Маленький Никола жмурился от яркого солнца, лодыжка ужасно затрудняла его движения, словно закованная в гипс, а Дешка ему кивала и умоляла сделать последнее усилие, чтобы добраться до раскачивающейся верхушки старого дерева. С пересохшим горлом он добрался до самой верхней ветки, и именно в то мгновение, когда она не выдержала и хрустнула, он ощутил, как его подхватывает слабая, очень нежная ладонь, почувствовал в себе необыкновенную легкость, словно стал бесплотным, ну-ка, Кольчо, шепнул ему Дешкин голос, и они оба встали на ноги, молодые, ловкие, от гипса на лодыжке не осталось и следа. Пойдем, сказала Дешка и первая сделала шаг. Они шли по самому небу, ужасно мягкому куполу, их головы были обернуты к земле, но мир внизу не перевернулся. Никола шагал, испытывая неописуемое удовольствие, с легкостью жеребенка, левая нога, потом правая – ах, какая благодать, какое счастье для человека ходить вот так, без усилия и боли, не спотыкаясь и не выгибаясь… Рядом с ним неслышно ступала босоногая Дешка в своей ситцевой юбчонке. Смотри, смотри, шептала она, слабо сжимая его ладонь…
Вечером Станчев не уступил мольбам озадаченных хозяев и на ночь глядя отправился в путь.
* * *
Анетта и Григор лежали в постели в мастерской художника, друга Арнаудова, расположенной на последнем этаже кооперативного дома в центре города. Мастерская тонула в грязи и беспорядке, но в ней имелись все коммунальные удобства, выгодным было и ее месторасположение: дом находился на тихой улочке, поблизости не было никаких учреждений и торговых точек, движение было слабым и в основном пешеходным. Плохо было лишь то, что приходилось считаться с графиком художника, довольно непредсказуемым, как и сам характер маэстро. В гостиной, в прихожей, в спальне валялись картины, холсты, рамы, старые чемоданы, громоздились этажерки с пыльными журналами и пожелтевшими газетами, кухня месяцами не знала веника. Поначалу Анетта испытывала брезгливость, но постепенно смирилась. Стала приносить и менять постельное белье, выделила на кухне шкафчик для посуды и приборов, каждый раз вылизывала и дезинфицировала ванную.
В тот вечер Григор принес фрукты и бутылку виски, и после ужина они расположились по-римски – голышом, обернутые в накрахмаленные простыни, в головах были поставлены ваза с фруктами и ведерко со льдом. По радио какая-то далекая станция передавала джаз. Они пили, запуская пальцы в виноградные гроздья, рассеянно прислушиваясь к воплям саксофонов.
– Ужасно хочется попутешествовать с тобой, – проронила Анетта. – Куда-нибудь в Европу, по маленьким городкам. Увы, это невозможно.
– Все возможно, Ани. Анетта горько усмехнулась. – Утешитель мой, вещай, лги мне красиво…
Григор поцеловал ее.
– Не могу без тебя, понимаешь? Знаю, что это безнадежно, но все равно не могу. А годы летят, ты об этом не задумывался?
Григор целовал ее, растравляя в ней ощущение злой доли.
– Дома без устали меня поучают – поступи так, веди себя этак… А я шатаюсь с тобой по чужим домам и чердакам, зарабатываю пенсию для кукушки с прошлым…
Губы Григора застыли на впадинке у ключицы, она резко отпрянула и поднялась на колени.
– Не слушай меня, я говорю глупости… Ничего мне не надо, хочу только тебя!
Григор уткнулся лицом в подушку и не отзывался.
– Ты меня слышишь?
Григор не шелохнулся.
– Что с тобой? Ты слышишь меня?
Выдержав паузу, он притворно ленивым движением завел руку за голову.
– Ани, выслушай меня внимательно. Мне требуется твоя помощь в одном очень важном деле… – он сделал паузу. – Нужно внести вклады на кодовый счет.
– В сберкассу?
– В заграничный банк.
Она присела на пятки, механически растирая бедра.
– Где это?
Григор назвал город.
– Твой счет?
– Мой. Свой ты откроешь сама.
Дрожащей рукой Анетта потрогала его лоб. Он был холодным.
– У тебя случайно нет температуры?
– Я говорю серьезно.
Мысль Анетты работала молниеносно.
– А почему ты не сделаешь это сам?
– Сейчас я не могу тебе этого сказать.
– Гриша, давай не будем валять дурака – ты меня что, за ребенка считаешь?
– Люди моего ранга всегда находятся под наблюдением, несмышленыш ты мой.
Она рассмеялась:
– Могут поймать цыпленочка, голенького… – она потерла лоб и, наклонив голову, тихо спросила: – Так ты решил мной пожертвовать?
Она ожидала, что он ее приголубит, но Григор даже не пошелохнулся.
– Технологи вне подозрения, подозревают торговцев, Ани.
В храме, добавила про себя Анетта, а вслух сказала:
– Я должна знать все – все, ты это понимаешь?
– Я же сказал – когда придет время.
Его тон одновременно и раздражал, и сковывал ее.
– И чем же я заслужила… эту честь?
– Ты забываешь о своей информированности. Только сейчас она сообразила, зачем ему понадобилось между прочим расспрашивать ее о ходе технических переговоров. Раньше она объясняла это профессиональным любопытством, ну, возможно, – интересом.
– Значит, не хочешь мне говорить?
– Пойми – пока не время.
– Странно… Ты не искренен, зато щедр.
Промолвив это, она сразу же пожалела – теперь он наверняка обидится. Но Григор оставался невозмутим.
– Сейчас могу сказать тебе одно: надеюсь, что наступит день, когда ты меня поймешь.
Анетта уловила намек.
– Ты никогда на это не отважишься – прости за откровенность.
– Ты прощена, Ани.
Ей не приходилось видеть его настолько уверенным и настолько бесчувственным. И снова она не сдержалась:
– Ты наивен, мой мальчик. Ты не допускаешь, что я могу тебя выдать?
– Ну и что?
– Ты – опасный человек, Гриша…
Никуда она не денется – согласится, прикидывал Григор, он обмозговал не один вариант разговора и его последствий, одним из которых было предательство. Но в это он не верил.
– Ани, – сказал он, посмотрев ей прямо в глаза, – сегодня решающий день в нашей жизни, в судьбе нас обоих.
Он приподнялся и взял оставленную рядом с кроватью коробку, которую Анетта раньше не заметила. Вынул из нее завернутую в марлю иголку, потер заранее приготовленной ваткой безымянный палец своей руки и рассчитанным взмахом проколол его. Появилась алая капля, которая быстро набухала.
– Пей, – и он поднес палец к ее лицу.
Анетта инстинктивно отпрянула.
– Пей, Ани, у меня чистая кровь.
И он прижал свой палец к ее губам, заметив, как расширились ее зрачки.
– Гри…
Ее голос оборвался, в следующее мгновение Анетта почувствовала на языке соленый вкус его теплой крови. Она принялась сосать в беспамятстве, внутри у нее все оборвалось. Григор подождал, затем взял ее послушный безымянный палец, проколол его и торжественно поднес к своим губам. Анетта пожирала глазами его чистое темя с поредевшими волосами, лысеющий овал расширялся к затылку. Она испытывала ощущение, что ее кровь вытекает, силы покидают ее, она вся проваливается в какую-то бездну.
– Нет! – она вырвала из его рта свой палец: впервые в жизни Анетта по-настоящему испугалась, по телу пробежала дрожь. Сперва мелкая, в основном по коже, затем озноб перекинулся на мышцы, руки, ноги. Она силилась что-то сказать, но зубы ее стучали. Григор не стал дожидаться, пока она придет в себя, кинулся на нее и грубо, до садизма, овладел ею…
На заре она первой очнулась ото сна. Огляделась, мучительно припоминая, где она находится. Рядом спал Григор, по привычке закинув руку за голову. На пальце темнело засохшее коричневое пятнышко. Она посмотрела и на свой безымянный палец. На нем тоже была маленькая точка, прикосновение к которой вызывало боль. Воспоминание о пережитом нахлынуло на нее и подхватило ее, как мутный поток. Ей никогда не приходилось просыпаться в настолько неуютной комнате да еще в такое отвратительно тусклое утро, проникавшее снаружи сквозь обвисшие занавески. Отовсюду выползала противная ноябрьская промозглость, смешанная с колючей мглой.
Первой мыслью, пришедшей ей в голову, было одеться и бесшумно исчезнуть. И она вперила взор в спящего Григора. Лишь сейчас она почувствовала боль. Все ее тело ныло, даже самые интимные закутки, непощаженные Григором. Темноглазый зверь… – пронеслось в ее голове, – бежать, подальше, подальше…
Одежда валилась из рук – никуда не сбежишь, эта кровь не была случайной. И она снова уставилась в лицо Григора. Бледно-розовое, припухшее от сна, с пробивающейся щетиной, нижняя челюсть слегка выдвинута. Деревенщина, подумала она, кто знает, что бурлит в его крови.
Она подняла платье и начала натягивать его, не отрывая взгляда от Григора. Однако он почуял неладное. Приоткрыл один глаз, другой же остался прижат к подушке. Веки медленно раздвинулись, и зрачок смотрел прямо на нее.
– Ты куда?
– Ухожу.
– Почему?
Анетта не выдержала:
– Отвернись, убери этот глаз, прошу тебя, прошу…
Григор не пошевелился.
– Ты что задумала?
– Ничего я не задумала.
– Ты что задумала? – властно повторил он.
– Я ухожу.
Она продолжала медленно одеваться, ожидая, что он вскочит, остановит ее. Но он повел себя так, как она не подозревала: опустил веко, и глаз его омертвел.
– Так, значит, – послышалось из подушки, – пока я спал, ты отреклась, старая блудница… Что, отправляешься меня сдавать куда следует? Шагай.
По-мертвецки сомкнутые веки парализовали ее волю. Она всхлипнула и рухнула рядом с Григором…
Так жизнь Анетты превратилась в полное безумие. Спустя два месяца, почти в канун рождественских праздников, она сидела в номере отеля, с отупением уставившись на подернутые инеем крыши домов и не решаясь сдвинуться с места. А время операции приближалось, нужно было позвонить из уличного телефона-автомата, произнести пароль: «Есть ли у вас аспирин „Байер“ в порошках?», затем сесть на автобус и отправиться по указанному Григором адресу. Там ее должна была встретить пожилая женщина с собранными в пучок волосами и сказать отзыв: «Аспирин „Байер“ в порошках уже давно не выпускается, но я могу заказать для вас», – после чего передать ей объемистый пакет. В центр Анетта должна была вернуться на другом номере автобуса, ни в коем случае не на такси, добраться до такой-то штрассе, вестибюль банка облицован зеленоватым мрамором и украшен пальмами и кактусами, шестое окошко слева. Да, темные очки, ей следовало их надеть еще на улице, только не перед входом в банк, учтиво кивнуть служащему в окошке и заполнить код, ничего более. Свой счет она потом оформит отдельно, а деньги внесет, когда будет работать другая смена. Григор в деталях описал процедуру. И никаких записей, даже на клочках бумаги, все нужно выучить наизусть. Когда они встречались в мастерской, он периодически внезапно спрашивал ее то код, то номер телефона или адрес и номера автобусов. Одна малейшая неточность, одна ошибка, и все пропало…
Вдали одиноко торчал купол собора, он излучал что-то возвышенное и тревожное. Надо пойти помолиться, лихорадочно думала Анетта, повторяя про себя, как перед экзаменом, цифры, адрес, пароль. Все эти недели, которые прошли с тех пор, как Григор напал на нее из засады и заставил вкусить его крови, она была словно не в себе: что бы ни делала, где бы ни находилась, мысль о случившемся в ту ночь преследовала ее, как беда, так низко нависшая над ней, что уже не было времени для спасения. Не могла или не желала спасаться? Когда они встречались с Григором на этом проклятом чердаке, сама того не желая, она пасовала перед его волевым голосом, в котором таилась угроза. Григор убеждал ее, что дело простое и безопасное, что деньги – это не подкуп, а плата за долголетнее сотрудничество и сделки с фирмой, что он честен по отношению к себе самому и своему отечеству, которое страдает от протестантских ограничений. Те, говорил он, кто ни черта не петрят, могут располагать всем, а мы с тобой, специалисты, рабочие лошадки – мы не можем, ведь так? Нам приходится затягивать ремни, считать пфеннинги, чтобы товарищам хватило… Нет, Анетта, Григор Арнаудов толковее и способнее их, без него им не обойтись, а ежели так, то мы справимся сами. В конце концов, мы не свою корову доим, а получаем заслуженное вознаграждение со стороны…
Анетта слушала его, и перед ней представал совсем новый Григор, бизнесмен с миллионными чеками, шеф корпораций и банков, колесящий по миру со своим «дипломатом», набитым проектами головокружительных сделок… Если бог даст нам время, продолжал он, мы найдем с тобой приют не только на софийских чердаках, но и в шикарных отелях. Одни в окружении умеренной роскоши и разумных капризов. Ты молода и соблазнительна, ты – моя, но, возможно, надо тебе почаще напоминать, что молодость не вечна, что жизнь нам дается один раз…
Было что-то расплывчатое и увлекающее в его словах, она это чувствовала и поддавалась соблазну. Мысль о совместных путешествиях по Европе, по известным городам и курортам распаляла ее воображение, подогревала желания. В конце концов риск был оправдан, а Григор был королем просчитанного риска, безупречной организации. Никто другой не мог бы так выразиться: умеренная роскошь и разумные капризы, – да дело не только в словах. Вот только эти суммы…
Ночами, под тяжестью дневной усталости, она подвергала иному разбору слова Григора. Несмотря на все более явное презрение к отечественным порядкам – о чем она недавно даже и не могла предположить – он никогда бы не рискнул порвать со всем, он не был авантюристом, крупная авантюра была ему не по плечу. Он думал прежде всего о себе и сознавал лишь собственную правоту. Не бывать никаким совместным поездкам, ни на какие курорты, все было очень просто: каждый сам за себя, всему свой черед. Лично он обставит все так, как и описывает. Но ее это не коснется – ей перепадут лишь жалкие крохи, плата за риск и доверие. На эти крохи она сможет посещать более изысканные рестораны и магазины и ломать голову, как удачно минуть таможенный контроль в софийском аэропорту.
Остальное – это мансарда с виски и Григоровым похрапыванием после насыщения плоти. Гриша, Гриша…
И все же, несмотря на все сомнения, то ли отзвук, то ли луч надежды все же таился в ее душе, и ей не удавалось от него избавиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17