– Давай семинар проведем попозже.
Он ухмыльнулся:
– Вечно ты все изгадишь.
Я рассказал ему о своем новом деле.
Он сказал:
– Сейчас многие ирландские подростки кончают жизнь самоубийством.
– Знаю-знаю, но в этом звонке матери есть что-то…
– Еще один больной урод.
– Может, ты и прав.
Потом мы спустились по Шоп-стрит. У входа в магазин какая-то румынка дула в оловянный свисток. Во всяком случае, делала это время от времени. Я подошел и сунул ей несколько бумажек.
Саттон воскликнул:
– Господи, да нельзя их поощрять!
– Я заплатил, чтобы она перестала.
Она не перестала.
Какой-то мужик жонглировал горящими факелами. Один он уронил, но ничуть не смутился. К нам шел полицейский. Саттон кивнул ему, он отдал нам честь.
– Надо же!
Саттон с любопытством взглянул на меня:
– Ты скучаешь?
Я знал, о чем он, но все же сказал:
– По чему скучаю?
– По полиции.
Я не знал и так и ответил:
– Не знаю.
Мы вошли в здание галереи как раз в тот момент, когда неудачник воришка засовывал книгу Патрика Кавана в брюки. Дес, хозяин галереи, проходя мимо, заметил это и рявкнул:
– Положь на место!
Воришка послушался.
Мы прошли через первый этаж и вышли к галерее. Выставлены были две картины Саттона, на обеих – наклейки «Продано».
Том Кенни сказал:
– Ты становишься известностью.
Высота, которой соответствует цена картин.
Я сказал Саттону:
– Можешь бросить дневную работу.
– Какую работу?
Трудно сказать, кому из нас больше понравился его ответ.
Несколько следующих дней мы занимались расследованием. Пытались найти свидетелей «самоубийства». Таковых не оказалось. Поговорили с учительницей девушки, ее школьными друзьями и почти ничего не выяснили. Если Кэти Б. ничего не раскопает, дело можно считать законченным.
Вечер пятницы я решил провести спокойно. Пиво и чипсы принести домой. Увы, пиво я до дома не донес. Только чипсы. Купил еще кусок рыбы. Какой-никакой ужин.
Нет ничего более успокаивающего, чем пропитанные уксусом чипсы. Пахнут детством, которого у тебя никогда не было. Я приближался к своему дому в довольно хорошем настроении. Первый удар я получил, когда свернул к своей двери. По шее. Затем удар по почкам. Странно, но я почему-то не выпускал из рук чипсы. Два мужика. Здоровых. Они отделали меня очень профессионально. Череда пинков и ударов в точном ритме. Без злобы, но с любовью к делу. Я почувствовал, что мне сломали нос. Честное слово, я слышал хруст. Один из них сказал:
– Возьми его руку и расправь пальцы.
Я попытался сопротивляться.
Затем растопыренные пальцы лежали на мостовой. Она казалась холодной и мокрой. На них дважды опустился ботинок. Я заорал во все горло.
На этом побои закончились.
Другой сказал:
– Не сможет какое-то время играть с собой.
Затем голос у самого моего уха:
– Не суй свой нос в чужие дела.
Мне хотелось закричать: «Позовите полицию!»
Когда они уходили, я попытался сказать: «Могли бы сами купить себе чипсы», – но рот был полон крови.
???
Эти мгновения перед концом…
Четыре дня я провалялся в лихорадке в больнице университета Голуэя – местные все еще называют ее «районной». Если вы там побывали, значит, вас поимели. Но если вы там, считайте, что вам повезло.
Какая-то женщина из старого предместья сказала:
– Когда-то у нас были желудки, только есть было нечего. Теперь есть еда, а желудков нет.
Или:
– Лапочка, негде просохнуть. Когда было – где, у нас не было одежды.
Попробуй поспорь.
Я пришел в себя и увидел, что доктор-египтянин просматривает мою историю болезни.
– Из Каира?
Он сухо улыбнулся.
– Снова к нам, мистер Тейлор?!
– Не по своей воле.
До меня доносились звуки больничного радио. Габриель пела «Восстань».
Я бы спел с ней и ее оркестром «Стучусь в дверь рая», но губы сильно распухли. Я читал, что когда она снова вернулась в музыку, голову отца ее бойфренда нашли на свалке в Бриксоне.
Я рассказал бы об этом врачу, но он уже ушел. Появилась сестра и сразу же стала взбивать мою подушку. Они начинают это делать, когда только им кажется, что вам удобно.
Левая рука забинтована.
– Сколько сломано? – спросил я.
– Три пальца.
– А нос?
Она кивнула и сказала:
– К вам пришли. Пустить?
– Конечно.
Я ожидал увидеть Саттона или Шона. Но это оказалась Энн Хендерсон. Она ахнула, увидев меня.
– Видели бы вы другого парня, – сказал я.
Она не улыбнулась. Подошла поближе.
– Это из-за меня?
– Что?
– Это из-за Сары?
– Нет… нет, конечно, нет.
Она поставила пакет на тумбочку.
– Я принесла вам виноград.
– А виски случайно не найдется?
– Виски вам сейчас нужно меньше всего.
В дверях возник Шон и пробормотал, скрываясь:
– Боже милостивый!
Энн Хендерсон наклонилась, поцеловала меня в щеку и прошептала:
– Не пейте. – И ушла.
Шон пошатываясь приблизился ко мне.
– Видать, ты кому-то здорово нагадил.
– Именно.
– Кто-нибудь вызвал полицию?
– Это и были полицейские.
– Брешешь.
– Я ботинки видел, гораздо ближе, чем мне хотелось бы. Они точно из полиции.
– Господи! – Он сел – выглядел он хуже, чем я себя чувствовал, – потом поставил на кровать большой пакет и объяснил: – Здесь то, что тебе может понадобиться.
– А выпить?
Я чувствовал себя так, будто я сумасшедший священник из «Отца Теда». Пошуровал в пакете:
шесть апельсинов
плитка шоколада
коробка печенья
дезодорант
пижама
четки.
Я вынул четки и спросил:
– Чего тебе наговорили про мое состояние?
Он сунул руку в карман и вытащил четвертинку виски.
– Да благословит тебя Господь! – сказал я.
Я отпил прямо из бутылки, почувствовал, как шевельнулся мой разбитый нос. Виски дошло до сердца и растеклось по саднящим ребрам.
– Крепко.
Шон кивнул и вроде задремал.
– Эй! – закричал я.
Он аж подскочил. Казался потерянным, нет, еще хуже, старым. Сказал:
– Жара… Господи… почему есть такие места, где жарко, как в печке?
Наверное, подействовали болеутоляющие уколы, но я был совсем без сил. Спросил:
– Где Саттон?
Шон отвернулся, и я насторожился.
– В чем дело? Давай выкладывай.
Он повесил голову и что-то пробормотал.
– Говори внятно… Ненавижу, когда ты бормочешь.
– Был пожар.
– Боже!
– С ним все в порядке, но дом сгорел. Со всеми картинами.
– Когда?
– Тогда же. В ту ночь, когда тебя избили. Я покачал головой. Это я плохо придумал.
Виски плескалось у меня за веками.
– Что, черт возьми, происходит? – воскликнул я.
Снова появился врач и сказал:
– Мистер Тейлор, вам нужно больше отдыхать.
Шон встал, положил руку мне на плечо.
– Я еще приду сегодня.
– Меня здесь не будет. – Я спустил ноги с кровати.
Врач забеспокоился.
– Мистер Тейлор, я настаиваю, чтобы вы легли.
– Я ухожу… ВСВ, так это у вас называется?
– ВСВ?
– Вопреки совету врача. Бог мой, вы что, не смотрите «Скорую помощь»?
У меня на мгновение закружилась голова, но виски придало уверенности. Все мое существо вопило от нетерпения – так хотелось выпить пива. Много-много.
На лице Шона отразились все страдания мира, когда он сказал:
– Джек, будь разумным.
– Разумным? Это не по моей части.
Я неохотно согласился взять такси. Когда меня катили на коляске к выходу, медсестра сказала:
– Ты настоящий придурок.
Монахиня читала Патрицию Корнуэлл. Увидев, что я взглянул на обложку, сказала:
– Я предпочитаю Кэти Райх.
Ну что на это скажешь? Вежливого ответа уж точно не найдешь. Я спросил:
– Я приехал слишком рано?
Она неохотно отложила книгу.
– Еще полчаса. Можете пока погулять.
Что я и сделал.
Монастырь Бедной Клары стоит в самом центре города. Здесь каждое воскресенье в половине шестого утра бывает месса. Такое впечатление, что переносишься лет на пятьдесят назад.
Или вообще в средневековье.
Сам обряд, запах ладана, латинские интонации погружали в благодать, описать которую невозможно.
Я не знал, почему прихожу сюда. Спросите меня, во что я верю, и я потянусь к газете, где есть расписание скачек. Как-то я, не подумав, рассказал об этом Кэти Б. С тех пор она меня все время дразнит.
– В чем дело? Можно подумать, ты язычница.
– Я буддистка.
– Ну видишь, о чем я? С чего бы тебе сюда приходить?
– Это как в телесериале «Возвращение в Брайдсхед».
– Что?
– В Англии католицизм исповедуют немногие избранные. Ивлин Во, Грэм Грин и так далее.
Она меня утомила. Сейчас я смотрел, как она приближается к монастырю. Я ее предупредил:
– Оденься соответствующе. Не на гулянку собралась.
На ней было длинное платье. Вполне годится для бала в «Банке Ирландии», но для мессы? Затем я заметил ботинки, те самые, и сказал:
– Ботинки!
– Я их почистила.
– Но они синие.
– Монахиням нравится синий цвет.
– Откуда ты знаешь?
– Я видела «Агнцы Божьи».
Тут она заметила мой нос, пальцы в гипсе и подняла брови. Я все рассказал. Она восхитилась:
– Вот здорово.
– У тебя что, крыша поехала?
– Как ты думаешь, они за мной придут?
– Нет никаких «они»… просто совпадение.
– Ну да… как же.
Зазвонил колокол. Кэти спросила:
– Откуда я узнаю, что надо делать?
– Делай то же, что и я.
– Тогда нас обоих выставят.
Внутри маленькой церкви было тепло и уютно. Кэти схватила листок со словами гимнов и взвизгнула:
– Они тут поют!
– Это не для тебя.
Но я ошибся.
Прихожане пели гимны хором. Кэти – громче всех. Когда месса закончилась, к нам подошла монахиня и поздравила ее, сказав:
– Хотите как-нибудь еще спеть в воскресенье?
Я тут же вмешался:
– Она не наша.
Кэти и монахиня посмотрели на меня с глубоким презрением. Я отошел в сторону.
Прибыл отец Малачи. Не успел слезть с велосипеда, как закурил сигарету.
Я сказал:
– Ты опоздал.
Он улыбнулся.
– Куда опоздал?
Малачи был очень похож на Шона О'Коннери минус
загар
гольф.
Я не назвал бы его другом. У священников другие привязанности. Я знал его с детства. Он оглядел мои раны и сделал вывод:
– Все пьешь?
– Это тут ни при чем.
Он вынул сигареты. Хорошие. Бело-зеленая пачка. Крепкие, как пинок мула, и настолько же смертельные.
Я заметил:
– Ты все куришь.
– Я и БетДевис.
– Она умерла, между прочим.
– Я это и имею в виду.
Он проследил за двумя монахинями и заметил:
– Шик-блеск.
– Что?
– Аккуратистки. Тут им нет равных.
Я огляделся.
– Как сейчас церковь относится к самоубийству?
– Собрался покинуть нас?
– Я серьезно. Все еще не разрешают хоронить самоубийц около церкви?
– Ну ты здорово отстал от жизни, Джек.
– Это ответ?
– Нет, это печальный факт.
Факты
Мы с Кэти Б. перекусывали на природе. Под Испанской аркой. Ели китайскую еду и смотрели на воду. Она сказала:
– Я сделала отчет.
– Давай сначала поедим.
– Ладно.
Я кинул несколько кусков курицы лебедям. Похоже, им не очень понравилась китайская кухня.
Подошел пьянчуга и попросил:
– Дай пятерку.
– Я дам тебе фунт.
– Ладно, только евро не давай.
Он загляделся на еду, я предложил ему мою порцию. Он неохотно взял и поинтересовался:
– Иностранная?
– Китайская.
– Через час снова есть захочется.
– Но у тебя ведь есть мой фунт.
– И мое здоровье.
Он зашаркал прочь и начал приставать к каким-то немцам. Они его сфотографировали. Кэти сказала:
– Можно я тебе кое-что расскажу, прежде чем делать отчет?
– Валяй, я люблю слушать.
Она заговорила.
– Мой отец был посредственным бухгалтером. Он почти до пятидесяти лет проработал, и его ни разу не повысили. Мать непрерывно грызла его. Лучше всего помню, что у него было десять костюмов. Все совершенно одинаковые. Мать их ненавидела. Ирландцы про таких, как она, говорят: «ужас Господний». Он всегда был ко мне добрым и щедрым. Мне было девять, когда его выгнали с работы из-за пьянства. А мать выгнала его из дому. Он забрал свои десять костюмов и ушел жить на вокзал Ватерлоо. Он жил там, в тоннеле. Надевал чистый костюм и выбрасывал его, когда он становился грязным. В своем последнем костюме он шагнул под поезд, который выходил из Саутхэмптона в 9:05.
– Экспресс.
– Из-за матери я его ненавидела. Но когда я сообразила, что она такое, я начала его понимать. Я где-то прочла, что мать Хемингуэя послала ему ружье, из которого застрелился его отец. После смерти матери я разбирала ее вещи и нашла расписание вокзала Ватерлоо. Похоже, она рассчитывала на такой финал.
Она плакала, слезы катились по лицу и с легким плеском падали в вермишель, стекали, как дождь по стеклу. Я открыл одинокую бутылку вина и протянул ей.
Она отмахнулась.
– Я в порядке. Ты по-прежнему ничего не смыслишь в технике?
– Да.
– Тогда постараюсь объяснить попроще. Я ввела в компьютер кое-какие данные насчет самоубийств среди подростков и два раза попала в точку. Когда-нибудь слышал о Плантере?
– Который делает арахисовое масло?
– Нет, у него огромный магазин «Сделай сам» на задах площади Короля Эдуарда.
– Там, где сейчас новый «Даннес»?
– Да.
– Черт, площадь Короля Эдуарда! Слушай, это же самый центр города. Как это по-ирландски!
Она смерила меня взглядом.
– Из трех самоубийств среди подростков три девушки работали там хотя бы неполный рабочий день.
– И что?
– А то, что странно это. Хозяин, Бартоломео Плантер, – переселившийся шотландец. Денег навалом.
– Это неубедительно, Кэти.
– Еще не все.
– Давай дальше.
– Догадайся, кто охраняет магазин?
– Не знаю.
– Зеленая гвардия.
– И?
– Они пользуются услугами Ирландской земельной лиги.
– Вот как?!
– Именно. – Она взяла бутылку и отпила глоток. – Что теперь, красавчик?
– Думаю, мне стоит повидать мистера Плантера.
– Мистера Форда.
– Форда?
– Он там менеджером.
– Ладно, пойду к нему.
Она посмотрела на воду, потом сказала:
– Хочешь трахнуться?
– Что?
– Ты меня слышал.
– Господи, да тебе же… Сколько? Девятнадцать?
– Ты собираешься расплачиваться со мной за работу?
– Да… скоро.
– Тогда хотя бы переспи со мной.
Я встал.
– Что-нибудь еще?
– Конечно.
– Слушаю.
– Мистер Плантер любит играть в гольф.
– Вряд ли это можно назвать подозрительным поведением.
– Можно, если знать, с кем он играет.
– С кем же?
– Со старшим инспектором Кленси, вот с кем.
Я пошел прочь.
«Сделай сам»
Чуть было не сказал, что надел свой лучший костюм, но на самом деле он у меня всего один.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18