Тут всякий может посидеть, поболтать и выпить в
собственное удовольствие... Разве не так?
- Так, - согласился Конан, продолжая ласкать
перекрестье своего клинка. - Так! Будь мы не в кабаке, а
курятнике, я бы с тобой по иному разговаривал, падаль!
Выпустил бы кишки с печенью да положил в холодке, чтоб не
протухли за три дня... Десять монет, знаешь ли, большие
деньги!
Сагар смерил его тяжелым взглядом, затем поднялся, взял
с блюда жареную курицу и повертел перед носом Конана.
- Вот что будет с твоим петушком, киммериец. Клянусь
задницей Иштар! Когда я берусь за дело, всегда пахнет
жареным.
- Когда я берусь за дело, пахнет кровью! - Конан тоже
встал и резким ударом вышиб курицу из лапы Сагара.
Заморанец отшатнулся, скрипнув зубами; рука его
метнулась к кинжалу. Однако, покосившись на троицу
подручных, что с показным усердием трудились над жарким, он
решил, что время сводить счеты еще не пришло. Злобно пнув
курицу ногой, Рябая Рожа пробасил:
- Гляди, киммериец, встретимся! Встретимся! И запомни:
ты - один, а нас - двадцать! И нет у тебя помощников,
кроме рыжего петуха!
- Вот мой помощник! - Конан хлопнул ладонью по мечу,
сгреб со стола кошелек, потом наморщил лоб, припоминая
слова Хирталамоса, и свирепо оскалившись, прорычал: -
Двадцать шакалов и вонючая гиена не заменят льва! Так что
береги шкуру, ублюдок!
С тем он и вышел из таверны, позванивая кошельком, где
на разные голоса весело пели золотые монеты купца
Хирталамоса.

* * *

На следующее утро почтенный Хирталамос отбыл с попутным
караваном, в сопровождении своих приказчиков, слуг и дюжих
охранников-бритунцев. Видно, товар, который он собирался
привезти из Аренджура, был еще подороже драгоценного
офирского петуха, ибо с купцом отправились не только все его
стражи, но еще и три десятка туранских всадников, нанятых в
конвой. Конана это удивило: казалось бы, что может
сравниться ценой с Милостями Митры, обещавшего крепость
тела, удачливость в делах и любовь женщин! Ну, решил он, у
Хирталамоса свои дела и расчеты; скажем, желает он успеть и
там, и тут, не упустив ни петуха, ни аренджурские товары.
По городу тем временем уже гуляли слухи о вчерашней
сделке - потому ли, что утаить в Шадизаре что-то всегда
оказывалось задачей непростой, или, быть может, сам
Хирталамос эти слухи и распустил, для устрашения
соперников и конкурентов. Так или иначе, но все торговцы и
купцы, все солдаты местного гарнизона, все благородные
нобили и прилежные ремесленники, все разносчики с базара,
вся шадизарская шваль, от бандитов до убийц до последнего
нищего - словом, все, абсолютно, все знали, что петуха
почтенного Хирталамоса охраняет Конан из Киммерии, а петуха
достойного Пирия Флама стерегут сагаровы головорезы. И не
только стерегут, но еще собираются свести счеты с грозным
киммерийцем - не позже, как этой ночью.
Вот почему, когда Конан с вечерней зарей отправился в
дом Хирталамоса, его провожали любопытные взгляды и
явственно различимый шепоток. Шадизарцы гадали, судили и
рядили, чем кончится грядущая ночь: победой купца
Хирталамоса или торжеством благородного Пирия Флама. Дела
могли повернуться и так, и этак, ибо всем и каждому было
известно, что киммериец силен и свиреп, как барс, а люди
Сагара многочисленны и хитры. Во всяком случае, как полагало
большинство жителей славного Шадизара, дело без крови не
обойдется.
Конан тоже так считал, а потому запасся кроме меча
несколькими метательными ножами и остро заточенным крюком
на веревке - страшным оружием в умелых руках. Когда один из
остававшихся в доме прислужников Хирталамоса провел его к
птичнику, киммериец первым делом подготовил к бою весь свой
арсенал: разложил клинки на чугунной печке, оставив пару за
поясом, крюк повесил у калитки, обнаженный меч пристроил на
топчане, заваленном кошмами. Как объяснил старый слуга,
петухи из Офира предпочитали тепло, и если ночь была
холодной, полагалось растопить печку. У толстых шерстяных
кошм назначение оказалось иным; их держали не ради тепла, а
чтоб пеленать и переносить петухов. Без такой
предосторожности можно было лишиться глаза - рыжие офирцы
свирепостью и силой не уступали разъяренному лесному коту.
Закончив с подготовкой, Конан отодвинул топчан в
темноту, поближе к клетке Фиглатпаласара, подальше от
факела, чадившего при входе, и уселся. Меж ног у него стоял
объемистый кувшин с аргосским; слева в корзинках-гнездах
дремали куры, справа, на насестах, застыли смутными тенями
петухи, сзади посверкивал яростным глазом Великолепный -
комок перьев с хвостом, изогнутым наподобие ятагана. Сквозь
распахнутые ворота киммериец видел сад, озаренный луной, и
террасу, на которой они пировали вчера с Хирталамосом;
около женских покоев в высоком серебряном шандале горели
три свечи. Все было тихо; ни шороха, ни скрипа песка под
ногами, лишь изредка какой-нибудь петух сипло вскрикивал во
сне.
Конан сидел в полной неподвижности, пока серебристый
диск луны не поднялся над вершиной ближайшего кипариса.
Тогда, нашарив у колена кувшин, он сделал пару-другую
глотков, а потом пнул ногой решетку, за которой темнел
силуэт Великолепного.
- Хочешь выпить, приятель?
Петух завозился и что-то негромко забормотал. Решив,
что это знак согласия, киммериец плеснул ароматный напиток
в ладонь и просунул ее сквозь прутья загородки. В следующий
миг железный клюв впился ему в палец, и Конан с проклятьем
одернул руку; в ладони его вино перемешалось с кровью.
- Поганая ты тварь! - заметил он, обтерев руки и
приложившись к кувшину. - Не хочешь пить, не надо и пасть
разевать! Или у вас, в Ианте, все трезвенники? Неприятное
должно быть местечко, коли так.
- Кррр... - ответил петух, - кррр...
- Кррр! - передразнил Конан, - кррр! Что каркаешь,
недоумок? Фигля, ворона недорезанная!
Сравнение с вороной, видимо, возмутило петуха; он снова
завозился за решеткой, вытянув голову, пытаясь достать до
конанова колена.
- Свернул бы я тебе шею, если б не десять золотых в
ночь, - признался киммериец. - Ну, ничего, отродье Нергала:
сперва ты всех заклюешь, а потом тебя клюнут... долбанут
по темени, и в котел! Чтоб, значит, выварить из тебя все
милости Митры...
Фиглатпаласар протестующе захрипел, взрывая землю
лапами и топорща гребень.
- Не хочешь? - спросил Конан. - Понимаю, что не хочешь,
клювастый огрызок! Только от судьбы не уйдешь, и лучше, что
стоит тебе сделать - напиться в прах! Может, в Ианте ты
вина и не нюхал, но тут, в Шадизаре, пьют все, даже самые
распоследние ослы. А ты, рыжая немочь, все ж не осел, ты -
петух! С чего бы тебе не пить, а? Давай-ка...
Он собирался снова плеснуть вина в ладонь, но замер,
уловив, как металл слабо скребет по камню. Звуки доносились
справа, от западной стены, что шла меж птичником и домом
Хирталамоса. Похоже, на нее сейчас забрасывали железные
крюки - такие же, каким вооружился Конан. Крюк с веревкой
был необходимой принадлежностью воровского ремесла; с его
помощью шадизарские искусники взбирались на башни и крыши
домов, чтобы затем свалиться на головы ничего не
подозревающих хозяев. Конан, сызмальства лазавший по скалам
в родной Киммерии, с легкостью овладел всеми необходимыми
трюками, однако сейчас они выручить его не могли: он
находился в положении хозяина, а не вора.
Но у хозяина тоже есть кое-какие преимущества -
особенно если он предупрежден и ждет нападения. Прихватив с
печки пару метательных ножей, киммериец взял свой клинок,
неслышной тенью проскользнул в ворота, миновал калитку в
изгороди и распластался за кустом. Свет факела сюда не
доставал, зато ворота и стену птичника можно было
разглядеть во всех подробностях. На миг это вытянутое с
запада на восток желтокирпичное строение показалось Конану
огромным капканом с разинутой пастью входа; там, внутри,
находилась приманка, драгоценный петух ценой в тысячу монет
- тогда как сам он, со своими ножами и клинком, является
будто бы железным клыком ловушки. Он ждал, чтобы захлопнуть
ее.
Справа метнулись тени - одна, другая, третья... Восемь
призраков в темных плащах пробирались через сад, ступая
неслышно, двигаясь с настороженной стремительностью
профессионалов; лица их скрывали капюшоны, кривые
заморанские кинжалы поблескивали в руках. Конан, видевший в
темноте, как кошка, заметил, что трое или четверо несут
дротики. Это было самым неприятным; сам он мог увернуться
от летящего копья, но от Великолепного не стоило ожидать
такой же прыти.
Слева, от восточной стены, тоже донесся тихий скрежет;
значит, люди Сагара пытались обложить добычу с обеих
сторон. Конан решил, что медлить более нельзя. Привстав на
колене, он быстро метнул оба ножа, целясь в дротиконосцев;
затем бросил еще два - те, что торчали за поясом. Несмотря
на темноту, каждый клинок разыскал чью-то спину или шею:
четыре фигуры в просторных плащах будто сломались,
сложились пополам и исчезли. Киммериец расслышал только
слабые стоны да всхлипы - последнее стенание душ,
отлетавших на Серые Равнины, в царство Нергала.
Выскочив из-за куста с обнаженным клинком, он обрушился
на оставшуюся в живых четверку. Крепкие мышцы и длинный
тяжелый меч давали ему неоспоримое преимущество, однако
противники были ловки и сражались с яростью попавших в
ловушку шакалов. Двое, размахивая кривыми кинжалами,
сдерживали натиск киммерийца; двое других обошли его слева
и справа, и, не вступая в схватку, шарили под плащами.
Сообразив, что у них тоже есть метательные ножи, Конан
рухнул на землю. Над ним что-то свистнуло; мгновенно
вскочив, он сильным ударом рассек череп одного бандита и
отпихнул ногой другого.
Ночь наполнилась звоном стали, тяжким дыханьем
сражавшихся, шарканьем ног и треском сломанных ветвей.
Однако киммериец и его враги молчали; не в обычае мастеров
воровского ремесла испускать боевые вопли. Схватки их была
не сражением воинов, а поединком бандитов, предпочитавших
мрак и тишину; они сражались не ради чести и славы, а за
добычу.
В доме, тем не менее, переполошились. Мелькнул свет,
на террасу выскочили два престарелых прислужника
Хирталамоса с дубинками и факелами в руках; освещенные
пламенем, они представляли собой отличные мишени. Конан не
рассчитывал на их помощь, срубив еще одного бандита,
киммериец стремительно вращал меч над головой, выбирая
новую жертву.
В пылу сражения он не сразу заметил, что его оттеснили
от калитки. На пять-шесть шагов, не больше, но этого
хватило, чтоб две тени в широких плащах, возникшие слева,
под восточной стеной, успели проскользнуть в загон.
Сообразив, что любое число поверженных бандитов не
компенсирует гибели петуха, Конан впервые подал голос. Рык
его разорвал ночную тьму, и враги испуганно присели;
последнее, что удалось им увидеть, - искаженное яростью
лицо киммерийца, львиную гриву его волос, кровавые сполохи
на клинке огромного меча. Затем все кончилось: две головы
глухо стукнули о землю, две души улетели в вечный сумрак
Серых Равнин.
Но был еще двое! Почти у самого входа, под факелом,
торчавшим над воротами!
Снова взревев, Конан метнул свой меч и в один
гигантский прыжок очутился у калитки. Рука сама нащупала
веревку, сверкнуло отточенное лезвие крюка, свистнула
холодная сталь... Последний бандит молча рухнул у самого
порога; крюк, словно огромная крабья клешня, засел у него в
затылке. Его приятель, пораженный мечом в бок, еще
корчился; Конан добил его одним ударом, вогнав меч поглубже.
Затем он вытер лезвие о плащ покойника и принялся
собирать свои ножи и стаскивать трупы в одно место,
укладывая их рядком вдоль изгороди. Десяток человек пал в
битве за петуха; значит, шайка Сагара была обескровлена
наполовину. Само по себе это являлось отличным
результатом, но Конан не забывал и другое - то, что он
заработал сегодня сотню золотых. Даже сто десять, если
считать с платой за охрану... Не всякая ночь была для него
такой прибыльной!
На террасе тем временем появилась тонкая женская
фигурка, и, повинуясь ее жесту, престарелые слуги с
дубинками исчезли. Нежный голосок коснулся слуха Конана;
по акценту он понял, что говорит Лелия, белокурая
гандерландка.
- Что случилось, страж? Мы слышали звон стали...
- Сталь уже отзвенела, госпожа. Можешь идти спать.
- Я боюсь... В доме лишь три женщины да два старика...
Три женщины, подумал Конан; надо утешить хотя бы одну.
Вслух же он сказал:
- Клянусь Кромом, бояться нечего. Но если тебе не
спится, прекрасная госпожа, мы можем посторожить вдвоем.
Раздался негромкий смех; похоже, Лелия была не так
испугана, как хотела показать.
1 2 3 4 5 6