Прижали эту гусыню к стенке, она и наделала в штанишки, выложила им все коды, телефоны, адреса. А потом очумела от страха и сознания собственной вины и пошла на попятную – начала жаловаться на галлюцинации, кошмары, настаивать на срочной встрече, плакаться мне в жилетку и молить о выходе из игры… Вот, шлюха прожженная, откуда ты взялась на мою голову, как я мог тебе довериться…
Тормоз проклятый – он всему виной. Если бы Анетта поставила машину на ручник, если бы он не кинулся ее утешать, какое к черту утешение, идиот, завалил бы ее кверху ножками и конец, и пошла к чертям собачьим со своими соплями… Но машина тронулась так внезапно, так легко набрала инерцию, что он даже не успел дернуть за ручной тормоз – одно движение левой руки, и он был бы спасен…
В смятении Григор и вправду не смог обнаружить ручной тормоз, вместо него дергал за рычаг коробки передач, естественно, без толку, Анетта верещала за рулем, а машина все настойчивее сползала к оврагу, и он не выдержал и выпал через открытую дверь. Сколько времени он бежал по обочине шоссе, через насыпь, через канавы – он не помнил, не мог вспомнить даже, слышал ли он грохот взрыва. Добрался до спрятанной у сельского пути «волги» и плюхнулся на сиденье. Слава богу, что в то время по шоссе не проехало ни одной машины, как будто движение было перекрыто. Выехав на асфальт, он заметил отсвет пожара в овраге, повернул машину на восток, но когда подъезжал к селу, передумал и рванул по направлению к столице. Проезжая мимо поляны, он выжал газ до предела и зажмурил глаза, рискуя врезаться в парапет моста. Вел машину автоматически, с пустой головой и замершим сердцем. И только когда его остановили у поста на окружной дороге, он осознал свою фатальную ошибку: сам отдался им в рученьки…
В город вкатил тихонько-тихонько, ему никогда не приходилось тащиться так медленно. Ничего не соображал, скованный пронзившим его до костей ужасом. И когда он позвонил в дверь дома, Тина в первый момент не узнала его: так переменилось его лицо. Сочинил историю о том, что стал свидетелем автомобильной катастрофы, чудом его не помяли, плел, как помогал пострадавшим, слава богу, не было жертв, потом влез в ванную и более получаса с пустой головой мок под душем. Теплая вода стекала по затылку, по плечам и груди, по ногам, и Григор испытывал чувство, что он мертвец – стоячий мертвец.
Начались недели непрерывного страха, густого, ежеминутно разжигаемого неизвестностью: что сталось с Анеттой в овраге, погибла ли она, почему его остановили у поста ГАИ, почему его не вызывают на допрос, найдены ли какие-нибудь отпечатки, следы? Покоя не давали проклятые вопросы и еще более мерзкие видения. Он не смел позвонить ни домой Анетте, ни на ее работу, боялся оказаться рядом с ее домом, пугался своей тени. А надо было ходить на службу, изображать спокойствие, повсюду разыгрывать естественность поведения – и дома, и перед секретаршей.
В конце недели он случайно узнал о гибели Анетты от одного ее коллеги по службе, понял, что ее нашли мертвой в овраге, никаких свидетелей, никаких виновников. Однако вместо того, чтобы рассеяться, страхи, казалось, усилились: ему приходилось слышать о коварстве следственных органов, о их методах выжидания и тайного наблюдения, – и он решил держаться из последних сил, мобилизовать свою волю и не подавать ни малейшего повода для подозрений, все же им не было известно об их связи, да ни черта они не знали, по всей вероятности, проверка была делом гаишников..
Он не слышал, как открылась дверь.
– Гражданин Арнаудов, – пробубнил с порога милиционер, презрительно глядя на него сверху вниз, – встать и за мной! Пошевелись.
Первый раз в жизни Григор захотел убить человека и тем самым приблизить смерть.
* * *
Никогда ранее дом Арнаудовых не погружался в такую густую тишину, как в этот субботний вечер. Беда собрала Розалину и Екатерину на кухне, у традиционного семейного очага, хотя сейчас горела лишь неоновая лампа над мойкой. Перевалило за десять, все было ясно, впрочем, далеко не все, до них дошла лишь ошеломляющая весть об аресте Григора. К половине десятого его все еще не было, и охваченная тягостными предчувствиями Тина позвонила Станчевым. Ей уже мерещилась катастрофа, несчастный случай, бог весть что – сегодняшнее запаздывание Григора непонятно почему вселяло в нее загадочную тревогу.
К телефону подошла Петранка, выдержала паузу перед тем, как позвать отца, и с колотящимся сердцем Тина спросила, почему Григор не вернулся. Станчев тоже выждал мгновение – Тина почувствовала эту паузу – и глухим голосом ответил, что, к сожалению, Григор не вернется ни в этот вечер, ни в последующие. Он просит товарища Арнаудову не волноваться, но ее супруг задержан. Тина качнулась, прижав трубку к уху, и упавшим голосом спросила, как это задержан, кем? – хотя уже поняла, что имеет в виду Станчев. Органами милиции, сказал Станчев, но пока еще рано говорить о чем-либо конкретно. И добавил, что Григор жив и здоров, его содержат в хороших условиях, но, пока все выяснится, он должен быть изолирован, таковы законы ведения следствия. Тина продолжала покачиваться, но постепенно овладела собой и спросила, откуда это известно Станчеву и почему она ни о чем не знает… Официально ее известят завтра, таков уж порядок, а у него сведения из первых рук, можно ему верить. Пытаясь превозмочь потрясение и растущее возмущение, Тина заговорила, запинаясь: это неслыханно, да отдает ли он себе отчет в том, что говорит… К сожалению, товарищ Арнаудова, по крайней мере на данный момент именно мне поручено вести следствие…
Неоновая лампа ровно мерцала над сверкающим никелем мойки и мертвящим светом озаряла безукоризненную чистоту вокруг, вымытую и составленную в ряд посуду и приборы. Скрытая за металлической лентой производства фирмы Шнайдер, лампа излучала резкую полосу света и разрезала кухню на две части, тем самым усиливая и без того тягостную атмосферу.
Немного придя в себя после шока, Тина принялась судорожно вертеть телефонный диск. Первым делом Томанову, другу Григора и высокопоставленной фигуре. Его не было дома, но по тону жены она поняла, что им ничего неизвестно о случившемся. Это немного ободрило ее. Она набрала номер следующего в иерархии, Чендова. Он был явно изумлен и пообещал навести справки. Тина уловила в его тоне холодок и даже забыла поблагодарить. Затем позвонила Вангеловым. Они также ничего не знали, а на нее произвело впечатление, что голос Стефана ни на йоту не изменился. Он спросил ее о подробностях, посопел и сказал, что дело серьезное, но раньше, чем сам не удостоверится, как и что, утверждать ничего не может. Сейчас он свяжется с кем следует и перезвонит, пусть Тина ждет у телефона.
Минут через двадцать раздался звонок, и медленно, делая паузы между словами, Вангелов поведал, до чего он дознался, неважно где и как. Да, верно, Григор задержан на основании ордера прокурора, но это еще не беда. Плохо то, что перед этим он был под подозрением и наблюдением, и ведется следствие – да, Тина, ты должна принять этот факт с должным мужеством и терпением. Присев на кушетку, Тина вроде бы и слышала его голос, но в то же время слова, казалось, не достигали ее слуха. Рядом переминалась с ноги на ногу Роси и нервно грызла ногти… Я ошарашен не меньше твоего, продолжил Вангелов, но не имею ни малейшего представления о характере следствия, да и не у кого разузнать, все это дела секретные. Будем надеяться, что Григор не сильно проштрафился… Стефан, о чем ты говоришь… – всхлипнула Тина… Говорю то, что знаю, ошибки нет, дорогая Тина, нет…
– Мама… и ты этому веришь? – спросила Роси, впервые в жизни закурив перед матерью.
Тина ее не слышала, не замечала и сигареты. Ее мысли блуждали в прошлом, она просеивала в памяти все пережитое с Григором, все мало-мальски значимые события. Начинали они скромно, экономно, но постепенно встали на ноги, особенно после отправки на заработки в чужие земли, как любил шутить Григор. Последние годы они уже жили на широкую ногу, доходы текли ручьями и сливались в реку – зарплаты, внушительные премиальные, командировки за рубеж, гонорары и подарки, продажа дома в селе. Тина никогда не занималась подсчетами, это было парафией Григора, и она верила его педантичной точности, хотя некоторые вещи были для нее неожиданными, например, строительство и благоустройство дачи. Стефан сказал, что положение Григора серьезное, может, он поддался соблазну? Немыслимо это…
– Почему ты не отвечаешь? – огрызнулась Роси.
– Что тебе ответить, Роси, какое это имеет значение?..
– По-твоему, вина не имеет никакого значения?
– Не понимаю, о какой вине ты говоришь.
Роси налила в стакан виски, бросила лед, но пить не стала.
– И его ждет суд, так? Но за что?!
– Не кричи. Если бы я сама знала, непременно сообщила бы тебе.
Роси отпила глоток и затянулась сигаретой.
– Странно… Ты не знаешь, дядя Стефан, Чендовы тоже ничего не ведают, а хромое ничтожество, сопровождаемое юной протестанткой, знает… Вы что, разыгрываете театральное представление для малолетних?
Тина бросила на дочь косой взгляд.
– В этом представлении участвуешь и ты, моя дорогая. Думаешь, я не понимаю, какую жизнь ты ведешь?
– И какую же жизнь я веду?
– Такую же, как твой отец!
Роси на мгновенье притихла.
– Видишь ли, мама… Может быть, я и не унаследовала ваши добродетели, но вот пороки – это в полной мере! Только не надо изображать из себя святую!
Тина вскочила на ноги.
– Я тебе запрещаю разговаривать со мной в таком тоне! Не тебе меня судить в этой жизни!
– Зачем же тогда ты хнычешь и стучишься во все двери?
– Ты – чудовище…
– Возможно… Только знай, что хромой провинциал не случайно оказался на море.
– Что ты этим хочешь сказать?
Роси закурила новую сигарету.
– Если помнишь, я однажды тебя спросила, но ты уже, наверно, забыла… Спросила тебя по поводу всего этого, понимаешь? Можно ли все это приобрести на две зарплаты?
– Ты прекрасно знаешь, что и у меня, и у отца есть побочные заработки.
– Пятикратно превышающие основные.
Тина не ответила и протянула руку к стакану с виски.
– Тогда я тебе отвечу, хочешь?.. Вы порядком подзабыли, дорогая мамочка, вы даже не знаете, как живут обычные люди, и ненасытны, как только что вылупившиеся цыплята, да-да!
– И это говоришь мне ты?.. Как тебе не стыдно!
– Насчет стыда не будем спешить, мама!
– Роси, выйди вон!
Роси подошла к окошку и выглянула во внутренний двор. В темноте ничего не было видно, но она знала, что напротив находится полуразрушенная, предоставленная во власть дождей и снега старая кирпичная стена. По сравнению со свежевыкрашенной металлической оградой перед домом она выглядела последней нищенкой.
– Превратности жизни, превратности судьбы, – произнесла Роси где-то слышанное словосочетание. – А до сегодняшнего дня все было по-другому: товарищ Арнаудов в Бонне, бац, товарищ Арнаудов в Париже, бац, ви-ай-пи плииз, лимузин провожает и встречает, а за ним трясется пикапчик, набитый чемоданами и чемоданчиками, бац-бац…
– Роси, выйди вон!
– А кто войдет? Товарищ Станчев?
Тина не сдержалась и начала всхлипывать. Что хотело от нее в этот тяжкий час ее родное дитя – угробить ее окончательно? Мало ей удара со стороны Григора, позора, не говоря уже о всех грядущих последствиях? Отдает ли себе отчет этот звереныш в том, что его ждет?
Всхлипывания перешли в глухой плач. Просчиталась она в своей жизни, жестоко просчиталась еще в тот первый вечер, когда появился расфуфыренный инженер Арнаудов, которым она увлеклась и которому доверилась без оглядки. И вот он – результат, непредполагаемый, а в сущности, закономерный: с сегодняшнего дня она перестает быть Екатериной Блысковой-Арнаудовой, дамой с положением, влиятельным музыкальным редактором, и превращается в Екатерину Неведомо-какую, супругу заключенного…
Она не почувствовала, как рука дочери опустилась на ее плечо, ощутила лишь ее дыхание.
– Мама, извини меня, уж очень гадко у меня на душе… Не могу себе представить, что наш папа – преступник, понимаешь… Ненавижу хромого дьявола и его нахальную дочку, но верю дяде Стефану…
Тина продолжала содрогаться от слез.
– Скажи, мы можем ему чем-то помочь?
– Оставь меня!
– И не собираюсь. Я хочу, чтоб мы ему помогли!
– Я же тебе сказала, оставь меня…
Тина сбросила с плеча ее руку. Розалина оперлась спиной о стену, толкнула пальцем подвешенное на гвозде декоративное блюдо, и то, ударившись о кафельный пол, разлетелось вдребезги…
Поздно ночью Роси услышала доносившиеся из гостиной приглушенные аккорды пианино, они подлетали к ее комнате, подобно неприкаянным птицам, натыкались на закрытую дверь и рассыпались по дому, а за ними следовали другие. А может быть, это возвращались прежние? Мать играла Шопена, своего любимого Фредерика, романтическая смесь польской и французской крови, которой ей всегда так не хватало. Бедная, она хваталась за свою последнюю утеху, воздушную, забытую за долгие годы предательски обманчивого благополучия. А что прикажете делать ей, Розалине, только шагнувшей в эту жизнь, не верящей даже милому Фредерику?
Утром, укрыв одеялом заснувшую на кушетке, в одежде, мать, Роси села на трамвай и отправилась к дому Ивана. Она уже подзабыла, его точное месторасположение, и ей пришлось возвращаться назад два квартала. Застала Ивана за починкой прогнившего козырька над входной дверью. Он спустился со стремянки и сухо подал ей руку.
– Неужели не пригласишь меня войти? – вместо приветствия спросила Роси.
– Там беспорядок…
– Главное, чтобы здесь был порядок, – Роси указала на грудь, и ее слова вызвали у Ивана удивление.
Они вошли в кухню с ветхими стенами и облупившейся штукатуркой, но чистенькую. Бедность оставила свой след на каждом предмете обстановки, и Роси припомнилось разбитое накануне декоративное блюдо, осколки которого так и остались валяться на полу.
– Иван, моего отца арестовали, – напрямик выпалила она и рассказала все, что знала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17