересуды слуг. Затем я увидел, как полковник прошел мимо араукарии. Я выскользнул из дома, нагнал его, застрелил и вернулся прежде, чем кто-либо заметил мое отсутствие.
Тут я обернулся к Трабшо:
– Сожалею о Тоберморе, старина, но вы же сами поняли, что я не мог оставить его в живых. Когда полковник упал, он поднял такой вой…
– Но я не понимаю… – сказала Мэри Ффолкс. – Я не понимаю…
Бедная непонимающая женщина смотрела на Селину, на Эвадну Маунт, на Ролфов, на словно бы всех, кроме меня, будто разгадка тайны могла отражаться на их лицах, а не на моем. Она напоминала гостью на званом обеде, до которой не дошла двусмысленная шутка, заставившая всех покатиться со смеху, и бедняжка надеется, что, достаточно долго заглядывая им в глаза, она все-таки уловит суть.
– Мы с Роджером всегда были так добры к вам. Мы никогда, никогда не обходились с вами как со служащим. Вы были словно сын, которого у нас не было.
Этой сцены я опасался больше всего. Полковник заслуживал смерти, тут у меня никогда никаких колебаний не было, но вот его жена никак не заслуживала узнать, за что.
– Странно, – ответил я почти с тоской, хотя револьвер сжимал по-прежнему крепко. – Говорят, что месть – блюдо, которое лучше есть холодным. Но я не уверен. Всю мою взрослую жизнь из года в год меня грыз такой голод отмщения, что по временам у меня буквально слюнки текли при мысли о его свершении. И тем не менее сейчас, когда я более или менее осуществил свою месть, я не могу утверждать, что… я ОБЪЕЛСЯ ею, как полагал. И вовсе не потому, что не убил полковника.
Миссис Ффолкс, чем дольше я оставался на службе у вашего мужа, тем больше я привязывался к старику и тем чаще должен был напоминать себе, что он – тот человек, который причинил мне зло столько лет назад. Мне даже трудно сожалеть, что я все-таки его не убил. А если вам трудно этому поверить, просто вспомните, что у меня есть дубликаты всех ключей от каждой двери в вашем доме. Я мог бы легко прокрасться в его комнату и покончить с ним, прежде чем он успел бы сообщить Трабшо несколько интересных фактов о своей жизни в Америке, фактов, которые вывели бы полицию прямо на меня. Но я предпочел этого не делать.
Ну а Реймонд Джентри, – добавил я, – это другая история. Никому не убедить меня, что я не оказал миру большой услуги, убрав его.
Я видел, как старший инспектор грызет удила, изнывая от желания качнуть обычную речугу, что я не обязан делать никаких заявлений, но все, сказанное мной… ну, остальное вы сами знаете. Однако я твердо решил высказаться первым. Я хотел, чтобы меня слушали. Слишком долго я молчал.
Но нас обоих обошла на повороте Эвадна Мауит.
– А, таку вас все-таки есть голос, молодой человек, – сказала она, – и умение подбирать выражения. Знаете, я еще раньше положила на вас глаз. Не то чтобы я с самого начала распознала, что сделали это вы или еще что-нибудь подобное. Просто я нашла вас… прямо-таки замечательным.
– Меня? Замечательным? – Не отрицаю, я был польщен. – Но почему?
– Я вообще не думала, что когда-нибудь встречу такого, как вы. Идеального фактотума. Вы всегда оказывались там, где были нужны, и никогда – где были бы лишним. Повсюду и нигде, присутствующим, но анонимным, невидимым, но всеведающим. Внимательным ко всему, что происходило, ко всему, что говорилось и делалось, будто запечатлевая, все мысленно записывали, все впитывали. Ваши глаза никогда не встречались с нашими, и вы почти ничего не говорили, а в тех редких случаях, когда говорили, то – если только я очень ошибаюсь – то НИ РАЗУ в первом лице. Вы ничего не упускали и ничего не привносили. Вы практически никогда не принимали ни в чем участия и абсолютно никогда ни во что не вмешивались. А что до вашей – с полным уважением – абсолютно заурядной внешности и вашей даже еще более заурядной одежды, так они делали вас, как я сказала, почти прозрачным. Если бы я не боялась вызвать возмущение викария, то у меня был бы соблазн сравнить вас с Богом.
– Подобно Богу я никогда не лгал, – сказал я.
– Ну, послушайте! – прожурчала она. – За одним исключением!
– Одним исключением?
– Ваша фамилия. Раз вашим мотивом была месть, а месть, если мой опыт еще чего-нибудь стоит, неизбежно подразумевает тот или иной обман, то ставлю десять против одного, что она не Фаррар!
Нет, она была поразительна! Я ничего не мог с собой поделать и улыбнулся ей.
– Браво, мисс Маунт. Да, она не Фаррар.
– Можем ли мы ее узнать?
– Я ХОЧУ, чтобы вы ее узнали. Иначе все, сделанное мной, не будет иметь смысла.
Я набрал побольше воздуха в грудь.
– Меня зовут Мургатройд. Роджер Мургатройд.
Мэри Ффолкс уставилась на меня, в изумлении открыв рот.
– Роджер? Но Роджер, это же имя, как… Роджер…
– Меня назвали в его честь. Ваш муж был… то есть он мой крестный отец.
– Вас назвали в его честь? И все-таки вы…
Она спрятала лицо в ладонях и разразилась судорожными рыданиями. Ей казалось, будто мое покушение на кого-то, носящего одно имя со мной, было гнуснейшим из преступлений. А так как я начинал испытывать искреннюю жалость, мне не захотелось напомнить ей, что полковнику, пусть он даже обходился со мной как с сыном, не приходило в голову называть меня иначе, чем по моей (вымышленной) фамилии. Или выказать малейший интерес к моей семье или к моему прошлому, что как его будущему убийце мне, разумеется, было очень на руку, однако не стану отрицать, по-человечески меня смутно обижало.
– Да, – продолжал я, – моя фамилия не Фаррар. Но ведь фамилия вашего мужа не Ффолкс, а полковник он не больше, чем викарий был армейским падре.
Разволновавшийся Трабшо явно чувствовал себя обязанным вновь обрести авторитет, на какой в криминальных ситуациях имел полное право.
– Послушайте, Мургатройд, – сказал он мне голосом, который, как он, наверное, надеялся, звучал со всей несгибаемой разумностью британского официоза, – полагаю, мы могли бы обсудить это без револьвера… который, насколько понимаю, послужил орудием убийства. Вы знаете, что никуда с ним не отправитесь, верно? Так почему бы просто его не положить?
– Пожалуй, нет, – ответил я. – Не сейчас. Не прежде, чем я решу, что делать дальше.
– Ну послушайте, – не отступал он, – я не стану бросать тень на ваш рассудок, делая вид, будто вам не придется ответить в полную меру. Я это знаю, и вы это знаете. Но после всего, что вы говорили, вы не производите на меня впечатление… впечатление прирожденного убийцы, так зачем же вам вести себя будто вы такой? Э? Разве я не прав?
Я посмотрел на мое оружие.
– Знаете, почему я не положу этот револьвер? – сказал я после паузы. – А потому что он гарантирует, что меня будут слушать, не прерывая. Он действует как микрофон. Но только вместо того, чтобы придавать большую громкость МОЕМУ голосу, он заставляет вас понижать ВАШИ. И потому, пока я и дальше буду говорить через него, прошу вас всех сидеть, где вы сидите, и не шевелиться больше, чем необходимо.
– Я была права! – вскричала Эвадна Маунт. – «Говорить через револьвер!» Да, в умении подбирать выражения вам не откажешь. Молодой человек, вам бы следовало стать писателем.
– Спасибо. Правду сказать, я писатель. Или, скажем, был писателем.
– КТО ВЫ ТАКОЙ, РОДЖЕР МУРГАТРОЙД?
Этот вопрос Мэри Ффолкс обрушила на меня без малейшего предупреждения, но также и без малейшего следа волнения в голосе.
– Разрешите, я подскажу вам ответ, миссис Ффолкс, – отозвался я. – Моим отцом был Майлз Мургатройд. Это имя для вас что-нибудь значит?
– Да нет, – сказала она, снова растерявшись. – Я… боюсь, я никогда не слышала этой фамилии раньше. Такая необычная, такая оригинальная фамилия. Конечно, она мне запомнилась бы.
Я поймал себя на том, что верю ей, о чем и сказал.
– Меня это не удивляет. То, о чем я вам расскажу, случилось очень-очень давно. Вы тогда еще не были знакомы с этим самозваным полковником.
– Самозваным… – начала она, затем ее голос замер в пустоте, и она вновь трепетно умолкла.
– Способа выразить это более деликатно не существует, миссис Ффолкс. Вам придется узнать, что в молодые годы ваш муж был мошенником, как определяют таких людей.
– Это ложь! – взвизгнула Селина.
– Мне очень жаль, мисс Селина, – сказал я как мог мягче, потому что всегда питал к ней слабость. – Но это святая правда, клянусь.
Фамилия вашего отца была не Ффолкс, а Кид. Свою карьеру, если это подходящее слово, он начал, играя в домино на деньги в поездах линии Лондон – Брайтон. Затем дорос до наперсточника на Борнемутском молу, а когда мой отец познакомился с ним, он только что отбыл два года тюрьмы за подделку чеков – в Дартмуре по иронии судьбы – и кое-как зарабатывал на пропитание, пытаясь очищать карманы щеголей, ожидавших кебы перед «Ритцем». Мой отец остановился на Пиккадилли закурить сигарету, сунул руку в карман за спичками и наткнулся там на руку Кида. Вместо того чтобы сдать его полицейскому, мой отец, который, мне кажется, легко сочувствовал людям, решил взять его под свое крыло.
Помните, – сказал я старшему инспектору, – когда вы и полковник уединились побеседовать в этой самой комнате, он упомянул, что в доме есть потайной Приют Попа. Ну, так я тогда прятался там и услышал, что он заговорил про свою молодость и понял, что он вот-вот назовет свою настоящую фамилию. Я немедленно выскочил из потайного хода в коридор и перебил его, постучав в дверь. К счастью, я уже был одет в обычную одежду, и мне не пришлось идти в свою комнату переодеваться.
Я хотел заставить его замолчать временно, прежде чем заставлю замолчать раз и навсегда. Если бы Скотленд-Ярд когда-нибудь узнал, кем он был на самом деле, им ничего не стоило бы проследить его связь с Майлзом Мургатройдом, чего я, естественно, допустить не мог.
Видите ли, – продолжал я, – когда они сумели уладить неловкую ситуацию с попыткой Роджера Кидда обчистить его карман, мой отец решил соединить свою судьбу с ним, и они вместе отправились в Штаты, чтобы разбогатеть. Пять лет они искали золото на Аляске, пять лет спали в палатках, питались тушенкой с фасолью и стали закадычнейшими друзьями. Естественно, когда мой отец женился, Кидд был его шафером. И естественно, когда родился я, он стал моим крестным.
И вот, когда, казалось, дела шли как нельзя лучше, они пошли как нельзя хуже.
– Что, собственно, вы имеете в виду? – спросил Трабшо.
– Я имею в виду, что мой отец и «полковник» – пожалуй, проще будет называть его так, – мой отец и «полковник» наконец-то нашли свое золото. Глубокую залежь золотого песка в речной долине на северо-западе Аляски. Я помню, как моя мать сжимала в руке телеграмму и кричала мне, что мы разбогатели!
Да только мы не учли бесчестность и алчность «полковника». Мне жаль, мне крайне жаль, миссис Ффолкс, мисс Селина, но клянусь могилой моей блаженной памяти матери, я рассказываю вам все точно так, как было. Двое суток спустя после прибытия той, первой, телеграммы мы получили вторую. Мой отец свалился в расселину и сломал спину.
Возможно, это был несчастный случай, возможно – нет. По сей день я не знаю, и я никого не виню. А знаю я, что, пока Майлза Мургатройда увозили в грязный, кишащий клопами палаточный госпиталь вблизи Нома, Роджер Кидд уже заполнил заявку на россыпь только от своего имени. Затем он продал ее какой-то большой золотопромышленной компании, прикарманил выручку и исчез с лица земли.
– Что тогда сделал ваш отец? – спросила Селина.
Я помолчал несколько секунд, прежде чем снова заговорить.
– Что он сделал тогда? Он умер. Умер не потому, что у него была сломана спина, но потому, что был сломлен его дух. Нет, он не был наивным цыпленком. Он почти четверть века скитался по планете и знал, какое это место и какие люди на ней обитают. Но он и «полковник» стали друзьями не разлей вода. Вот что его убило.
– А потом? – спросила Эвадна Маунт.
– Моя мать сделала все, что могла, чтобы отстоять свои права… наши права. Но она обнаружила, что в Соединенных Штатах А., если у вас нет денег, то нет и никаких прав. Там права покупают, и недешево.
И вот, поскольку моя мать, как говорится, сделала мезальянс, и ее отец, баптистский проповедник и ханжа, лишил ее наследства, она была вынуждена растить меня совсем одна. И вышивала халаты в потогонной мастерской во Фриско, пока глаза у нее не наливались кровью. Затем это стало ей не по силам, и она начала брать стирку. Затем, когда и это оказалось для нее непосильным, мы кончили в приюте для неимущих. А вам следует знать, что в Калифорнии в те дни это было не просто название. И три года мы влачили жизнь неимущих. Пока она не умерла.
Меня отправили в сиротский приют. Я сбежал. Меня поймали и вернули туда. Я снова сбежал, и никто не потрудился меня ловить. Ну и я начал скитаться по стране. Работал плотником на лесопильне в Пеории, три года проплавал на танкере по Мексиканскому заливу, обслуживал клиентов в едальне в Форт-Уорте, был профессиональным игроком на миссиснпском пароходе. Всего не перечислить.
Наконец я устроился актером в странствующую труппу, специализирующуюся на дешевых мелодрамах. Из-за национальности моего отца я мог изображать высокомерный британский акцент, и это определило мое амплуа.
Тут наступила Великая Депрессия, и я снова остался без работы. И начал разъезжать на товарняках. И во время этих долгих жарких ночей под звездами я рассказывал другим бродягам истории о Золотой лихорадке, которых наслушался от отца, и они прямо-таки ими упивались и говорили, что мне надо бы их записать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27