- Да, посторожим вместе... Сейчас я предупрежу, чтоб
нам не мешали.
- Хорошая мысль, красотка, - пробормотал Конан. - А я
тем временем проверю, что творится в курятнике.
Там было все спокойно; видать, звон стали тревожил птиц
куда меньше, чем тоскующих жен старого купца. Конан оглядел
кур, дремавших в своих гнездышках, и петухов, торчавших на
насестах, потом сказал, обращаясь к Великолепному:
- Ну, парень, считай, тебе повезло. Спас я твоя поганую
шкуру!
Петух злобно поскреб лапой и прохрипел:
- Кррр... кррр-ку!
- Не дождешься от тебя благодарности, рыжий ублюдок! -
Конан сплюнул с досады. - Что за злобная тварь! А купец
еще толковал, что на тебя взирает око светлого Митры!
Митры, ха! Нергала, так будет верней!
Фиглатпаласар презрительно безмолвствовал. Конан, пожав
плечами, обвел взглядом полутемную внутренность птичника, не
видя сейчас ни кур, ни петухов; перед ним маячило
соблазнительное тело Лелии, а в ушах звучал ее хрустальный
голосок. Посторожим вместе, сказала она... Посторожим! -
решил киммериец.
Но, памятуя о коварстве и хитрости Сагара Рябой Рожи,
он собирался предпринять кое-какие меры. Осторожность еще
никому не вредила, и Конан, руководствуясь этим мудрым
правилом, взял с топчана кошму, набросил ее на
Великолепного и, не обращая внимания на его протестующий
хрип, сунул петуха под мышку. Затем он протиснулся к
третьему насесту, отсчитал там седьмую из птиц, ухватил ее
за ноги и сдернул с деревянной балки. На освободившееся
место был водружен Фиглатпаласар, а почти неотличимый от
него двойник посажен за загородку; дело не обошлось без
гневного клекота, шипенья и ударов железных клювов, но
глаза Конан ухитрился сохранить. Когда схватка с пернатыми
закончилась, он, поминая то Крома, то Нергала, протер
кровоточащие руки вином, а затем опрокинул остаток
аргосского себе в глотку. Это лекарство мгновенно исцелило
его, смыв не только следы крови, но уничтожив и нервное
напряжение - результат двух нелегких битв.
Прихватив клинок и пару метательных ножей, Конан
отправился на террасу. Лелия уже ждала его, и все три свечи
у женских покоев, а также лампады в доме, были потушены;
вероятно, никто не собирался им мешать. Не считая,
разумеется, головорезов Сагара; но киммериец полагал, что
они получили хороший урок.
Обняв мягкое податливое тело Лелии, он прикинул, что в
два десятка скачков успеет очутиться у курятника; впрочем,
Фиглатпаласару опасность сейчас не грозила, ибо даже сам
Митра не разобрал бы в полумраке, какой петух сидит в
загородке. Подумав об этом, Конан перестал беспокоиться и
предался радостям плоти.
Они длились нескончаемо, почти до самого рассвета,
когда ночная тьма становится особенно густой, а сон -
крепким и беспробудным. Конан, однако, не спал, ибо у него
имелось более интересное занятие - столь увлекательное,
что все петухи подлунного мира вылетели у него из головы. В
жарких объятиях гандерландки он позабыл и о коварном
Сагаре, и о золотых, обещанных за каждого бандита, и о том,
что ночь - а, значит, и его служение - еще не кончились.
Но внезапно над двором и садом разнесся хриплый
петушиный крик, а потом, вслед первому, загомонили и
остальные птицы. То не было первым предрассветным кличем,
звонким, чистым и торжествующим: такими воплями встречают
не золотую зарю, но тайного врага.
Лелия задрожала.
- Что? Что там?
- Шакалы, - ответил Конан, хватаясь за меч. - Но не
тревожься, малышка: ваш петух будет цел.
- Пропади он пропадом, этот петух! - раздраженно
пробормотала гандерландка. - Чтоб он попал в клыки Аримана!
- Ну, нет, моя красавица! Мне платят за его кишки и
хвост!
С этими словами Конан шлепнул женщину по тугому бедру и
ринулся через темный сад. Он успел заметить тени,
мелькнувшие на стене, но перед загородкой и птичником не
было никого; сделав свое дело, люди Сагара удалились с
благоразумной поспешностью. Петух, злополучный собрат
Великолепного, был пронзен дротиком насквозь и уже перестал
трепыхаться. Остальные птицы, испуская хриплые вопли,
метались среди своих насестов, словно крылатые ночные
вампиры у свежего трупа.
Решив, что нужно дать им время успокоиться, Конан
растопил печь и принялся ощипывать петуха. После схватки с
сагаровой шайкой да игр с прелестной Лелией он испытывал
голод; разумеется, одной птицей, даже весьма упитанной, его
не утолишь, но не пропадать же добру!
Расковыряв землю за печкой мечом, он бросил в яму рыжие
перья и, не снимая тушку с дротика, пристроил ее над огнем.
Петухи вроде бы угомонились; тогда, взяв кошму, Конан
отсчитал седьмого на третьем насесте и призадумался. Тут
была сотня птиц, и только последний дурак мог рассчитывать,
что Фигля Великолепный возвратился на прежнее место, чтобы
отдаться в руки своему нерадивому стражу. С другой стороны,
драгоценный петух был жив и скрывался сейчас в этой
рыже-золотистой стае, а значит, конанов наниматель не понес
никакого ущерба. Несомненно, старый Хирталамос,
разбиравшийся в петухах куда лучше Конана, сумеет отыскать
свое сокровище...
С этой мыслью киммериец еще раз оглядел ряд деревянных
балок. Все восседавшие на них петухи казались ему
братьями-близнецами, все грозно топорщили гребни и
распускали хвосты, все взирали на него с одинаковой злобой и
без малейшего следа благодарности. Помянув пасть Нергала, он
сгреб ближайшего за лапы и сунул в клетку; потом вплотную
занялся жарким. Мясо еще не поспело, но он был голоден и не
стал ждать.
Когда петушиные кости упокоились рядом с перьями, Конан
забросил ямку землей и довольно хмыкнул. Теперь он относился
к золотистым офирским петухам с гораздо большей симпатией:
хоть их породу и считали бойцовой, на кулинарных
достоинствах это не сказывалось. Мясо было ароматным и
мягким, сочным и нежным, словно у цыпленка, так что Конан
невольно пожалел, что не догадался сунуть в клетку сразу
двух или трех петухов.
"Впрочем, это можно исправить", - подумал он, с
жадностью озирая ряды замерших на насестах птиц. Но тут они
встрепенулись, задрали головы кверху, встопорщили перья,
раскрыли клювы, и грянул звонкий петушиный хор. Разгорался
рассвет; ночь отступила, а вместе с ней - искушение,
терзавшее киммерийца.

* * *

Днем он снова повстречал Сагара; на сей раз не в
кабаке, а рядом с дворцом благородного Пирия Флама. В этих
богатых кварталах Конан бывал не раз - к великому горю их
обитателей, - но теперь ему хотелось освежить воспоминания.
А заодно полюбоваться на Рябую Рожу, потерпевшего минувшей
ночью столь значительный ущерб.
Они столкнулись нос к носу у ворот роскошного фламова
дворца и уставились друг на друга с ехидными ухмылками. У
обоих причина веселости была одной и той же: каждый числил
себя в победителях.
- Говорят, - молвил Конан, лаская рукоять меча, -
прошлой ночью кто-то выпустил кишки из десятка твоих
мерзавцев?
- Ха! Мерзавцы и есть! Такого мусора я наберу за утром
на любом из шадизарских базаров! - Сагар небрежно повел
рукой. - А вот поговаривают еще, будто с петушком
Хирталамоса приключилось несчастье? То ли он когти
отбросил, то ли клюв проглотил... Спекся, одним словом!
- Спекся, - подтвердил Конан и погладил себя по животу.
- Спекся, да не тот! Того, говорят, на другую жердочку
пересадили. И пребывает он сейчас в добром здравии, точит
шпоры да клюет зерно. Демон, а не петух! Такого дротиком не
прошибешь!
Лицо Сагара перекосилось.
- Враки! - пробасил он. - Враки! Киммерийские сказки!
- Ты хочешь сказать, что я лгу? - Конан до половины
вытащил меч. - Ну, проверить легко: сейчас ты расстанешься
с печенью, а ночью я скормлю ее петуху. Приходи, сам
поглядишь! Убедишься, тот петух или не тот!
Рябая Рожа, опасливо поглядывая на конанов клинок,
отступил к воротам, где стояли четыре стража в броне, с
копьями и щитами. За спинами их простирались обширный двор
и сад, раз в пять побольше, чем при дворе Хирталамоса, а в
углу, за деревьями, виднелся птичник, но не из желтого
кирпича, а из тщательно отлакированных, покрытых резьбой
кедровых брусьев. Не птичник, а дворец, решил Конан,
прикидывая, что одна лишь дорогая древесина обошлась Фламу
в целое состояние.
Сагар, с хитрым видом уставившись на него из-за спин
латников, прошипел:
- Значит, ошибка с петушком вышла, так? Ну, ничего, ее
мы исправим! Сегодня ночью гляди в оба, киммериец! И не
рассчитывай добраться до моей печенки!
- Я передумал, - ухмыльнулся Конан. - На кой сдалась мне
твоя печень? Кром ее в жертву не примет, а петух, склевавши
по глупости, издохнет... Поганец ты, рябой ублюдок, и
печень у тебя поганая!
С этими словами он развернулся и зашагал вдоль
дворцовой стены в переулок, куда выходили хозяйственные
постройки усадьбы Пирия Флама. Стена и здесь была высока,
но Конан убедился, что при нужде залезет на нее вмиг; а там
и до курятника нетрудно добраться.
"Красивое строение, - подумал он, - дерево да резьба...
Хорошо будет гореть!"

* * *

Второй ночью он опять устроился у клетки петуха, на сей
раз безымянного, но такого же заносчивого и злого, как
Фиглатпаласар Великолепный. Поглядывая на него и время от
времени освежаясь из кувшина аргосским, Конан размышлял о
том, как подобная тварь - пусть с опереньем хоть из чистого
золота! - может снискать милость Митры. И не только
снискать, но и поделиться ею с каким-нибудь старым козлом
вроде Хирталамоса или Пирия Флама, который тоже был в
немалых годах и весьма нуждался в телесной крепости и
женской любви! Не говоря уж об удаче в делах...
Однако Конану казалось, что Митра слишком щедр к
владельцу петуха-победителя; Солнцеликий вполне мог бы
ограничиться единственной милостью, а не рассыпать их
целыми пригоршнями. Или предложить на выбор что-то одно -
удачу, здоровье или любовь... А так получалось, что все эти
благодеяния мог купить каждый, способный выложить тысячу
золотых за редкостного петуха! Несправедливо, думал Конан,
поглядывая то на птичью клетку, то на террасу, где в
серебряном подсвечнике опять горели три свечи. Но Лелия,
белокурая гандерландка с нежным телом и мягкими губами, не
показывалась; может, устала прошлой ночью, а может, ждала
какого-то знака.
Не позвенеть ли сталью о сталь? Не попугать ли
красотку? - мелькнуло у киммерийца в голове. Но тут он
вспомнил о хитрой ухмылке Сагара, о его угрозах и обещании
исправить ошибку с петушком. Пожалуй, решил Конан, в эту
ночь Рябая Рожа мог выкинуть любой сюрприз, так что лучше
не предаваться мечтам о Лелии, а готовиться к драке. Он
проверил свои ножи, свой крюк с веревкой и свой клинок,
мысленно прикидывая размеры вознаграждения - в том случае,
если удастся уложить всю сагаровую банду. Сумма получалась
немалой, что привело Конана в приятное расположение духа.
Ночь, однако, тянулась с бесконечной томительностью. Он
выпил все вино, потом вышел во двор поразмяться и начал
шагать вдоль загородки птичника - сотня локтей на восток,
затем столько же на запад. Все было тихо и спокойно; луна
серебряным щитом висела над темными копьями кипарисов,
петухи и куры спали, небесная сфера, знаменуя середину
ночи, прошла половину оборота. Конан собирался уже
возвратиться на свой пост у клетки, но тут на террасе,
рядом с женскими покоями, раздался шорох; затем свечи в
серебряном шандале разом погасли, словно их задуло порывом
свежего ветерка.
Но воздух, теплый и тихий, был неподвижен, как вода в
глубоком колодце. Конан, мучимый подозрениями, прислушался,
затем обнажил клинок и, ступая с осторожностью пантеры,
учуявшей добычу, стал красться к террасе. Вполне возможно,
размышлял он, что сагаровы прихвостни проникли в дом,
по-тихому придушили слуг, а с ними заодно и женщин; такие
душегубы пойдут на все, лишь бы добраться до петушиного
хвоста! Зарежут Лелию и двух остальных красоток, подожгут
хоромы Хирталамоса и, когда начнется паника, забросают
курятник факелами... В конце концов, сам он не отказался бы
от такого плана, если б не сумел придумать чего-то получше;
значит, и Сагар мог пойти на крайние меры.
Призрачным клочком мрака Конан взметнулся по ступеням,
ожидая вот-вот услышать грозное шипенье огня. Взор его
пронизывал тьму, клинок лежал на плече, пальцы сжимали
рукоять, могучие мышцы напряглись, готовые нанести или
отразить удар. Но дом пребывал в покое; только в дальнем
конце террасы смутно маячила чья-то фигурка, слишком
маленькая и хрупкая, чтоб представлять опасность. Конан
ринулся к ней, вздымая меч, но тут нежные ладошки коснулись
его нагой груди, а над ухом прозвучал негромкий смех.
- Твоя убивать бедный девушка?
1 2 3 4 5 6