Вот что тебе следует понять.
– Ну, я знаю, что я бесцветная личность, что-то вроде пряничного человечка.
– О чем ты говоришь? Ты просто источаешь ЭТО.
– Это? Какое еще «это»?
– Но ты же читал Элинор Грин?
– Да нет, я…
– Как, ты не читал «Это»? Это же современная классика.
– Так до книжных червей мне далеко, ты же знаешь, Селина.
– «Это» у нее означает сексапильность, милый мой простачок.
Глаза Дона раскрылись так широко, что могли проглотить весь видимый мир.
– Ты… ты думаешь, что у меня есть сексапильность?
– Я же тебе сказала, ты просто ее источаешь, олух ты чокнутый, чудеснейший олух.
Молодого человека ее слова совсем доконали.
– У-ух т-т-ты! – Он даже начал заикаться от стремительности, с какой удача словно бы повернулась к нему лицом. – А я-то всегда думал, что я просто, ну, высокий, черный и одномерный. И единственное оправдание находил в том, что таким меня сотворил мой Создатель.
– И сотворил Он тебя лучше некуда. Да, Он, – повторила она лукаво, прежде чем добавить, – или Она.
– Она? – благодушно повторил за ней Дон. – Бог женского пола, э? Значит ли это, что ты стала одной из… из… как их там называют?
– Каких их называют, как?
– Ну, ты знаешь! Ведьмы, которые приковывают себя к воротам Парламента и размахивают зонтиками и требуют эмансипации для женщин?
– Феминистки?
– Ага, феминистки! Так что, ты теперь феминистка, а?
– Так ли, не так, я-то знаю, а ты поломай голову, – сказала Селина, а на ее губах играла лукавая улыбка.
– Ничего, не беспокойся. Я тебя скоро вылечу от такой чепухи. В нашем браке будет разрешено носить только одну пару брюк, и не женушке, обещаю тебе!
– Но, Дон! Женщины ведь уже получили право голоса.
– Только не в моем доме! А к тому же ты слишком красива, чтобы заделаться феминисткой.
– Ах ты болвашка, ты милый. Ты сладкий-пресладкий персичек! – засмеялась Селина. – А я и не подозревала, что ты способен так командовать!
– Это надо же! – снова вскричал Дон.
Однако на этот раз вскричал он в полный голос, так что все в комнате оборвали собственные разговоры и уставились на него.
Он покраснел до корней волос.
– Простите, я… – начал он виноватым голосом.
Но договорить свое извинение ему не удалось. Внезапно Мэри Ффолкс у стеклянной двери закрыла лицо ладонями и разразилась громкими захлебывающимися рыданиями.
Все переглянулись – один из способов сказать, что никто не знает, куда девать глаза.
Первой отреагировала Селина и бросилась к матери. За ней последовал Ролф.
– Мамочка, что с тобой? – воскликнула она. – Что с тобой?
Оказавшись в объятиях Селины, Мэри Ффолкс попыталась заговорить, но только вся тряслась от икотных рыданий.
– Ну-ну, Мэри, дорогая моя, – прожурчал Ролф самым мелодичным своим голосом, предназначенным только для пациентов, и ловко расстегнул брошь из дымчатого топаза, скреплявшую воротник платья из жесткой тафты, – вам непременно надо сохранять спокойствие.
Обняв опекающей рукой ее плечи, он тихо прошептал Селине:
– Отведем ее к кушетке. Ей надо полежать несколько минут. Боюсь, случившееся было сверх ее сил. Мне следовало предвидеть, что такое напряжение даром пройти не может. Она ведь уже не так молода, как прежде. Ее сердце, ты понимаешь…
Вместе поддерживая ее с обеих сторон, они прошли через комнату. Однако еще на полдороге жена полковника не только выпрямилась, но уже попыталась пригладить пряди, упавшие на лоб, – нервный жест, знакомый всем, кто знал ее достаточно близко.
– Благодарю вас, но я, право же, чувствую себя хороню, – прошептала она еле слышно. – Пожалуйста, простите меня, я такая глупая дурочка.
Когда они добрались до кушетки, Селина торопливо взбила подушку и прислонила к ней голову матери, а Ролф распрямил ее ноги и снял с них туфли.
– Ты чувствуешь себя получше? – спросила Селина, тревожно вглядываясь в покрасневшее заплаканное лицо.
– Гораздо лучше, благодарю тебя. Со мной все будет хорошо. Дай мне немного отдышаться.
Незаметно прижав большой палец к запястью своей пациентки, чтобы проверить ее пульс, Ролф сказал:
– А теперь, Мэри, дорогая, могу ли я спросить: что-то – я хочу сказать, что-то особенное – вызвало этот маленький припадок?
– Это… ну, сказать правду, это Роджер. Я так беспокоюсь.
– Беспокоишься, мамочка? – с недоумением спросила Селина. – Из-за чего?
В ответе Мэри Ффолкс можно было распознать непривычный для нее оттенок горечи:
– Видишь ли, ты ДАЖЕ не заметила. Вы все снова сосредоточились на собственных делах. Почему бы и нет? Я не могу винить вас за это. Но как будто никто из вас не заметил, что Роджер пробыл на пустоши очень долго – намного дольше, чем ему полезно, тем более в такую погоду. И снова валит снег, очень густой. Я знаю, что всегда тревожусь по пустякам, но… Ах, простите мое глупое поведение.
Трабшо немедленно устремил буравящий взгляд на напольные часы. Они показывали час сорок.
– А когда именно он ушел? – осведомился старший инспектор у Мэри Ффолкс.
– В том-то и дело, – пробормотала она, утирая последние слезы кружевным хлопчатобумажным платочком, который извлекла из рукава своего кардигана, своего «карди» (ее неизменное название для него). – Именно это меня и беспокоит. Я не знаю. Я просто не знаю. Просто Роджер отправился совершить свой обычный моцион. Он ходит гулять по меньшей мере один раз каждый день. Но только… только мне кажется, что на этот раз он не возвращается куда дольше обычного. Конечно, конечно, я волнуюсь без причины, но у нас, женщин, есть особая интуиция, вы знаете…
– Кто-нибудь еще заметил, когда именно ушел полковник?
– Ну, сэр…
– Да, Фаррар?
– Вы помните, он хотел, чтобы кто-нибудь заглянул на кухню проверить, как там слуги?
– И?…
– Ну, одна из стен кухни включает эркер, и если стоять там, слушая гомон слуг…
– Да-да, продолжайте.
– Ну, оттуда видно всех, кто выходит из дома. И минут через пятнадцать полковник действительно прошел мимо эркера, мимо араукарии, а за ним трусил ваш пес Тобермори, и по кухонным часам было ровно четверть первого.
– Четверть первого, э? – Трабшо помолчал, взвешивая. – Значит, он пробыл на пустоши заметно более часа.
Он снова обернулся к Мэри Ффолкс.
– Простите, миссис Ффолкс, но вы ведь понимаете, что, так сказать, оздоровительные привычки вашего мужа мне неизвестны. Это нормальное время, которое обычно занимает его прогулка? Или слишком долгое? Или что?
– О Господи, инспектор, я, право, не могу ответить. Ведь мне никогда и в голову не приходило проверять, какое время Роджер гулял в тот или иной раз. Да и в любом случае я абсолютно безнадежна, когда дело касается времени. Я всегда непростительно опаздываю и… Что я могу вам сказать? Я просто всем своим существом чувствую, что он отсутствует слишком долго.
– Ну-ну, Мэри, – подбодряюще сказала ей Эвадна Маунт, – вы действительно волнуетесь из-за ничего. Я искренне верю, что Роджер сейчас совершает длинный энергичный моцион, чтобы освежить голову, и более того, я уверена, что он наслаждается каждой приятной минутой этой прогулки. И еще я уверена, что он будет смеяться громче нас всех, когда он узнает, как вы тревожились. Я словно уже слышу этот его громкий смех.
– На этот раз я согласен с миссис Маунт, – кивнул Трабшо. – Вполне понятно, что вас одолевают всякие тревоги после того, что происходило здесь последние два дня. И, вероятно, вам потому и чудится, что ваш муж отсутствует слишком долго, что вы его высматривали. И вспомните присказку про чайник.
Мэри Ффолкс заморгала.
– Ну, если на него смотреть, так он ни за что не закипит.
– Ах да! Конечно. Если вы полагаете, что все дело в этом… – добавила она с сомнением.
– Тем не менее… – продолжал он, – я в любом случае хотел бы, чтобы у вас не было причин тревожиться. А потому я предлагаю следующее. Несколько нас, мужчин – вы, Дон, если согласны, Фаррар и я… Ролф останется на случай, если он вам снова понадобится, миссис Ффолкс, – мы возьмем электрофонарики и пойдем поискать полковника. Фаррар покажет, куда он обычно направляется, гуляя, и я не сомневаюсь, что мы повстречаем его где-нибудь на полдороге, а то и просто выйдем из дверей и увидим, как он уже приближается к дому. В любом случае вы по крайней мере будете знать, что он там уже не один. Ну, как вам это?
– Ах, благодарю вас, инспектор, – сказала Мэри Ффолкс, улыбнувшись бледной улыбкой. – Я знаю, что склонна тревожиться по пустякам, но… да, я буду вам крайне благодарна.
– Отлично, отлично, – ответил Трабшо. – Ну так идемте, ребята… Дон, Фаррар?
– И я с вами, – объявила Эвадна Маунт.
Главный инспектор тут же положил конец этому намерению.
– И слышать не хочу, мисс Маунт. Погода гнусная, и это мужская работа. Ваше место здесь, с другими дамами.
– Опять вы за свое! Чушь и чушь! Я в такой же мере мужчина, как и вы, Трабшо. А кроме того, здесь мне делать нечего – Кора способна рассказывать свои историйки задним сиденьям клэпемского омнибуса, и никакой разницы ей не будет. Нет-нет, нравится ли вам или не правится, но я иду с вами.
И пошла.
Глава двенадцатая
Пустоши выглядели даже еще менее приветливо, чем в тот момент, когда полковник вышел совершить свой моцион. Собственно говоря, выглядели они так, будто Бог взял гигантскую тряпку, провел ею до самого горизонта и попросту стер их с черной классной доски, хотя точнее – с белой. Снег теперь сыпал вовсю, и тишину, кроме подвываний слабеющего ветра, нарушало только суховатое поскрипывание под ногами. И ничто, пожалуй, не могло бы произвести менее рождественское впечатление, чем жуткая первозданность пустошей в эту вторую половину дня. Их белизна была белизной смерти, их бледность – ужасной бледностью трупа.
Даже фонарики, отбрасывая желтые ореолы под ноги идущих, озаряли лишь тот голый факт, что озарять им было нечего. Возникало ощущение, будто вот-вот в их лучах замигают вспугнутые глаза какой-нибудь свирепой твари – но нет. Ничего. Никакой твари видно нигде не было.
Как и… – эта мысль уже, без сомнения, мелькнула у всех членов поисковой партии, пусть никто не поторопился облечь ее в слова, – как не было видно и полковника. Заверения, какими Трабшо успокаивал Мэри Ффолкс, предположив, что почти наверное они встретят полковника, возвращающегося домой по подъездной дороге Ффолкс-Мэнора, всего лишь несколько минут спустя оказались безнадежно оптимистическими. Только под укрытием араукарии невооруженным глазом удавалось различить незапорошенные следы Роджера Ффолкса рядом со следами Тобермори, но это были единственные цепочки следов, и вели они только в одном направлении. От дома.
Нарушил молчание старший инспектор:
– Мерзнете, мисс Маунт?
Писательница облачилась в потрепанное, побитое молью пальто из твида, видавшее много лучших дней, толстый шерстяной шарф, обмотанный вокруг шеи несколько раз, и моряцкую треуголку, давно ставшую ее фирменным знаком в лондонском литературном мире. Этот autre наряд, бесспорно, отражал натиск минусовой температуры, однако придавал ей пугающее сходство с теми полоумными старухами, которые торгуют спичками перед вокзалом Чаринг-Кросс. Она, впрочем, чхать на это хотела.
– Да ничуть, ничуточки! – возразила она приглушенным голосом, но все же достаточно громким, чтобы эхом разнестись над пустошами. – Я люблю холод.
– Вы ЛЮБИТЕ холод?
– Да, безусловно. И, пожалуйста, не одаряйте меня одним из этих ваших снисходительных взглядов, с которыми всем нам пришлось свыкнуться. Я знаю, я автор, а потому, с точки зрения человека вроде вас, эксцентричная чудачка. Но среди нас многие терпеть не могут солнце, терпеть не могут постоянно обливаться потом. Именно потом! Я называю это потом, поскольку это и есть пот.
Высказаться за вас, старший инспектор, я не могу, но я потею, а не покрываюсь испариной.
– Ну-ну-ну. Значит, недаром говорится, нет ничего страннее простолюдия.
Дон, одетый в енотовую куртку, вызвавшую небольшую сенсацию, когда он в первый раз переступил порог Ффолкс-Мэнора, недоуменно обернулся к инспектору:
– Чего-чего, сэр?
– А?
– Извините, до меня не дошло, что вы сейчас сказали.
– Что я сейчас сказал? А, да, разумеется. Ну, неудивительно, что до вас не дошло. Это стариннейшее присловье. Можете поставить свой последний доллар, что восходит оно к Чосеру, ну, как вроде бы и все старинные присловья. Даже неприличные. «Нет ничего страннее простолюдия» – это значит, что в мире нет ничего более странного, чем просто люди.
– Понятно. Ну, то, что мисс Маунт предпочитает холод жаре?
– Вот именно. Сам я люблю солнце. С женой – упокой Господь ее душу – я каждый август ездил в Торбей. Я прямо пропитываюсь им. А вы как?
– Ага, я тоже. Но, понимаете, я же из Калифорнии.
– Из Калифорнии? Неужели?
– Угу. Лос-Анджелес. Приятный городок. Полным-полно апельсиновых рощ и киностудий. Бывали там когда-нибудь?
– Дальше Дьеппа я нигде не бывал. Однодневная экскурсия. Так и не понял, что толку в таких затеях.
– Вы, мисс Маунт?
– Эвадна, милый. Пожалуйста, называйте меня Эвадной.
– Эвадна.
– Не так уж трудно, правда? – сказала она нежно. – Ну а теперь – что вам хотелось узнать?
– Лос-Анджелес. Вы его когда-нибудь посещали?
– Нет, ни разу. Хотя действие одного из моих «Ищи убийцу!» я поместила там. Напиталась этим местом, читая Дэшила Хэммета. Вы знакомы с его книгами? Не в моем вкусе, как вы можете догадаться, но свой материал он знает, этого у него не отнять.
Последовавшая пауза возникла вовсе не из-за нежелания Дона осведомиться о сюжете данного «Ищи убийцу!», но из-за его естественной уверенности, что pr?cis этого сюжета воспоследует независимо, попросит он об этом или нет.
Однако против обыкновения pr?cis не воспоследовал, и в конце концов он сказал:
– Интересно бы послушать, о чем он. То есть ваш «Ищи убийцу!».
– Ну-у-у, не знаю, – сказала Эвадна Маунт, косясь на инспектора. – У меня сложилось четкое впечатление, что наш друг из Скотленд-Ярда считает, будто я чуточку самовозвеличиваюсь всякий раз, когда говорю о моих произведениях.
– Ну, пожалуйста, не обращайте на меня внимания, – сказал Трабшо, хлопая руками в перчатках и широко шагая по снегу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27